Олег Лукьянченко Лукьянченко Олег Алексеевич. Прозаик, критик, публицист. Член Союза российских писателей. Автор трех книг прозы и многочисленных публикаций в центральной и региональной печати. Другие новеллы "зайчиковского" цикла опубликованы: журнал "Выхухоль" (Ростов-на-Дону) № 2, 1994; альманах "Эхо", том 2 (Ростов-на-Дону, изд-во "Мапрекон"), 1994; "Домашняя газета" (Ростов-на-Дону), № 45, 1996. Сувенир с гауптвахты Новелла из цикла "Похождения филолога"

От автора

Цикл новелл о похождениях бравого лейтенанта Зайчикова сложился по личным впечатлениям. В начале 70-х родной РГУ одарил меня, вкупе с дипломом филфака, офицерскими погонами и должностью "ваньки-взводного" в "царице полей". И пополнил юный лингвист плотные, хотя и нестройные ряды так называемых "двухгодичников" - лейтенантов, какие сами не понимали, зачем они армии, и у кадровых служак вызывали аналогичное недоумение. Нынче же, когда общественное мнение настаивает на профессионализации российской армии, а те, от кого это зависит, не прочь "усилить" ее мощь новым поколением двухгодичников, тема моего цикла, кажется, вновь приобретает актуальность.
          Что касается несколько легкомысленного тона повествования, - он объясняется безмятежностью описываемого времени: пограничная смута с Китаем уже улеглась, о грядущем "афгане" никто даже не подозревает, ну, а уж Кавказ - так просто курортная зона и вожделенная мечта будущих отставников. Таков "исторический" фон - остальное в тексте.

          Начало службы выдалось у Зайчикова бурное: тревоги, боевые стрельбы, командно-штабные учения, высадка десанта, - завертело так, что продохнуть некогда. А недель через шесть подоспела разрядка: двухмесячные лейтенантские сборы в Н-ске. Перед сборами как раз два выходных выпадало - он и рванул на аэропланчике домой, слегка развеяться. Но "слегка" - не получилось: так друзья-приятели навалились, что насилу он от них на пятые сутки отбился - собрал спозаранку шмотки - и в аэропорт, пока на новые подвиги никто не успел соблазнить.
          Впрочем, Зайчиков особо не переживал из-за своего двухдневного опоздания, так как один из друзей - кадровый офицер-отпускник - успокоил его тем, что самовольная отлучка сроком до десяти суток грозит всего лишь дисциплинарным взысканием. Юра же надеялся, что и без того обойдется. Но не известные ему и не зависящие от него обстоятельства распорядились иначе.
          Одно из них - не самое существенное - заключалось в том, что одновременно с Юрой такой же залет в родной город совершил еще один направлявшийся на сборы лейтенант - м ало знакомый Зайчикову выпускник геофака по фамилии Выдрик. Он, как и Юра, просрочил двое суток и по случайному совпадению прибыл на КПП вместе с Зайчиковым. И там, проверив их предписания, дежурный старшина Салапон многозначительно хмыкнул.
          - Ага, явились, голубчики. А вас уже по всему округу разыскивают.
          Этим заявлением он вконец обескуражил незадачливых самовольщиков, никак не ожидавших такого внимания к их скромным персонам.
          Второе же и главное из упомянутых обстоятельств прояснилось несколько позже. Суть его состояла вот в чем. В один из тех бархатных сентябрьских деньков, когда Зайчиков и Выдрик, каждый в своей компании, безмятежно кутили в любимом городе, в поезде К-р - Н-ск двое так и оставшихся неизвестными лейтенантов слегка не поладили с неким попутчиком в штатском, который, однако ж, на поверку оказался средних чинов сотрудником КГБ. Чем уж ему насолили два лейтенанта-инкогнито, Зайчиков так толком и не узнал, но чекист обиделся не на шутку и доложился по начальству, после чего злоумышленников принялись разыскивать. Но, как в известном анекдоте, искать их, видимо, было проще не там, где потеряли, а где светлее: проверили по округу - кто из офицеров отсутствует в своих частях, - обнаружили, что числятся в нетях Зайчиков с Выдриком, и вполне логично решили: ага, вот это те самые и есть.
