ранцузская Академия становится театром повторяющихся драм. Один за другим кандидаты на кресло члена Академии магистра Д`Абвиля падают замертво во время произнесения своей вступительной речи. Никто не торопится занять место усопших. Роковое кресло академика Д`Абвиля пустует. Одним бессмертным становится меньше. Их остается всего тридцать девять. Сможет ли академия победить злой рок?
          Её постоянный секретарь Ипполит Патар и антиквар Гаспар Лалует ведут свое расследование, дрожа о страха, но нас заставляя смеяться. И все-таки сороковое кресло будет занято!...
          В "Кресле с привидением" Гастон Леру, отец Рультабия высмеивает знаменитую Академию и в конце после многих приключений, открывает нам невероятную тайну!
          Перевод сделан с издания 1965 года.

Переводчик Александр Богомолов

I
Смерть героя

          - Скверное пришествие.
          - Без сомнения, но, говорят, он не боится ничего!
          - У него есть дети?
          - Нет. Он вдовец.
          - Тем лучше.
          - К тому же будем надеяться, что ничего подобного не повторится!
          Но поторопимся!..
          При звуке этих зловещих слов господин Гаспар Лалуэт - человек почтенный, торговец картинами и антиквариатом, уже лет десять как поселившийся на рю Лаффит и в этот день прогуливающийся по набережной Вольтера и исследовавший витрины продавцов старинных гравюр и подержанных вещей, - поднял голову.
          И в этот же момент его слегка помяла на тесном тротуаре маленькая группа из трех молодых людей в студенческих беретах, появившихся из-за угла, со стороны улицы Болатарид и даже не удосуживаясь принести извинения.
          Господин Гаспар Лалуэт из страха привлечь на свою голову гром уличной ссоры, сдержал в душе вспышку готового прорваться наружу негодования и подумал, что молодые люди торопятся на какую-нибудь дуэль, которая непременно окончится печальным исходом.
          Гоподин Лалуэт вновь принялся изучать украшенную геральдическими линиями шкатулку, восходящую ко временам святого Людовика, и может быть, хранившую псалтырь Бланки Кастильской. Вот тогда-то и раздался позади него голос:
          - Но что ни думай, а он смелый человек!
          Другой отвечал:
          - Поговаривают, он трижды совершил путешествие вокруг земного шара. Но, по правде сказать, я охотнее желала бы оставаться на своем месте, чем претендовать на его. Однако не опоздать бы нам!
          Господин Лалуэт обернулся.
          Мимо него, направляясь в сторону института, прошли два старца.
          -Да! - подумалось ему - и старики ныне в безумье не уступают молодым (сам он прибавил, в том возрасте, в котором никому не удалось бы в полной мере быть либо совершенно старым, либо отчаянно молодым - ему шел сорок шестой год).
          В таком озабоченном расположении духа господин Лалуэт дошел до поворота на улицу Мазарини и, может быть, всецело отдался бы путешествию по её извилистым истокам, если бы не четверо господ по рединготам, цилиндрам и сафьяновым папкам которых легко узнавалась почтенная профессура, не оказались прямо перед ним лицом к лицу, крича и жестикулируя.
          - Вы не заставите меня поверить в то, что он написал завещание!
          - Если он не сделал этого, то весьма ошибся!
          - Говорят, что он уже не раз видел смерть.
          - Когда к нему явились друзья, попытались разубедить, он просто выставил их за дверь!
          - Но в последний момент он бы одумался и изменил решение?..
          - Вы что принимаете его за труса?
          - Тише,.. вот он сам...вот он!"
          И четверо сломя голову бросились бежать через улицу, по набережной, свернув направо в сторону моста Искусств.
          Господин Гаспар Лалуэт без колебаний бросил всю свою древность. Он сгорал от любопытства узнавать, кто был тот человек, который рисковал своей жизнью в неведомых еще Гаспару Лалуэту обстоятельствах. Само провидение подсказывало ему нечто героическое в столь исключительном деле. Он быстро вошел под своды Института, смешался с группой профессоров и вскоре оказался на маленькой площадке под маленьким мало примечательным куполом. Место это было переполнено людьми. Теснились экипажи, кричали кучера и уличные торговцы газет. Под сводами, ведущими в первый раз из дворов Института, не умолкающая толпа окружала какого-то человека, но по всей видимости, испытывавшего сильнейшее желание избавиться от такой толпы назойливых энтузиастов.
