ПЕРЕВОДЫ
С.С.Уолкер

Последний поход Чингиз-хана
[глава из романа "Чингиз-хан". Перевод с английского А.И.Богомолова]

Как утренняя заря распространяется по горам великий и сильный народ, какого не бывало от века и после того не будет в роды родов. Пламя пожарищ перед ним, и за ним огонь все сжигает; перед ним земля как Эдем, и позади него лишь горе и опустошенная степь, и никому не будет спасения от него!
          Книга пророков Иоиля (II, 23)

режде чем идти на Хорезм, Чингиз-хан назначил Мухули правителем всех завоеванных монголами китайских провинций. Покорение столь густо населенных территорий ставило перед завоевателем-кочевником немалые проблемы. В обычных условиях война между двумя кочевыми племенами неизменно вела либо к полному истреблению покоренного племени, либо к его слиянию с племенем-победителем. Но даже если речь шла об истреблении, гибли мужчины, в то время как женщины потерпевших поражение становились собственностью победителей, так что процесс смешения и слияние крови и языка происходил непрерывно.
          Ничего подобного и помыслить было нельзя, глядя на мириады китайцев. Ни одно из решений национального вопроса, с которыми были знакомы кочевники-монголы, не подходило. Чингиз-хан разграбил и разорил китайские города, лишил миллионы китайцев крова, убивал их без счета, но когда он ушел, крестьяне вернулись на свои пепелища и стали возделывать поля, восстанавливать стены городов и возводить новые жилища.
          В ноябре 1223 года умер цзиньский император, сраженный тяготами и заботами своего гибнущего царства, а вскоре смерть настигла и императора южного Китая из династии Сун. В том же, 1223 году царь тангутов отрекся от престола в пользу своего сына.
          Неумолимый и ни на минуту не ослабевающий натиск монголов на земли северного Китая лишил империю Цзинь всех ее владений, за исключением провинции Хэнань, лежащей к югу от великой Желтой реки (Хуанхэ), а в довершение всех бед на южных границах этой некогда могущественной империи появились новые враги. Еще раньше, во время мирного периода, последовавшего за разведывательным рейдом Самухи, цзиньцы имели неосторожность поверить, что монгольская опасность миновала навсегда, и потому, воспользовавшись первой же представившейся возможностью, направили ультиматум правителю Сун.
          Император династии Сун спокойно наблюдал за тем, как монголы шаг за шагом уничтожают былое могущество его северного собрата и, пользуясь случаем, перестал выплачивать дань, видя, как земли Цзинь, одну за другой, оккупируют монгольские захватчики. Исторические хроники сообщают, что император Цзинь уведомил Сунов о том, что не станет обращать внимание на нарушение древнего договора, если оба царства заключат оборонительный союз против монголов. Однако вскоре цзиньские министры, со свойственной всем истинным азиатам недальновидностью, отговорили своего повелителя от этого разумного шага, уверив его, что подобное предложение будет расценено Сунами как явное доказательство слабости Цзинь, которым южане непременно воспользуются.
          Когда Чингиз-хан в 1216 году оставил империю Цзинь в покое, ее император, имея под рукой уже отмобилизованную и хорошо обученную армию, решил воспользоваться случаем и направил войска через реку Хуанхэ на опустошение территории Сун в надежде на то, что это заставит ее платить дань, а захваченная добыча с лихвой восполнит потери, причиненные ему монголами. Цзиньцы перешли границы Сун в 1217 году. Им удалось взять многие города южного Китая и опустошить широкую полосу южных земель, когда, ко всеобщему ужасу и недоумению, Мухули вновь объявился из-за Внутренней Китайской стены, ворвавшись во внутренние районы Китая...
          Суны, поняв, что трудности Цзинь начинаются снова и грозят на этот раз смести империю, наотрез отказались от каких-либо переговоров. Когда же Мухули разорил Шаньси и целиком приковал к себе цзиньские войска, их войска начали вторжение с юга. Однако в тот момент, когда Мухули перешел в провинцию Шэньси и распространил в ней власть монголов вплоть до реки Вэйхэ, Суны, поняв, что свирепый кочевник вот-вот вступит на их территорию, решили воспользоваться еще имеющимся у них временем и в 1225 году отправили посольство к Чингиз-хану, как раз тогда, когда он вернулся в Монголию после своего Хорезмийского похода. К сожалению, и у них ничего не вышло. Проблемы южного Китая мало занимали Великого хана.