          Напрасно пораженные неожиданным обвинением лжезлодеи били себя в грудь, доказывая, что никак не могли очутиться в том несчастном поезде, поскольку летели аэропланом (Юра даже билет предъявил), - руководивший сборами пожилой капитан Казаков только плечами пожимал, правда, не без сочувствия, давая понять, что как бы оно там ни было на самом деле, а начальству все равно видней.
          Что касается вовремя начавших сборы товарищей, большую часть которых составляли не строевые офицеры из частей, а салаги-военкоматчики, то в их глазах Зайчиков с Выриком оказались окруженными ореолом повышенной гусарской доблести, и ореол этот засиял еще ярче, когда узналось. Что сам командир корпуса генерал Хамула приказал доставить нарушителей лично к нему в штаб, дислоцированный в К-ре.
          Зайчиков, откровенно говоря, отнесся к этой новости не только без испуга, но даже с неким "зоологическим" любопытством - ему еще не доводилось близко общаться с военным столь высокого ранга. Однако о нраве Хамулы ему уже удалось получить представление во время августовских учений.
          На исходе первой "тревожной" (то есть после подъема по тревоге) ночи, совершив марш через горный перевал на БТРах, Юрин батальон атаковал с ходу позиции "противника". Бестолково спотыкаясь о кочки, бежали куда-то по стерне, вели холостой огонь, пока из окопов не поднялась навстречу "вражеская" цепь, в которой Юра нос к носу столкнулся со своим добрым знакомцем с мехмата; на бегу обменялись приветствиями, понимающе перемигнулись - вот, мол, какими глупостями приходится заниматься - и понеслись дальше, каждый в своем направлении. Потом, считая боевую выполненной, тормознулись в пришоссейной лесополосе в ожидании дальнейших распоряжений. Одна за другой туда же стали подъезжать командирские и прочие машины, смыкаясь в колонну, растянувшуюся метров на двести…
          И вдруг, неведомо откуда, возник генерал Хамула. Походкой наполеоновского маршала он приблизился к затрепетавшему Юриному батальону - мощноплечий и высокий, седовласый, но вовсе не старый, с ледяным презрительно-надменным блеском в стальных, естественно, глазах - и, едва разжимая золотые зубы, цыкнул выгнувшемуся перед ним дугой (не согнувшемуся, а именно выгнувшемуся - так, что дуга прошла от затылка через позвоночный столб к коленям) бравому комбату Рассохину:
          - Ну, ты, п…юк, соленые уши, чегой-то ты здесь целую кавалькаду собрал? - и небрежно кивнул в сторону застывшей автомобильной колонны
          Рассохин, имевший к остановке колонны примерно такое же отношение, как и к недавней высадке астронавтов на Луну, так растерянно захлопал веками, что пришли в движение и помянутые генералом уши, словно стремясь стряхнуть не метафорическую, а самую натуральную соль, что, впрочем, не помешало комбату изогнуться полным коромыслом (еще чуть-чуть - на "на мостик" станет, мелькнуло у Юры) и еле разборчиво прочревовещать:
          - Виноват, товарищ генерал!..
          Хамула брезгливо поморщился и отрывисто выдал:
          - Машины убрать. Атаку повторить. Готовность двадцать минут. Р-разгильдяи!..
          Тут откуда ни возьмись пророс на стерне комполка Немыкин и, несмотря на предпенсионный возраст, ухитрился в гибкости позвоночника превзойти Рассохина. Но Хамула отвел его, зачастившего с докладом, локтем в сторону, на ходу обронив:
          - Шляетесь где-то, полковник... - и удалился, похлопывая прутиком по голенищу лаково-глянцевого сапога…
          Весь день на жаре прокантовались, все ждали, какую еще подлянку комкор подкинет, а вечером погрузились на корабль - и в море. А там штормик балла четыре. Непривычная пехота вдрызг изблевалась - Зайчиков, однако ж, к морской болезни был стойким.