          Четверо представителей были там и кричали "Браво!"...
          Господин Лалуэт снял шляпу и, обращаясь к одному из этих господ, робко спросил; не соблаговолит ли ему объяснить суть происходящего.
          - О! Да вы же сами видите!... Это же кандидат Максим Д`Ольне.
          - Он собирается драться на дуэли? - еще раз с большей робостью в голосе, спросил господин Лалуэт.
          - Да нет... Он собирается произнести свою вступительную речь перед членами Французской Академии! - отвечал один из преподавателей раздраженно.
          За сим возбужденная толпа отделила нашего героя от собеседника, и он остался среди совершенно незнакомых ему лиц.
          То были друзья Максима Д`Ольне, сопровождавшие и стеснявшие его своим восторгом, а ныне пытающиеся проникнуть вслед за кумиром в зал заседаний Академии.
          Все вокруг ходило ходуном и издавало дьявольский крик, так как их обычные входные билеты в данный момент были совершенно бесполезны. Некоторые, мудро предусмотревшие подобный оборот событий заранее, под залог, забронировав за собой места в торжественном зале, столкнулись с целой армией энтузиастов, уже заплативших и занявших чужие места. Господин Лалуэт даже не надеялся войти, но голос служащего Академии в этот момент прозвучал подле самого его уха: "Если желаете присутствовать, двадцать франков!". Господин Гаспар Лалуэт, как истинный торговец антиквариатом, испытывал глубочайшее почтение к любому художественному творчеству: он чтил слова, изливающие на бумаге поток мыслей, и бумагу, все принимающую; наконец он благоговел перед властью буквы и рожденного её слова, над судьбой человека и даже над самою природой вещей. Да и как же иначе? Ведь он сам был автором и опубликовал два произведения, ставшие гордостью всей его жизни, - одно о росчерках кисти или пера знаменитых художников и о способах постижения подлинности их картин, - другое об искусстве внесения полотна картины в раму художником. Следствием обеих работ стало назначение его служителем Академии. Однако никогда до сего времени он не вступал в её стены и сама мысль об этом могла привести его в трепет. Никогда еще не приходила ему в голову мысль, что следует быть вдовцом, не имеющим детей, не страшиться ничего, даже сделать завещание, чтобы произнести торжественную Академическую речь. Итак, он дал двадцать франков и, пробравшись сквозя целый ряд затрещин и тумаков, наконец, с божьей милостью, водрузился на трибуне среди остальной многолюдной и не имевшей возможности сидеть публики.
          Вошел Максим Д`Ольне. Вошел бледный, сопровождаемый по бокам двумя коллегами поручителями, графом де Бре и профессором Полезо, еще более бледным, чем он сам. Трепе прошел по залу. Многочисленные и избранные представительницы женского пола не смогли сдержать возгласов восхищения и сочувствия. Какая-то благочестивая вдовушка перекрестилась. На всех уровнях зала поднялись, так что волнение приобрело бесконечно почтительное звучание, словно в преддверии чьей-то кончины.
          Дойдя до своего места, претендент стал между своими телохранителями, вскинул голову и твердым взглядом обвел своих коллег, всех присутствующих, президиум и, наконец, остановил свой взгляд на печальном лице члена сиятельной ассамблеи, облаченного полномочиями начать процедуру торжественного приема.
          Обыкновенно этот последний персонаж на подобного рода церемониях всегда имел свирепое выражение лица, предзнаменование всех тех литературных терзаний, которые он подготовил для сего случая. На сей раз его лицо выражением своим напоминало лицо соболезнующего исповедника, явившего проводить умершего а последний путь.
          Господин Лалуэт, крайне внимательно наблюдавший разворачивающийся перед ним спектакль, разыгрываемый племенем бессмертных, увенчанных венками из дубовых листьев, не упустил ни единого слова из того, что говорилось вокруг него. А говорилось следующее:
          - Тот бедняга Жеан Мортимар был прекрасен и молод, как и этот!
          - И столь же счастлив в избрании его членом Академии!
          - Вспомните, как он поднялся на трибуну, чтобы произнести свою речь?