          Охраняя всего лишь один путь, которым монголы могли ворваться в Хэнань, цзиньцы отдавали себе отчет в том, что их судьба целиком зависит от способности удержать его в своих руках, а потому с удесятеренной энергией возводили в этом районе новые укрепления, зная, что даже для ветеранов Чингиз-хана взятие укрепленного перевала будет очень и очень трудным делом.
          А тем временем Чингиз-хан в феврале 1225 года разбил лагерь на берегу реки Тола и спокойно отдыхал там в течение года. Он, еще двадцать лет тому назад бывший всего лишь вождем одного из монгольских племен, теперь стал обладателем владений, во много раз превосходящих владения любого другого современного ему правителя Азии. Ему было уже 64 года, и он прошел до края земли во главе десятков тысяч людей и нуждался в некотором отдыхе после столь напряженных трудов. Однако в конце 1225 года неугомонный кочевник решил, что пришло время поквитаться со своим старым врагом и не слишком верным союзником, царем тангутов.
          Зима 1225-1226 годов была очень холодной, но, несмотря на это, цепь монгольских разведчиков была развернута в феврале 1226 года на границах тангутского царства. Прежде чем разведчики оставили Монголию, им были даны специальные, очень теплые бараньи и овечьи тулупы, и даже их кони были укутаны в войлочные попоны, напоминавшие зимнюю одежду монголов .
          Весной 1226 года Чингиз-хан отдал приказ выступить в поход. Джагатай оставался в Монголии, но Туле был рядом с отцом, сопровождая его в походе. От реки Тола путь монгольского войска пролегал по восточным отрогам Алтайских гор и первым городом, атакованным и взятым ими, был Хара-Хото, также получивший название Эдзина (Эцзина) от оазиса Эдзин Гол, место большей стратегической важности в те дни, чем в наше время. Постепенное наступление песков пустыни привело к совершенному запустению этот некогда знаменитый перевалочный пункт караванных торговых путей. Из Хара-Хото Чингиз-хан спустился к караванной дороге, ведущей из царства Тангут на запад.
          Каждое поселение вдоль этой узкой полоски земли было укреплено, и даже хозяйства живущих здесь крестьян и постоялые дворы имели свои собственные крепкие башни-убежища, выстроенные на вершинах холмов и любых возвышенностей. Такие маленькие укрепленные сооружения, снабженные достаточным количеством провианта и оружия, могли в одиночку выдерживать натиск целых армий, в особенности, если их защищали мужественные люди. Более крупные города имели мощные стены с высокими, выдвинутыми вперед бастионами и башнями, позволяющими вести фланговый огонь по нападающим. Дуньхуан имел двойные стены: одна - 1000 ярдов, вторая - 800 ярдов по периметру. Высота стен его достигла 30 футов, башни отстояли одна от другой на 50 ярдов, массивные деревянные двойные ворота были скреплены изнутри и обиты снаружи железными шипами и пластинами.
          Местность между Дуньхуаном и Ганьчжоу на реке Хэйхэ представляет собой типичную полупустыню с горным хребтом (14000 футов над уровнем моря) с одной стороны и пустыней с другой. Эта полоса земли, густо заросшая травой, до сих пор в высшей степени пригодна для кочевого скотоводства и совершенно очевидно, что могло это означать для кочевников времен Чингиз-хана. В первый раз он прошел этим путем в 1209 году и тогда взял одну лишь маленькую крепость (форт) Юмынь (Юймын), лежащую в 130 милях от Дунь-хуана. Развалины ее сегодня не представляют никакого научного интереса, так что даже майор К. Д. Брюс в своей работе "По следам Марко Поло", пройдя тем же путем, что и великий путешественник, не обратил на них никакого внимания. Но он описал более важное и крупное фортификационное сооружение, находящееся в трех днях пути к востоку от Юймына, - крепость Цзяюйгуань, знаменитые ворота Древнего Китая. Именно в ней останавливались посольства, ожидая официального разрешения китайского правительства следовать далее, в столицу империи. Разрешение обычно привозили правительственные курьеры. "В глазах китайцев романтический ореол всегда витал вокруг имени широко известной не только в Поднебесной, но и за ее пределами грозной крепости Цзяюйгуань, служившей воротами в неведомый западный мир.Прежде чем войти в массивные ворота города-крепости, каждое посольство было обязано дать подробный перечень и описание всех своих представителей, не исключая и их слуг. Только после этого оно удостаивалось чести вступить в чудесную страну, рассказы о которой достигали края земель".