          Поэтому утром он почти что самым резвым оказался, когда скомандовали высадку десанта. Первым, правда, бросился к борту замполит Коршун, личным примером всех за собой увлекая, - Зайчиков за ним, едва на пятки не наступая; комиссар вдруг у самого трапа хоп - пируэт в сторону - и фотоаппарат к глазам приставил:
          - Давай, орлы, вперед, я снимаю!
          Юра по инерции плюхнулся в море, кое-как выгреб к берегу, солдатики не подвели, за командиром дружно посыпались, и его взвод, паля холостыми из автоматов, - все водорослями обвешаны, как морские черти, - обратил в бегство толпу ополоумевших курортников.
          Хамула с берега за этой операцией наблюдал, - видать, на этот раз доволен остался: весь день потом рота на оккупированном пляже загорала…
          Как стемнело, Зайчиков на пару с командиром третьего взвода кадровым лейтенантом Бердниковым, славившемся тем, что не пропускал ни одной юбки, произвели своим хлопцам отбой и отправились искупаться в ночном море. Проходя мимо штабного автобуса, услышали под ним какое-то пыхтение. Бердников косанул туда, захихикал, на ухо Зайчикову сообщает:
          - Молочный брат мой там, под автобусом, Зиночку из офицерской столовой пользует.
          - Какой такой молочный брат? - не понял Зайчиков.
          - Да Хамула. Мы ж с ним посменно ее шпокаем: он, когда в дивизию наезжает, а я в промежутках. Так что мы с комкором, считай, родичи. - И Бердников самодовольно подкрутил ус.
          Юру услышанная новость несколько огорчила. Дело в том, что эта самая Зиночка, миловидная и статная девица с рыжеватыми кудряшками, и Зайчикову оказывала недвусмысленные знаки внимания: ну, например, в гарнир к порции чахлых биточков подкладывала аппетитную куриную ножку, заводила с Юрой матерински-заботливые беседы и т.д. Но, понятно, после того что он узнал от Бердникова, всякий интерес к Зиночке у Зайчикова испарился…
          И вот теперь Юре предстояло более близкое знакомство с лихим генералом.
          Тот, однако, обремененный, по-видимому, более неотложными заботами, не торопился встретиться с двумя злостными нарушителями воинской дисциплины. Миновала почти неделя, прежде чем капитан Казаков вызвал к себе в канцелярию Зайчикова с Выдриком и уведомил о том, что командир корпуса требует их пред свои стальные очи завтра в десять часов утра.
          На рассвете двадцатого сентября нарушители зябли на развилке двух дорог, где их должен был подобрать автобус, следовавший в штаб корпуса из части, расположенной в А-е. Лейтенантов сопровождал пожилой капитан Тишин. Он, собственно, ехал на прием к генералу по личному делу - решать квартирный вопрос, а присматривать за молодежью Казаков поручил ему попутно - мало ли куда еще завеются: ненадежная публика.
          Автобус, прозванный за свой лобастый передок "фантомасом", как оказалось, вез в штаб корпуса бригаду проверяющих из Москвы. На лбу у Зайчикова с Выдриком не значилось, что они без пяти минут арестанты, а совместная дорога, как известно, попутчиков сближает, поэтому, когда вся группа офицеров высадилась в центре города у входа в штаб, их там встретили с полным пиететом, чтоб не сказать подобострастием, которое, по вполне понятным причинам, распространялось и на молодых лейтенантов: лейтенанты-то лейтенанты, но из Москвы, и кто знает, на каких они должностях да чьи родственники…
          И вот уже пожилой глянцеволосый полковник, нежно улыбаясь, ловит Юру в коридоре за локоть и ненавязчиво пытается выведать, а что именно они будут проверять, и надолго ли приехали, и суров ли их старший и т.п. А дальше, в полном соответствии с духом "Ревизора", самозванцев ведут вместе со всей московской шарагой в банкетный зал и потчуют изысканным завтраком, где желающим и сто граммов не возбраняется выпить; и Юра с Выдриком уже почти забыли, зачем их сюда привезли, и Юра уже чуть ли не корешует с глянцеволосым полковником, который намекает, что у него есть заповедные места для славной охоты… И лишь тускло-мрачный капитан Тишин ничуть не веселеет от щедрого застолья, а сосредоточенно мыслит о чем-то грустном…
          Потом плотно огрузившаяся бригада проверяющих приступает к своим делам, капитан Тишин отправляется на разведку в приемную комкора, а Зайчиков с Выдриком слоняются по коридорам, натыкаясь на недоуменные уже взгляды штабных работников, суетливо-деловито шмыгающих вдоль мертвенно-зеленых стен.