          - Казалось, он сияет. Он был полон жизни.
          - Кто скажет, что это была естественная смерть...
          - Да, и в самом деле... странная смерть...
          Господин Гаспар Лалуэт не мог не обернуться к говорившему, чтобы спросить, о чьей смерти они говорят, и сразу узнал того, с кем уже имел счастье говорить.
          И на этот раз знакомый профессор не был любезен.
          - Вы что, не читаете газет, сударь?
          Ну уж нет, чего-чего, а газет господин Лалуэт не читал! И о причинах этот мы еще будем иметь случай поговорить ниже. Но даже для человека, не читавшего газет, все происходящее в торжественном зале Французской Академии, не могло показаться в не менее таинственном и интригующем свете. Более того, мотив таинственности сгущался с каждым мгновением все сильнее и сильнее.
          Таким образом, он не понял причин тех возмущенных восклицаний, которые пронеслись по залу, когда некая знатная особа, которую присутствующие называли не иначе как Мадам Вифиния, вступила в забронированную для нее ложу. Значит, на взгляд всех присутствующих, появление её здесь было совершенно некстати. Однако господин Лалуэт не знал почему. Эта дама бросила на собравшихся холодный высокомерный взгляд, обратилась с несколькими словами к молодым людям, сопровождавшим её, и целиком погрузилась в созерцание Максима Д`Ольне. "Она накличет на него беду" - выкрикнул кто-то. Шум среди публики повторился: "Да, да она принесет ему несчастье!"
          Господин Лалуэт спросил: "Почему она принесет ему несчастье?", но ему никто не ответил. Итак, все, что он мог узнать, заключено в нескольких фактах: человек, стоявший внизу, и готовящийся произнести речь, и был Максим Д`Ольне, капитан корабля, написавший небезызвестную книгу "Путешествие, проделанное мною вокруг капитанской каюты". За нее-то он и был избран на пост, до него занимаемый великим д`Абвилем. Но... в этот миг... толпа, окружавшая нового кандидата, заволновалась. Публика на трибунах поднялась и единодушно кричала что-то весьма напоминающее: "Как и тот, другой!...Точно, как тогда!.. Не открывайте... О!..Письмо!.. Как и у того... Как и у того!.. Не читайте его!..
          Господин Лалуэт наклонился и увидел служителя Академии, передающего какое-то письмо Максиму Д`Ольне. Появление этого служителя и само письмо вывели собрание из себя. Только члены президиума, единственные, всеми силами старались сохранить хладнокровие, но было отчетливо видно, как господин Ипполит Патар, симпатичный постоянный секретарь Академии, трепещет всеми своими академическими лаврами.
          Что касается Максима Д`Ольне, то он поднялся, принял из рук служителя письмо и распечатал его. Затем, мгновение спустя, улыбка коснулась его уст. Шум в зале не умолкал. А поскольку заседание все еще было открыто, ибо ожидали появления хранителя печати академии, то вновь вступающий на пост "бессмертного" успел прочитать письмо до конца, при этом нисколько не изменившись в лице. Он по-прежнему улыбался, а то время как на трибунах каждый повторял: "Улыбается!.. Он улыбается!.. ТОТ ДРУГОЙ ТОЖЕ УЛЫБАЛСЯ".
          Максим Д`Ольне передал письмо своим поручителям, но те даже не улыбнулись. Текст послание вскоре передавался из уст в уста и до господина Лалуета вскоре дошло: "есть путешествия более опасные, чем те, которые совершают вокруг своей капитанской каюты!". Казалось, волнению в зале не будет предела, когда послышался неведомый ледяной голос, объявивший заседание открытым. Тотчас же трагическая тишина повисла в аудитории.
          Но дерзкий и как никогда отважный Максим Д`Ольне уже встал. Зазвучали слова его речи, произносимые звучным, глубоким, проникновенным голосом. Прежде всего он поблагодарил коллегию бессмертных за честь быть избранным в нее; затем, слегка намекнув на скорбь, поразившую Академию в связи со смертью мэтра Д`Абвиля, продолжал... продолжал...