          Именно под Цзяюйгуанью Чингиз-хан потерпел поражение в конце первого десятилетия XIII века.
          Ничто с такой очевидностью не демонстрирует возрастания мощи и могущества Чингиз-хана между 1208 и 1226 годами, как описание этого форта, который в первый раз он не смог взять, а во второй смел с лица земли, даже не заметив. К лету 1226 года Чингиз-хан взял город Ганьчжоу и укрылся в предгорьях Наньшаня от наступающей жары. Давали о себе знать прожитые годы. Осенью он двинулся на восток и штурмом овладел городом Лянь-чжоу. Затем он пересек пустыню Алашань и вышел к Хуанхэ, по берегам которой штурмом взял множество городов, и, пройдя мимо Нинся, столицы царства Тангут, штурмом взял Линьчжоу, стоящий к югу от нее, разгромив армию, пытавшуюся спасти город. Приближалась зима, и он, Чингиз-хан, откочевал в невысокие горы Лю Пань, в которых провел несколько месяцев.
          В феврале 1227 года им был выслан специальный отряд на организацию блокады Нинся, в то время как Великий хан огнем и мечом продолжал опустошение страны. Некоторые из его сотен врывались в долины, медленно поднимавшиеся из районов озера Куку-Нор прямо к горам Тибета, другие сеяли смерть и разрушение в долине реки Хуанхэ, иные опустошали просторные и густонаселенные долины Вэйхэ.
          Командовал войсками, осаждавшим Нинся, сын давнего вассала Чингиз-хана Лаохо (Лиюко), правителя Маньчжурии. Сам Лаохо уже умер, и в лагерь Чингиз-хана прибыла его вдова просить у Великого хана назначить ее сына верховным правителем всех маньчжурских земель, и Чингиз-хан согласился предоставить сыну покойного Лаохо такую власть, однако не раньше, чем падет Нинся.
          А между тем столица тангутского царства была на последнем издыхании, и царь тангутов послал доверенных лиц к Чингиз-хану, прося о милости и снисхождении. Он соглашался сдать город в течение одного месяца с условием, что Чингиз-хан обещает принять его в качестве своего вассала. На это Великий хан согласился.
          Он еще раз перенес свою ставку, на этот раз к городу Цишань, в 30 милях от Циньчжоу.
          Он знал, что его конец близок, и вот слова, которые историки и летописцы вложили в уста старого, уставшего от войн человека: "Давайте положим конец кровопролитию, дабы не приносить в бессмысленную жертву жизни наших врагов".
          Странные слова для того, кто усеял поля, долины, пустыни и горы вокруг себя бесчисленными человеческими останками, который досыта напоил землю кровью мужчин, женщин и детей. Напрасно жители мест, через которые проходили монголы, бежали в горы, стремясь там найти спасение. Китайские анналисты утверждают, что из 100 человек спасались один или два, чтобы потом рассказать об ужасных событиях. Во время последней кампании Чингиз-хан пришел в негодование, когда его военачальники донесли, что фуража и зерна не хватает и что найти его в завоеванных и разоренных местностях становится все труднее и труднее. Они доказывали Чингиз-хану, что китайские землепашцы со своими хозяйствами совершенно бесполезны и нужно истребить все местное население, чтобы, наконец, позволить этим обширным землям вновь стать богатой травами степью. Чингиз-хан был уже готов уступить, но когда его верный советник Елюй Чуцай, поступивший к нему на службу в 1216 году после взятия Яньцзина, горячо воспротивился этим предложениям, склонился на его сторону и, поняв, что только мир, покой и умеренность возродят страну и вскоре принесут новые доходы, позволил советнику самому взяться за это дело. Надо сказать, что к словам и мнениям Елюй Чуцая Чингиз-хан всегда относился с неизменным уважением и ни в чем не смел ему отказать.
