ОБЩЕСТВО
Дмитрий Пэн,
доктор филологических наук

Рассуждение о литературно-художественной критике

Дмитрий Пэн

наше время рассуждение о критике предпочтительнее самой критики. Павел Басинский в своем "Прощании с Зоилом" давно провозгласил наступление конца русской критики. За несколько журнальных лет эта мысль, вскользь брошенная на странички первого номера "Октября" еще в 1998 году, не утратила своей актуальности. И сейчас вспоминается она как относящаяся к некому неопределенно длящемуся настоящему времени рубежа веков, а не к замкнутому в своей конкретике году или десятилетию.
          Великий прахаос понятий о прекрасном и возвышенном. Вавилонское столпотворенье вкусов, распад писательских армий и торжество литературного странничества на перепутьях художественного бездорожья. Расцвет казачьей вольницы литературных клубов, пестрота флагов над литературоведческими замками. Словесносность электронная и аудиовизуальная самим фактом своего существования архаизирует слово газетное и журнальное. Эклектика и полистилистика правят бал в эту бурную эпоху перемен везде и во всем, непостоянства всего и вся. В такую эпоху искусство выносить суждения о произведениях художественной литературы становится не самым благодарным из искусств. К тому еще и писателей теперь больше, чем читателей, а погруженные в свои оригинальные художественные миры творцы… Нуждаются ли они в критиках? И как в столь горестные времена не порассуждать о критике, не беря на себя труд собственно критики.
          В окружении искушающих ее соблазнов литературно-художественная критика наших дней вынуждена задуматься о собственном "я", саморазвитие которого составляет ее изначальное предназначение. Пестрое сообщество этих соблазнов обращается то хороводом, то лабиринтом, меняя костюмы и маски, то исчезает как в хитроумном иллюзионе, то является вновь, как в чарах волшебства, зовя за собой и отталкивая от себя.
          Первый соблазн - это соблазн художественности. Он оказывается рядом в ярких одеждах светского щегольства, вводя в грех образного непростословия. И почему бы не уподобиться в критическом суждении писателю, ведь у критика есть свой собственный художественный мир? Бесконтрольная аллюзивность, безудержная эссеистичность, ничем не ограничиваемая фрагментарность, замыкающийся на самом себе субъективизм - вот чем оборачивается соблазн художественности, но только входивший в этот соблазн может называться критиком.
          Второй соблазн - это соблазн научности. Он подходит в магистерской мантии, искушая знанием сокровенных тайн творчества. Как не приоткрыть ненароком перед неискушенным читателем стыдливо утаиваемое художником психоналитическое "оно", естественно моментально заслонив его чем-либо сверхценным и сверхзначимым? Как не раскрыть всю подноготную литературной истории, не развернуть и не высветить всю изнанку литературной декорации, не поверить алгеброй текста всю гармонию произведения? Что в результате? Маленький анатомический театр на задворках грандиозного, но давно изветшавшего гербария... Без анатомички и без гербария нет критики, но это не ее владения.
          Третий соблазн - это соблазн публичности. Он появляется с аппетитнейшей головкой сыра в руках, маня за собой в сверкающую сусальным золотом, увешанную бубенцами славы мышеловку зрелищности. Блеск презентаций, внимание телекамер, глянец журнальных обложек, остроумие прилюдно произнесенных фраз и шарм кулуарных встреч, скромная простота литературных бесед, изысканная велеречивость литературных интервью - не здесь ли обитает подлинное очарование художественной словесности? Но это всего лишь гостиная, даже не кабинет и не будуар, а уж тем более не альков, не сокровенные покои. И взгляд, и жест, и поза, и фраза - они необходимы критику, но только они не способны создать даже говорящую статую.
          Четвертый соблазн - это соблазн власти. Он встает на пути, исполненный чувства собственного высшего предназначения, с выраженьем беспристрастности на лице. В келейной тиши кабинетов, в бумажном шелесте совещаний он спокойный вершитель литературных судеб, питомец муз, любимец аполлона, причастный таинству служитель одного из жрецов храма искусств. Поддайся этому соблазну - превратишься в какой-нибудь механизм из машины всесильного литературного божества, не приобщайся к его искусам - останешься на обочине больших литературных дорог.
          Пятый соблазн - это соблазн выгоды. Он жонглирует банковскими счетами, изысканно балансируя на пирамиде проектов в русалочьем хоре рекламных роликов, повелевая если не сердцами в груди, то портмоне во внутренних карманах пиджаков. Более всего современный критик искушен выгодой. Без нее нет для него ни удовольствия, ни пользы. И вот уже становится рукопись ценной бумагой в портфеле акционерного общества, а литературный образ незримой статуей, выставленной на аукционе изящных искусств. Но и у торговли, у выгоды есть свои божества. И божества эти тоже достойны уважения.
          Шестой соблазн - это соблазн самоисключительности. Он ласково возьмет вас под руку, предложит взглянуть в калейдоскоп, с которым никогда не расстается, а затем позовет за собой - в свой дом, в укромные уголки садов и парков. Он завораживает блеском зеркал, игрой теней и отражений, отблесками и отзвуками, зовет к уединенью и самосозерцанью. Самоисключительность - вот самый философский изо всех соблазнов, сулящий наибольшие щедроты познания…
          Только отдав должное всем соблазнам, критик способен исполнить свое предназначенье, которое состоит в приумноженьи красоты. Видеть во всем лишь красивое, лишь красивое утверждать и отрицать в своем суждении. Это особо сложно во времена многообразия талантов столь индивидуальных по исповедуемым убеждениям и художественным стилям. А ведь у художественных дарований свои соблазны. Да и сама встреча критика со своим писателем в нашем сложном, не одному Эвклиду подчиняющемся литературном .пространстве… Состоится она или не состоится? Даже если не состоится, то это должно соответствовать канону красоты, но все ли мы знаем о красоте, о ее канонах…
          Естественно, столь беглое рассуждение о литературно-художественной критике претендует лишь быть прочитанным. Тем более в наши дни, когда после информационного взрыва и создания глобальных информационных систем художественная литература теряет своих читателей в лабиринтах современных коммуникаций.

Назад

Свобода совести в современных условиях [А.Фролова]


№ 12 [18] 21 июня 1999 г. Вернуться в содержание