          Наконец их зовут на прием к генералу.
          У обитых кожей дверей топчутся, как бегуны перед стартом, озабоченный и скорбный капитан Тишин, любознательно-спокойный Зайчиков и - могутного сложения, пышущий румянцем, рыжеволосый, с поросшей пухом в двадцать четыре неполных года плешью - почему-то испуганно дрожащий Выдрик. Нахальный в общем-то детина, нагловатый, горлохватистый - он и запомнился-то Юре по студенческим еще сборам, когда однажды, будучи разводящим за столом, наорал на Юру за то, что тот преждевременно, по его мнению, сунулся с миской под черпак - чего ж он такой жидкий-то на расправу оказался - съедят его тут, что ли?..
          Дружно зашли, вразнобой отрапортовали:
          - Товарищ генерал, лейтенант такой-то по вашему приказанию прибыл.
          - Садитесь, не поднимая головы, молвил сидящий во главе Т-образного стола генерал.
          "Какой вежливый!.." - про себя восхитился Юра и непринужденно уселся на один из мягких стульев у продольной палочки буквы Т.
          - Встать! - рявкнул вдруг Хамула.
          Юра недоуменно взглянул на него и слегка приподнялся, полагая, что произошла какая-то ошибка: сам пригласил сесть, а теперь передумал?..
          - Капитану, капитану садиться, а вам стоять! - громогласно подтвердил командир корпуса.
          Зайчиков пожал плечами и вернулся к двери, где не шелохнувшись застыл окончательно побагровевший Выдрик.
          Генерал вновь склонился над столом и, казалось, забыл о посетителях. А Юра, скуки ради, принялся изучать окружающую обстановку. За спиной генерала тускло просвечивало просторное аркообразное окно, глухо задрапированное толстой темно-кофейной шторой, и хотя на дворе давно Божий сентябрьский день искрился-переливался, в кабинете густел студенистый полумрак, а заваленный папками и бумагами генеральский стол освещала матово-зеленая лампа. Справа в углу вздымались массивные напольные часы с длинным маятником, который мерно ходил вправо-влево, а золоченые стрелки меж тем показывали без семи минут двенадцать и не сдвигались с этой мертвой точки, хотя на самом деле еще и одиннадцати не было. "Что за чудо такое?" - удивлялся Зайчиков, не сводя глаз с будто завороженных стрелок, и мысленно словно подталкивал минутную - ну вперед же, шевелись… И стучал неустанно маятник, а стрелки окаменели…
          - Докладывайте, капитан, - все так же склонившись над столом, повелел капитан, отложил лист бумаги в сторону и вперился в следующий.
          Тишин принялся излагать незамысловатую историю двух самовольщиков, на середине третьей примерно фразы генерал прервал его:
          - Все ясно, - и поднял телефонную трубку: - Военного прокурора мне, - резко бросил он телефонистке.
          "Вот дела! - изумился Зайчиков, - зачем ему прокурор-то понадобился?"
          Тут отворилась дверь и возник очкастый адъютант.
          - Товарищ генерал…- Хамула впервые поднял от стола глаза, подпертые пухлыми отеками, и недовольно воззрился на адъютанта. Рука с телефонной трубкой опустилась. - Товарищ генерал, - вытянувшись в струнку, повторил адъютант, - задержана машина из Лопушкинской дивизии. Майор - старший машины - пьян. Как с ними быть?