          Теперь старый воин, победитель половины Азии, собирался в свой последний путь. Угэдэй, еще раньше названный им своим наследникам, был в горах Циньлиня, но Туле (Тулуй) оставался с отцом до конца. Болезнь подстерегла Чингиз-хана в тот момент, когда он терпеливо дожидался падения Нинся, и хан понял, что время пришло. Лежа в своей просторной юрте, он продолжал обдумывать план окончательного завоевания Китая. Возможно, между Чингиз-ханом и Угэдэем возникли серьезные разногласия: в любом случае умирающий предлагал совершенно иной план дальнейшей кампании. Он указывал на то, что взятие укрепленного перевала Тунгуань (а мы помним, какие силы были сконцентрированы в этом укрепленном районе) будет очень дорого стоить его войскам и нанесет им невосполнимые потери. Горы, похожие на крепостные башни, с одной стороны и Желтая река (Хуанхэ) с другой не давали его войскам места для маневра, и тогда, хорошо зная, о воинственных намерениях династии Сун, о
          н предложил обратиться к ней с просьбой пропустить его войска через свои земли. Успей его войско стремительным маршем прорваться к долинам, раскинувшимся вдоль берегов реки Ханьшуй, и он вступил бы на равнины Хэнани прежде, чем цзиньцы успели бы перебросить туда войска от Тунгуани. И поскольку северные китайцы, естественно, тоже начали бы переброску своих войск на юг ускоренным маршем, те были бы крайне утомлены и измотаны к моменту их встречи с монголами, что позволило бы последним без всякого труда уничтожить их. Позднее Угэдэй, не принимавший этого плана прежде, последовал именно ему, выполнив тем самым волю покойного. Разработав этот план, Чингиз-хан отдал приказ нойонам, гласящий: если он умрет прежде падения Нинся, известие о его смерти должны хранить в строжайшей тайне, чтобы осажденный город не воспрял духом.
          18 августа 1227 года после тяжелой болезни, продолжавшейся всего лишь 8 дней. Чингиз-хан скончался в возрасте 66 лет. Рожденный в юрте, он прожил в ней всю свою жизнь и в ней умер, как подобает монголу. Тело покойного положили на двухколесную колесницу, и длинная, очень длинная процессия выступила к месту последнего успокоения Великого хана. Столица тангутов, город Нинся, сдался несколькими днями позднее, и царь тангутов был выслан в Монголию. Лишь теперь Туле сообщил печальную весть и позволил всем - простолюдинам и вождям племен, воинам и сановникам, китайцам и монголам прибыть в Монголию, чтобы отдать последний долг памяти покойного "потрясателя Вселенной" и последние почести его праху, и, говорят иные из них, провели не менее трех месяцев в пути - так далеко находились их кочевья, военные лагеря и стоянки.
          Процессия останавливалась в разных кочевьях по берегам реки Тола, и особо отмечается, что прежде всего она направилась к кочевью Бурте Хушин, старшей жены Чингиз-хана. Конечно, среди кочевников обычным делом было отдание тела усопшего на съедение собакам и воронам - ворону остроумные китайцы даже называли "монгольским гробом", но человек, объединивший под своим началом все монгольские племена, заслуживал неизмеримо большего почтения и совсем других похорон.
          Приблизительно в 100 милях к северу от того места, где ныне расположился город Урга, возвышается густо поросший лесом горный хребет Кентейшань (Хентей) (5-6 тысяч футов над уровнем моря). Множество тропинок проходит сквозь густые чащи леса по его склонам, здесь же берут начало и три древние монгольские реки - Онон, Тола и Керулен, прозванные "реками монголов". На одной из вершин гор Кентейшань стоит сложенная из камней пирамида, столь огромная, что кажется, будто она тянется на несколько миль, но на самом деле имеющая 250 ярдов в длину и 200 ярдов в ширину, и все же являющаяся одной из самых больших во всей Азии . Если спросить у буддийского монаха имя человека, покоящегося под этим величественным сооружением, он, возможно, ответит, что здесь лежит какой-нибудь великий святой, имени которого он, к сожалению, не знает. В XVI столетии буддизм покорил Монголию, прочно укоренившись в сознании ее обитателей, ставших из свирепых и суеверных язычников самыми верными и покорными рабами буддийского духовенства. Но если, с одной стороны, миролюбивый буддизм сокрушил кровожадность и страсть монголов к войне - а ведь именно с этою целью он и вводился в Монголии, - то, с другой стороны, он навсегда постарался стереть из памяти монголов воспоминания и предания об их великом прошлом. Люди совершают паломничества к могиле святого, похороненного именно там, где рождаются Онон, Тола и Керулен, реки монголов, в давние-предавние времена, но не знают его имени. И позволено будет спросить: если это святой, тем более великий, то кто, кто же именно? Все великие святые буддизма так же хорошо известны, как и все святые христианства. Тогда кому же принадлежит могила на вершине одной из самых священных монгольских гор? Может ли это быть кто-либо иной, кроме величайшего полководца прошлого?
