|
Нина Забабурова доктор филологических наук, профессор |
|
безвременной гибели Пушкина написаны тысячи страниц. Одни виновники заклеймены навеки, о других идет нескончаемый спор. Нет покоя русскому сердцу, которое на каждую скорбную годовщину отзывается вечной болью и недоумением. "Зачем он руку дал клеветникам ничтожным, зачем поверил он словам и ласкам ложным, он, с юных лет постигнувший людей?" Может ли быть дан простой и ясный ответ на эти лермонтовские вопросы? Ведь у гения не судьба, как у людей обычных, а жребий: "Мне жребий вынул Феб".
Обстоятельства роковой пушкинской дуэли ныне хорошо известны: собраны и прокомментированы документы, все трагические события января 1837 года расписаны по дням и часам. И все-таки остается некая недосказанность...
Один из современников поэта, граф Владимир Соллогуб, писал: "... я понял тоже, что так было угодно провидению, чтоб Пушкин погиб, и что он сам увлекался к смерти силою почти сверхъестественною и, так сказать, осязательною".
Уже современников поражала необычная приверженность Пушкина всякого рода суевериям. Он простодушно верил в приметы и любил рассказывать о различных предзнаменованиях, указывающих на неотвратимость судьбы. Это парадоксально соединение европейского вольнодумства и наивных суеверий вполне типично для культуры просвещенного XVIII века, умы которого завоевывали не только Вольтер и Гельвеций, но Калиостро и граф Сен-Жермен. Пушкин с этой традицией соединил еще и волшебный мир русских преданий, увлекавший его с раннего детства. Эту особенность собственного мироощущения поэт передал и своей любимой героине Татьяне:
Татьяна верила преданьям
Простонародной старины,
И снам, и карточным гаданьям,
И предсказаниям луны.
Пушкин не раз рассказывал, что в 1819 году известная петербургская гадалка Александра Филипповна Кирхгоф (она гадала на кофейной гуще) предрекла ему две ссылки, славу, а в финале - насильственную смерть от "белой головы" (то ли от белокурого человека, то ли от белого коня). Пушкин наверняка помнил об этом, когда писал свою историческую балладу о князе Олеге, обреченном принять смерть от коня своего. Позже, уже в Одессе, какой-то грек- предсказатель возил поэта в лунную ночь в поле, где спросил о часе и годе его рождения, а затем непостижимым образом фактически повторил предсказание Кирхгоф о белом человеке. Поэтому нет ничего удивительного в том, что Пушкин во всяком блондине, с которым сводила его судьба, невольно видел своего возможного убийцу. О подобных случаях не раз вспоминали его современники. Даже светловолосый царь Николай I, с которым поэт впервые встретился в 1826 году, заставил его вспомнить о роковом предсказании: поэт признался в охватившем его тревожном чувстве Е. Ушаковой.
Но судьба избрала своим орудием "белокурого котильонного принца", как назвала его Анна Ахматова, - Жоржа Дантеса. Нет сомнения, что, настаивая на дуэли с ненавистным французом, Пушкин помнил о зловещем предсказании. И тем упорнее настаивал...
Во второй раз к гадалкам Пушкин отправился уже после михайловской ссылки, в Москве. Сохранился любопытный рассказ П. И. Бартенева: "В то время в Москве жила известная гадальщица, у которой некогда был или бывал даже государь Александр Павлович. Пушкин не раз высказывал желание побывать у этой гадальщицы, но Е. Н. Ушакова постоянно отговаривала его. Однажды Пушкин пришел к Ушаковым и в разговоре сообщил, что он был у гадальщицы, которая предсказала ему, что он "умрет от своей жены". Именно в эти годы Пушкин принимает решение жениться, причем до 1830 года, т. е. до момента официального сватовства к Н. Н. Гончаровой, он по крайней мере три раза более или менее серьезно к этому шагу готовился (отношения с С. Ф. Пушкиной, Е. Н. Ушаковой и А. А. Олениной). Три неудачных попытки - и наконец долгожданная свадьба. Тоже, как известно дурная примета, ибо третья попытка даже в спорте признается последней. А на Руси привыкли говорить, что Бог троицу любит. Правда, многие современники свидетельствовали, что настроение счастливого жениха скорее было тревожным, а порой и тоскливым. Все опасения выразились в письме поэта к будущей теще, где терзающие его сомнения выплеснулись с поразительной откровенностью и непосредственностью: "Только привычка и продолжительная близость могли бы помочь мне заслужить расположение вашей дочери. Я могу надеяться возбудить со временем ее привязанность, но ничем не могу ей понравиться; если она согласится отдать мне свою руку, я увижу в этом лишь доказательство спокойного безразличия ее сердца. Но будучи всегда окружена восхищением, поклонением, соблазнами, надолго ли сохранит она это спокойствие? Ей станут говорить, что лишь несчастная судьба помешала ей заключить другой, более равный, более блестящий, более достойный ее союз; - может быть, эти мнения и будут искрении, но уж ей они безусловно покажутся таковыми. Не возникнут ли у ней сожаления? Не будет ли она тогда смотреть на меня как на помеху, как на коварного похитителя? Не почувствует ли она ко мне отвращение? Бог мне свидетель, что я готов умереть за нее; но умереть для того, чтобы оставить ее блестящей вдовой, вольной на другой день выбрать себе нового мужа - эта мысль для меня - ад...".