          Фамилия Лопушко была известна Зайчикову: именно на территории вверенного ему гарнизона проводились в прошлом году студенческие сборы. Видел Юра Лопушку всего лишь раз. Комвзвода Щетинин вел роту на стрельбище, по дороге их обогнал генеральский газик, загородил путь; из машины выкатился Лопушко, круглый как колобок низенький толстячок, и писклявым голосом с четверть часа раздалбывал лейтенанта - за что - не поняли ни сам Щетинин, ни кто-либо из студентов, - видно, просто так, для острастки, "чтоб служба медом не казалась". До Лопушкинского гарнизона было от К-ра верст с полтысячи, его дивизия Хамуле не подчинялась.
          Стальные (естественно) глаза Хамулы мстительно прищурились.
          - Ага, попался наконец. Так…Майора арестовать, посадить на гауптвахту, машину на штрафную площадку.
          - С водителем как быть? - строча шустро в блокноте, спросил адъютант.
          - Водителя тоже на гауптвахту.
          - Водитель трезвый, товарищ генерал.
          - Неважно! - Пауза. - Трезвый, говорите? Ладно, водителя пока в батальон связи. Все?..
          - Так точно, товарищ генерал. Разрешите идти?
          - Идите…- Рука потянулась к трубке, остановилась на полдороге и сложилась в кукиш, направленный куда-то в пространство; неярко блеснуло золото во рту. - Теперь ты у меня попляшешь, бочка с солидолом, - глухо прорычал Хамула. Тут он, очевидно, вспомнил о присутствующих. - Значит, на сколько суток они опоздали? - повернул он голову к капитану.
          - На двое суток, - товарищ генерал.
          - Ясно. - Он резко схватил трубку. - Военного прокурора мне!.. Нету прокурора? Как это нету? Чтоб сию минуту был на месте! В отпуске?.. Почему в отпуске? Кто отпустил?.. Я приказ подписал? Безобразие! Заместителя дайте. Тоже нет? Где?.. Как болен? Кто разрешил?.. Вообще там кто-нибудь есть у вас? Какого черта! Зачем мне машинистка!.. Председателя военного трибунала мне!..
          "Во шутник! - подумал Зайчиков, - уже и до трибунала добрался. Пугает, что ли?.." Он покосился на Выдрика. Того трясло мелкой дрожью; щеки, казалось, вот-вот лопнут от кровяного напора; его окружало душное облако потных испарений с резкой примесью адреналина.
          - Председатель военного трибунала? Что там полагается офицерам за самовольную отлучку?.. Дисциплинарное взыскание? До десяти суток? В мирное время? А в военное?.. Ага!.. Жаль-жаль… - с тоскливой ненавистью он корябнул глазами по лицу Зайчикова, который ответил ему невинной простодушной улыбкой, долженствующей обозначать примерно следующее: "Мы оба с вами умные люди и понимаем, что все это просто шутка, не так ли?.." - Ладно, - обратился Хамула опять к капитану. - Привезти в часть. Посадить на гауптвахту. На всю катушку!.. -распаляясь от бессилия перед этим десятисуточным пределом, скрежетнул он золотом, но не смог остановиться и продолжил серию карательных мероприятий: - Кроме того, - он уже слегка орал, - исключить из комсомола - р-раз, и… и… и - отобрать дипломы! - торжествующе проревел Хамула.
          Юре стало неловко за взрослого человека, каким, вероятно, считал себя командир корпуса. "Вот дуболом! Разгулялся!.. Ты мне его давал, диплом, что отбирать удумал? Скажет же!.." Юра прекрасно знал, что не во власти разъяренного солдафона привести в исполнение такие приказы.
          Но Выдрик, очевидно, полагал иначе, потому что его после генераловых слов прошиб колотун, и этот ражий здоровяк с хамовитыми манерами вдруг шагнул вперед и запричитал как детсадовский кающийся проказник:
          - Товарищ генерал, простите нас, пожалуйста, мы больше никогда так не будем, вот честное комсомольское!