          Профессор, стоявший подле Гаспара Лалуэта пробормотал сквозь зубы, что речь его тянется дольше, чем речь того, другого!.. и казалось, по мере звучания его речи, аудитория дышит все свободнее и легче. Послышались вздохи облегчения, женщины заулыбались, словно только что нависшая надо всеми угроза прошла стороной. Максим Д`Ольне говорил, и ничего не происходило... Ничто не прерывало его речи... Он дошел до конца восхвалений деяний славного господина Д`Абвиля и воодушевился. Настолько, насколько ему позволяли ему таланты великого покойника.
          Жест нового академика приобретает необычайную широту, кажется движением своей руки: он наносит удар полчищам писак осмелившимся прекословить светочу знания, он мечет молнии, бичует, и наконец, восклицает:
          "Шесть тысяч лет, господа, прошло с тех пор, как месть божества приковала Прометея к его скале! Признаюсь всем, что и я из тех, кого не устрашат ни громы небесные, ни тем более громы людские!"
          Едва несчастный произнес эти слова, как содрогнулся, тело его покачнулось, рука в порыве страдания сделала отчаянный жест в сторону лица, и он рухнул как подкошенный.
          Вопль ужаса потряс стены... Академики бросились к нему... склонились над неподвижным телом...
          Максим Д`Ольне был мертв!
          Трудно представить себе, каких трудов стоило очистить зал.
          Итак, несчастный был мертв, мертв так же, как два месяца до того был мертв, в самый разгар заседания по его приему в почтенные академики, Жеан Мортимар, поэт, перу которого принадлежал сборник стихов "Трагические ароматы", первый избранный на место магистра Д`Абвиля.
          Он тоже получил угрожающее письмо, принесенное а Институт Франции, это средоточие пяти крупнейших Академий, каким-то никому неведомым рассыльным, и больше этого посланца никто не видел. Послание звучало так: "И ароматы подчас бывают много трагичнее, чем о них думают". И он тоже несколько минут спустя рухнул как подкошенный: вот все, что узнал, наконец, господин Гаспар Лалуэт, жадно ловя безумные выкрики толпы, напрасно пытавшейся сквозь необыкновенную суматоху и шум прорваться к выходу на набережные. Господин Лалуэт хотел бы узнать поподробнее о происшедшем и о том, в чем же собственно заключалась подлинная причина смерти Жеана Мортимара. Он слышал, говорили о мести, но приводились столь абсурдные подробности, что всякая мысль о ней тотчас теряла смысл, отпадала. И все же он почел за должное, ради отчистки совести, спросить имя того, руке которого единственно могла принадлежать столь новая и невероятная манера убийства. В ответ ему произнесли такое забавное и необычное сочетание слов, что господин Лалуэт не мог не счесть себя оскорбленным. Ему показалось, что над ним смеются. И поскольку близилась ночь, а дело было зимой, он решил вернуться к себе домой, по дороге, на мосту Искусств, столкнувшись с несколькими запоздавшими собратьями академиками, глубоко взволнованными ужасным совпадением двух зловещих смертей и тоже торопившимися запереться в своих жилищах.
           И все же, перед тем, как исчезнуть в сгущающемся вокруг решеток площади Карусель мраке сумерек, господин Лалуэт спохватился. Он остановил одного из господ, шедших подле него по мосту Искусств и спросил его:
          - Сударь! Ответьте, бога ради, известно ли, от чего он умер?
          - Медики говорят, что смерть произошла от разрыва аорты.
          - А тот, другой, от чего умер он?
          - От кровоизлияния в мозг!
          Вот тогда чья-то тень, приблизившись, встала между двумя говорящими и едва слышно произнесла:
          - Все это чушь, смею уверить вас!... Они умерли только потому, что обоим вздумалось сесть в Кресло с привидением!
          Господин Лалуэт попытался удержать эту тень за тень от её сюртука, но та уже исчезла... И он, задумчивый и печальный, вернулся домой...

II
В зале заседания словаря

          На следующий день господин постоянный секретарь Ипполит Патар вступил под своды Института под звуки ударов башенных часов, пробивших ровно час дня. Консьерж уже ожидал его на пороге кабинета, чтобы передать почту:
          "Вот и вы, господин постоянный секретарь... И сегодня раньше других. Никого еще нет".
          Господин Ипполит Патар принял довольно увесистый сверток из рук консьержа и намеревался уже продолжить свою дорогу, ни словом не обмолвившись с почтенным служителем.
          Тот изумился.