          Наступило время завершить наш рассказ о жизни Чингиз-хана. Как воин он на целую голову выше всех великих полководцев прошлого, у которых Наполеон советовал учиться всем людям в военной форме. Заслуживает упоминания и то, что лишь один из этой плеяды великих воинов заслуживает сравнения с Чингиз-ханом и этим человеком является Тимур, прозванный "Великим Хромцом". Мы можем уподобить Чингиз-хана художнику эпохи палеолита, который несколькими скупыми движениями сломанного кремня по обломку кости умел создавать картины, изображающие кабана, оленя или бизона, способные до сих пор поражать наше воображение, как шедевры подлинного мастерства. Великий хан использовал материал, который лежал под ногами, но мастерство, с каким он выполнял задуманное, явно выдает в нем истинного художника, мастера своего дела.
          Факторы, способствовавшие успеху его начинаний, заслуживают самого пристального и детального изучения. Прежде всего, мы должны отдать должное воину-монголу - его отваге, выдержке, стойкости, дисциплинированности, самоотверженности - как факторам, имеющим самое важное, первенствующее значение для победы в войне. Монгольская приземистая лошадка тоже заслуживает самой высокой оценки. Вместе воин-монгол и его лошадь составляют единый, цельный, простой и очень эффективный механизм, но чем проще орудие, тем большего мастерства оно требует от подлинного мастера своего дела.
          Не менее впечатляет и неукротимая личная энергия, ярко проявляющаяся во всех начинаниях Великого монгола, во всех смыслах превосходящая и оставляющая далеко позади личную инициативу и энергию полководцев Запада. С ним нельзя сравнить даже Александра Великого и Гая Юлия Цезаря. Дух захватывает, когда представляешь себе, какие потрясающе огромные пространства и расстояния преодолевали монгольские войска.
          Зная это, правомерно задаться вопросом, каким был человек, который умел заглядывать за горизонт, мог вести за собой десятки тысяч бойцов к самым крайним пределам мира и внушить им страсть к завоеваниям, и вдобавок заставлявший их платить за привилегию служить под его знаменами. Целая галактика блестящих командиров, служивших Великому хану, сравнима с плеядой маршалов Наполеона. Мухули, Джэбэ, Туле (Тулуй), Угэдэй, Джучи, Джагатай, Бала Нойон, Субудай - самые великие из них.
          Заслуги их так велики, что некоторые историки приписывают именно им успехи и победы Чингиз-хана. Конечно, ничто не может умалить их значения, но будем помнить и об их главнокомандующем, главном вдохновителе их ратных трудов, несшем на себе все бремя ответственности, отдававшем приказы, учившем их искусству войны. В эпоху монгольской катастрофы он стоит, возвышаясь надо всеми, подобно великому мастеру, наблюдающему за своими учениками. Он координирует их работу и своей рукой направляет ее движение. Уверенность и искусность характеризуют его труд и тем отличают его от работ подчиненных. Много лет спустя после его смерти в ратных трудах Субудая словно воскреснет и отзовется вновь искусство старого мастера, но Субудай так и останется навсегда, до самого конца, всего лишь учеником и сподвижником великого полководца, всего лишь тенью великого учителя.
          Если же мы обратим наш взгляд на мрачную и трагическую сторону картины и рассмотрим опустошения, произведенные Чингиз-ханом, бесчисленные моря пролитой им крови и несчастья, обрушенные им на цивилизацию, нам придется с горечью признать, что и мораль, и мировоззрение, и кодекс чести монголов совершенно отличались от наших. Кочевники и цивилизация не могли буквально во всем противоречить друг другу. И для той и для другой исторической формы существования было характерно взаимное неприятие форм жизни друг друга. Между двумя формами жизни существовал глубокий антагонизм. Таким образом, для Чингиз-хана было совершенно естественным и очевидным пытаться уничтожить то, что, как он справедливо полагал, может или пытается уничтожить его самого. Ничего иного он просто не знал.