Неужели в таком тоне пишет жених, осчастливленный согласием? И к чему эта странная фраза о смерти? Почему он должен "умереть для того, чтобы оставить ее блестящей вдовой"? Болдинской осенью был написан "Каменный гость", в котором А. Ахматова увидела мотив "загробной ревности", терзавшей еще не женатого в ту пору Пушкина.
Поразительно, как ясно он понимал, что сулит ему грядущий брак. В этом письме буквально предсказан ход последующих событий, вплоть до их трагической развязки. Но в лучезарную болдинскую осень, когда вокруг бушевала хоть и не чума, но не менее грозная холера, а будущее представлялось столь смутным, были написаны эти бессмертные строки:
Все, что опасностью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья -
Бессмертья, может быть, залог.
Итак, с четвертой попытки Пушкин обрел свое "погибельное счастье"...
Мы не будем говорить о причинах дуэли, завершившейся гибелью поэта. Это предмет особого разговора. Важно другое: Пушкин изначально готовился к ней как к смертельному поединку, не допуская возможности примирения или какого-нибудь компромисса.
Смолоду отношение поэта к дуэлям было довольно легкомысленным. Он с готовностью прибегал к этому испытанному средству отстоять собственную честь. К счастью, Бог уберег его, и ни разу пуля Пушкина не сразила противника.
1836 год начался для Пушкина серией дуэльных вызовов. Они следовали один за другим с какой-то бессмысленной спешкой.
В январе Пушкин отправил вызов совсем еще юному графу Владимиру Александровичу Соллогубу в связи с ничтожным в сущности инцидентом. Наталье Николаевне показалось, что на одном из светских вечеров Соллогуб сказал ей дерзость, и она не замедлила пожаловаться мужу. Соллогуб, не считая себя виноватым, в то же время не имел никакого желания драться на дуэли с великим поэтом. Объяснение было долгим, и в конце концов Пушкин заставил Соллогуба написать "прекудрявое французское письмо"" для Натальи Николаевны с должными извинениями. Оно в сущности было чистой формальностью. Поэт не хранил никакой обиды на юного графа и даже сделал его своим доверенным лицом, когда начался конфликт с посланником Геккерном.
3 февраля 1836 года Пушкина посетил сосед Гончаровых по имению Семен Семенович Хлюстин, литературные суждения которого показались поэту возмутительными. Он наговорил гостю столько резкостей, что в тот же день получил от Хлюстина вызов на дуэль. К счастью, своим секундантом Пушкин определил С. А. Соболевского, человека умного и опытного, которому с трудом удалось уладить конфликт.
5 февраля 1836 года Пушкин послал очередной вызов князю Николаю Григорьевичу Репнину, и только на основании дошедших до него слухов о том, что князь распространяет в свете порочащую его информацию. Репнин был человеком известным и уважаемым, а сплетни оказались чистой клеветой. Ему хватило благородства уладить недоразумение и не доводить дела до дуэли.
Нет сомнения, что все три несостоявшиеся дуэли были прологом к трагедии. Во всем этом выразилось переполнявшее Пушкина раздражение, ибо именно с февраля 1836 года в свете начали судачить о Наталье Николаевне и Дантесе. И вновь - четвертый - дуэльный сюжет оказался роковым. Итак, вновь зловещее совпадение. Мог ли Пушкин не сознавать угрожающего смысла подобной игры случая?
Он наверняка сознательно бросал вызов судьбе, и не случайно в последние годы все более углублялось в нем ощущение неотвратимо приближающейся смерти. В 1835 году он написал прощальные строки Михайловскому - примирение со смертью:
Здравствуй, племя младое, незнакомое,
Не я увижу твой могучий поздний возраст!
Все, кто был рядом с Пушкиным в трагические январские дни 1837 года, свидетельствуют об одном: он обрел покой и радость только после того, как принял окончательное и бесповоротное решение. Таким он запомнился всем в день дуэли.