          - Конечно, не будете, - надменно согласился Хамула, - вот когда отсидите, из комсомола выгонят и дипломов лишат - вот тогда и не будете… Я б таких, с высшим образованием, - к высшей мере! Идите!..
          В дверях Юра оглянулся - часы по-прежнему показывали без семи двенадцать. А маятник стукал.
          Капитану Тишину пообещалось нечто туманное, что настроения ему не улучшило. Обратно ехали тем же "фантомасом" - втроем плюс присоединившийся к ним здешний весельчак-майор. На пути было много придорожных "стекляшек", "шалашей" и "шатров" - майор знал их все назубок и, казалось, не пропустил ни одной точки - и везде хороший портвешок наливали безотказно: то "Анапу", то "Три семерки"; Зайчиков, Выдрик и майор поочередно угощали друг друга и молчаливо делившего хорошую компанию Тишина, и, когда вернулись в часть, настроение у всех заметно приподнялось.
          Зайчикову никогда прежде не доводилось пребывать в заточении, и он отнесся к предстоящему аресту с интересом первооткрывателя. Для начала изучил устав, где подробно излагались условия заключения, и пришел к выводу, что они не так уж плохи. Комнатуха на двоих (строго говоря, на троих, но третьего не было), черные, обитые дерматином топчаны для спанья, дармовая кормежка три раза в день и уйма свободного времени, которое можно использовать с толком, - тогда как, не будучи арестованным, Юра вынужден был бы жить в казарме, в окружении полусотни военкоматчиков, харчиться с того же солдатского котла, но за деньги (да попробуй еще угонись за этими орлами: они ж все срочную оттрубили и заповедь "не зевай" на уровне рефлекса усвоили; не успеешь за стол сесть - все скопом на тарелку с сахаром кидаются, последнему размалюхонький кусочек остается) и день-деньской забавляться военными игрищами типа строевой, огневой, тактической и прочей подготовок, не говоря уж о пресловутой ЗОМП, то бишь защите от оружия массового поражения.
          Собственно говоря, и само слово "заключение" в точном значении тут не годилось, поскольку уставом запрещалось запирать отбывающих наказание офицеров, что на солдат и сержантов уже не распространялось. Правда, однажды сверхбдительный начальник караула из пожилых лейтенантов (вероятно, разжалованный) изловчился-таки подвесить на ночь замок, однако, обнаружив это, Зайчиков с Выдриком такую бучу учинили, что незадачливый тюремщик вынужден был убрать запор. Но это был какой-то морально травмированный товарищ; остальные же начкары относились к штрафникам сочувственно, прекрасно понимая, что и никому из них путь на губу не заказан.
          Юра провел десять суток на губе прекрасно. Он запасся "Братьями Карамазовыми", которых, к стыду своему, не успел осилить в студенческие годы; он писал многочисленным друзьям "Письма с гауптвахты"; он много думал - думал, отдыхая, и отдыхал, думая… А Выдрик маялся, не зная, чем себя занять, слонялся по углам, надраивал до суперблеска сапоги, а однажды обрезал все пуговицы на кителе и принялся пришивать их заново, "чтобы укрепить", и действительно, впаял их намертво. Чтобы развлечь его, Юра сочинил "Правила поведения на гауптвахте", которые образовал из настоящих добавлением частицы "не": новыми правилами запрещалось "не спать", "не петь", "не свистеть" и так далее; включил туда Зайчиков и самостоятельно придуманные, например: "Запрещается чистить зубы сапожной щеткой в присутствии коменданта гарнизона"…
          К слову, о коменданте. Это был единственный, кто лишал пребывание на гауптвахте полностью курортного облика. Он имел законченно палаческую внешность, этот немолодой подполковник с квадратным гипсово застывшим лицом и кубическим черепом, и в его присутствии Юра чувствовал себя так, словно и в самом деле находился в тюремной камере. Комендант, во-первых, неукоснительно требовал при своем появлении докладывать строго по уставу: "Арестованный лейтенант Зайчиков. Арестован на десять суток командиром корпуса за опоздание на сборы". Во-вторых - и это была уже его личная инициатива, не предписанная уставом, - он приказал начкарам поднимать арестованных в пять утра и заставлять их выносить из комнаты топчаны - чтобы они не позволяли себе спать во внеурочное время (и бедные сонные Зайчиков с Выдриком докемаривали каждое утро до завтрака на табуретках, уронив головы на стол). И - самое главное - в-третьих: комендант запретил чтение. Да-да, он запретил именно то, чем и собирался утешаться Юра! Но тут номер не прошел: ретивый служака не подозревал, что в столе, с тыльной, упертой в подоконник стороны, имеется ниша - в ней-то Юра и прятал серые тома Достоевского, так что вопреки запрету "Братья Карамазовы" были прочитаны.