          Однако, в чем же причина страшного монгольского извержения? Думаю, ее легче понять, приняв во внимание некоторые исторические условия. До прихода к власти Чингиз-хана Монголия представляла собой всего лишь конгломерат разрозненных и потому бессильных перед лицом цивилизации племен, издревле ведущих между собой жестокие межплеменные войны. Пока это было так, цивилизация (уточним: прежде всего китайская) могла чувствовать себя в полной безопасности.
          Чингиз-хан силой огня и меча, разбоя и убийства объединил кочевников, и те сразу приобрели такую силу, перед которой не могла устоять крепость цивилизации. Нечто подобное уже происходило с кочевыми племенами в пустынях Аравии во времена пророка Мухаммеда. Конечно, не одно объединение возбудило в кочевниках неуемную жажду завоеваний, но объединенный народ уже мог выйти за рамки условий (и географических пределов), в которые почти насильно ввела его китайская цивилизация. Он вполне осознал свою силу, к тому же все элементы военного могущества, издревле скрытые в каждом монголе и распыленные между разрозненными племенами, были собраны, соединены воедино и сцементированы недюжинной волей одного - и действительно великого - человека. Произошла удивительная историческая реакция (применим здесь весьма подходящий химический термин), приведшая к потрясающим последствиям.
          Что касается самой цивилизации Дальнего Востока, то она была разделена и раздираема противоречиями, которые в наше время терзают Европу. Кидани воевали с Цзинь, Цзинь - с империей Сун, тангуты - с теми и другими за свободу, национальную независимость, государственное самоопределение и тому подобное, слишком хорошо знакомое нам сегодня. Чингиз-хан усеял их поля трупами, лошади его воинов сметали и растаптывали на своем пути города. Земля между Внутренней и Внешней Китайской стеной стала пустыней. Такой войны Запад никогда не знал. Цивилизация пала под ударами самой жестокой, беспощадной и разрушительной армии, которую когда-либо знал мир. Мы признаем все это. Но обратим внимания на последствия.
          Через пятьдесят лет Китай, объединенный политически, достигнет неведомого доселе могущества. Будет прорыт Великий Китайский канал, своими размерами и славой уступающий только Великой Китайской стене, и станет вторым чудом китайский инженерной мысли; на развалинах Яньцзина вырастет Пекин; правители стран от Бирмы до Балтики будут платить дань цивилизованному императору Хубилаю (Кублай-хану), который однажды уже являлся на страницах этой книги, приветствуя своего дядю Чингиз-хана на берегу реки Эмель (Эмиль).
          Острова Ява и Борнео испытают на себе его тяжелую руку. Китайские корабелы обследуют Индийский океан, их паруса увидят у берегов Африки и Мадагаскара. Правители с берегов Инда и Волги признают себя подданными монгольского правителя Китая.
          Между Дальним Востоком и Крайним Западом разовьется оживленная торговля, и Марко Поло даже посчастливится получить звучное прозвище "Миллион", потому что он рассказывал истории о миллионах людей и несметных сокровищах, но также и потому, что он "не рассказал и половины того, что в действительности ему довелось повидать".
          Чему можем мы приписать это чудесное перерождение некогда страшного человеческого вулкана, извергшегося в начале XIII века в Центральной Азии? Может быть, тому, что монголы вместе с фундаментом старой цивилизации уничтожили ее предрассудки, ее старый добрый патриотизм, национальные и консервативные идеи, политический и философский вздор, забивавший головы людей и мешавший возведению более просторного, прекрасного и великого общественного сооружения.
          Один из внуков Чингиз-хана вскоре совершил с Россией то, что сам Великий хан совершил с Китаем. И три столетия спустя мы найдем Русь объединенной, вновь восставшей из пепла и смело глядящей в будущее, в котором ей уже некого будет бояться.

Вернуться в содержание Вверх страницы Следующий материал

Возвышение Чингиз-хана и вторжение в Северный Китай [С.С.Уолкер]

Чингиз-хан [С.С.Уолкер]

Бревиарий Римской Истории [С.Руф]

Екатерина Медичи при дворе Франции [Э.Сент-Аман]


№ 22 [28] 21 ноября 1999 г. Вернуться в архив