И в те последние минуты, когда он вместе со своим секундантом Данзасом спускался по лестнице, чтобы сесть в экипаж, он совершил необъяснимый, на первый взгляд, поступок. Рассказывает В. Жуковский: "Вышел на лестницу, возвратился, велел подать в кабинет большую шубу и пошел пешком до извозчика".
Вера Александровна Нащокина вспоминала, что Пушкин и ее муж отказывались от любой поездки и велели распрягать тройку, уже поданную к подъезду, даже если кто-нибудь из слуг подавал им забытую вещь, вроде носового платка. А о том, чтобы вернуться с дороги, и речи не могло быть.
Можно, конечно, предположить, что Пушкин вернулся за шубой по чисто житейским причинам: надев сначала бекешу, обнаружил, что погода меняется и начинается легкая метель. Но разве для него, прежнего, это стало бы поводом для возвращения? А может быть, он просто не придал значения столь важной для него примете, поскольку трудно было ожидать от него рассудительности и осторожности в такой день?
Последнее предположение никак не согласуется с характером Пушкина. Его кишиневский знакомый И. Липранди, человек военный, отмечал поразительное хладнокровие поэта в минуты опасности: "Александр Сергеевич всегда восхищался подвигом, в котором жизнь ставилась, как он выражался, на карту".
И в этот день он поставил "на карту", нарочито бросая вызов судьбе. Поэтому, вероятно, Пушкин и не взял с собой на дуэль кольцо, которое подарил ему Нащокин в качестве талисмана, предохраняющего от насильственной смерти, но зато не забыл перед смертью подарить это кольцо Данзасу, вынув его из шкатулки, где оно хранилось. Он словно сознательно обрекал себя на неудачу. С какой целью? Некоторым казалось и кажется, что последняя дуэль стала для поэта своего рода самоубийством, на которое он решился сознательно и хладнокровно. Но, думается, столь страстный по натуре игрок, каким был Пушкин, только так мог представить себе честный поединок с судьбой. Он выходил на него, сняв защитную кольчугу привычных суеверных предосторожностей.
"Мы знаем, - писал В. Соловьев, - что дуэль Пушкина была не внешнею случайностью, от него не зависевшею, а прямым следствием той внутренней бури, которая его охватила и которой он отдался сознательно, несмотря ни на какие провиденциальные препятствия и предостережения".
Как известно, Пушкин успел сделать свой выстрел и ранил Дантеса. Если бы в момент выстрела младший барон Геккерн не приложил к груди правую руку, он бы получил точно такое же ранение, как Пушкин. В медицинском заключении о смерти Пушкина, подписанном В. И. Далем, читаем следующее: "По направлению пули надобно заключать, что убитый стоял боком, в пол-оборота, и направление выстрела было несколько сверху вниз. Пуля пробила общие покровы живота в двух дюймах от верхней, передней оконечности чресельной или повздошной кости правой стороны...". Врачи сошлись в одном: рана была смертельной. А вот медицинское заключение о ранении Дантеса, которое мы воспроизводим с сохранением орфографии: "Поручик Барон Геккерн имеет пулевую проницаемую рану на правой руке ниже локтевого состава на четыре поперечных перста;... Больной может ходить по комнате, разговаривает свободно, ясно и удовлетворительно, руку носит на повязке и кроме боли в раненом месте, жалуется также на боль в правой верхней части брюха, где вылетевшая пуля причинила контузию...". Итак, пуля из пистолета Пушкина прошла навылет через руку Дантеса и ударилась о ...пуговицу его панталон. Эта пуговица спасла "котильонному принцу" жизнь. Снова судьба? Игра случая?
Когда Пушкин узнал, что Дантес жив, он произнес удивительные слова: "Странно, я думал, что мне доставит удовольствие его убить, но я чувствую теперь, что нет...". Эту "странность" он когда-то объяснил сам: "Гений и злодейство - две вещи несовместные". Будем считать, что судьба спасла Дантеса от пушкинской пули, чтобы эта истина навеки восторжествовала.
"К привычкам бытия вновь чувствую любовь..." [Н.Забабурова]
Здравствуй, Дон! [Н.Забабурова]
С брегов воинственного дона... [Н.Забабурова]
Об африканских корнях А.С. Пушкина [Б.Безродный]
О дне рождения Александра Сергеевича [Н.Забабурова]
Пушкин в Ростове [И.Балашова]
Черная речка [Н.Бусленко]
Один вечер для души [Е.Капустина]
Первозданный "Тихий Дон" [A.Скрипниченко]
Парад прошел по полной программе [И.Звездина]
Всю жизнь быть Джузеппе... [В.Концова]
Зритель возвращается [И.Звездина]
Когда вы в последний раз были в кукольном театре? [В.Концова]