          Но до чего свиреп был мужчина!..
          Юре запомнилось замечательное по форме обращение, с которым комендант отнесся к застуканному в неположенном месте штатскому. Занятный получился моментик! Завершив очередную инспекцию караула, квадратный человек выполз во двор и вдруг засек за оградой, на берегу крохотного озера, какого-то нахала в синем спортивном костюме, безмятежно удящего рыбу в запретной зоне. Спервоначалу комендант настолько потрясся этой картиной, что застрял на месте и онемел. И заметно стало, что даже некая робость его охватила, но он совладал с ней и с танковой решимостью попер на чужака.
          - Товарищ гражданин! - на ходу окликнул он рыболова. Тот не пошевелился. - Товарищ гражданин! - угрожающим тоном повторил комендант, приблизившись к пухленькому невысокому спортсмену. - Тут категорически нельзя находиться!.. Рыбак досадливо обернулся, погрозил коменданту кулаком и приложил палец к губам - ну-ка, тише, мол. И комендант, казалось, готовый разорвать на части наглеца, вдруг запнулся в шаге и жесте и потянулся рукой к козырьку фуражки: он, как и наблюдавший за ним Юра, узнал в рыболове-любителе командира дивизии полковника Ерошкина…
           А недели через три после освобождения Юра попал на свою гауптвахту уже в качестве начальника караула. И надо же такому случиться, что как раз наутро (дело было в воскресенье) привезли арестованного пограничника - младшего лейтенанта. Он чего-то там надебоширил в городе. Тут-то Юра отыгрался за все! Он принял бедолагу как гостеприимный хозяин. Они моментально подружились, Зайчиков привел арестованного к себе в караулку, тот связался по телефону с городом, затем со своей женой, работавшей медсестрой в госпитале, - и не долее чем через час к гауптвахте подкатил темно-зеленый уазик с красным крестом, откуда выгрузили и вручили пограничнику щедрую передачу. Чего там только не было!.. С килограмм свежайшей любительской колбасы, чуть ли не ящик пунцовых помидоров, и арбуз, и дыня, и чешское пиво, и литровая бутыль медицинского спирту... И…
          Короче, новоиспеченные приятели, заключенный и тюремщик, засели в комнате офицерской гауптвахты, где совсем недавно Юра Зайчиков отбывал свой срок и прятал Достоевского от кинжального взора коменданта, - и загудели на полных оборотах, до самой смены караула…
          Когда пришедший вечером сменять Юру капитан Тишин заломился к ним, он застал Зайчикова в обнимку с чекистом, прочувствованно распевающими "Сижу за решеткой в темнице сырой" на мотив "Раскинулось море широко"…
          Сдал Зайчиков караул вполне благополучно: все положенные запоры и печати оказались целы. Передал он все Тишину чин по чину, в чем оба расписались в караульной ведомости. А на следующее утро вдруг обнаружил у себя в кармане какую-то железяку - это оказался ключ от офицерской гауптвахты. Видно, Юра вчера испугался, что трусоватый Тишин сдуру запрет Юриного приятеля, а может, просто забыл его передать Тишину по пьяной лавочке. Как бы там ни было, пропажи никто не хватился, и Юрина коллекция армейских сувениров пополнилась новым экспонатом.