одившись в 37-м году и дотянув несмотря ни на что до конца ХХ века, я ощущаю себя по меньшей мере столетним.

          Мать, отец, дедушки, бабушки, тети, дяди - сначала я жил их жизнью, впитывал их прошлое, я был всем открыт и все открыты мне. Их рассказы о разных событиях до моего рождения осели во мне, думаю, намного раньше, чем я начал помнить себя, то есть ощутил себя чем-то от остального мира особенным.
          Моя жизнь прошла вся в Ростове-на-Дону, а он стоял и во многом стоит неизменный с начала века. Да-да, старая его часть, от Темерника (Ленгородок) до Театральной площади и от правого берега Дона до улицы Текучева, во многом по сей день не изменилась со времен октябрьского переворота, имея вид ужасный - пройдитесь по улицам Седова, Ульяновской, Горького… Это даже не нищета. Это разложение, могила для живых людей, ежедневно благодаря телевидению получающих представление, как надо и можно жить. Так вот, в общем-то протокольные, во всяком случае для писателя недостаточные рассказы моих родных и знакомых, родившихся намного раньше меня, благодаря старым домам, улицам и вещам сделали их прошлое моим собственным прошлым.
          И вот о чем думается столетнему в конце прожитого им ужасного века. Ведь если мне гораздо больше, чем на самом деле, то и Времени последнего века второго тысячелетия не сто лет. И зародился он в конце аж семнадцатого, когда подросли царь Петр и его потешные ребята и решили изловчиться и сделать из Руси Европу и империю. Царь Петр, имевший в те времена кличку не Великий, а Безумный, рубил вообще-то окна во все стороны - и скорее восточные и юго-восточные приобретения позволили ему объявить себя императором.
          Что из этого получилось?..
          В 1973 году я совершил давно задуманное путешествие на мотоцикле по знаменитым городам сэсэсээра. Сначала через юго-восточную Украину поехал на Одессу. Потом была Молдавия, Западная Украина, Литва, Латвия, Эстония, наконец Россия.
          За семнадцать дней, отмахав пять тысяч километров, много я увидел странного и удивительного. Зажиточно жили люди среди полей Запорожской, Херсонской и других южных областей. Это было видно хотя бы по тому, как кормили в столовых, забегаловках. Где-то под Николаевом громкоголосые толстые тетки накормили меня необыкновенно вкусным фасолевым супом с мясом. Им и себе на радость я опустошил три полные тарелки. Они даже свару прекратили и смотрели на меня, "дытину", с умилением. В Одессе тоже было хорошо. Молдавия вообще показалась цветущей. В виноградниках ни одного сорняка, в полях во время ливней и ураганов полегшую пшеницу не бросают и не сжигают, как в Ростовской и украинских областях, а жнут серпом и вяжут в снопы.
          Новые районы во всех городах, через которые я проезжал, были абсолютно одинаковы - из пятиэтажных бетонных или кирпичных домов. Но уже на Украине умели разнообразить однообразное с помощью красок, облицовочной плитки и даже... дурацких плакатов вроде "Слава КПСС", подвешивая их в таком месте, где они выглядели как украшение, не более того. В Молдавии все те же многоквартирные пятиэтажки я сначала просто не узнал... Особенно тронуло меня частное домостроение. Дома почти все двухэтажные, окна большие, наружные двери стеклянные, легкие, все со вкусом покрашено. А самое удивительное - колодцы в деревнях. Устроены они так, что одна половина колодезного сруба во дворе, а вторая на улице; и с той стороны, которая на улице, обязательно стоит расписная кружечка: подходи, прохожий, выпей с нами тоже. Так могли делать только любящие себя и желающие, чтобы и другие их любили…
          Чем западнее я забирался, тем меньше над дорогой нависало лозунгов, тем больше порядка, работы, сытости, вежливости. Во Львове чувствовалась История. Это несомненно была восточная оконечность западной цивилизации. Побродив здесь целый день, побывав в нескольких музеях, двух кафедральных соборах и на одном кладбище, я так разволновался, что впервые захотел спиртного, купил бутылку водки и, отъехав от города километров на пятнадцать и остановившись на ночлег на поляне перед ручьем, осушил ее...
          После Риги и Таллинна я тоже пил водку. Но вот кончились улицы Нарвы, последнего города Эстонии, и въехал я в Ивангород - в Россию. Здесь увидел вывеску кафе и решил поесть. Господи, новый панельный пятиэтажный дом, в котором располагалось заведение, стоял какой-то голый, уже осыпающийся; в кафе на первом этаже гулко, как в банном зале, потому что тоже все голое - окна, столы, полы. Кроме горохового супа с кусками вареного свиного сала ("суп с корейкой"), рассыпающихся от избытка хлеба шницелей да компота из сухофруктов ничего не было. Зато работали в кафе не какие-то тихие чухонки, хранительницы домашних очагов, а развеселые русские девки, азартно отвечавшие на шуточки проезжих шоферов...
          И дальше голь, голь перекатная. В Ленинграде, когда вышел из метро на Невский проспект и увидел уходящие вдаль дворцы, ахнул: какая красота! Вот куда стекались денежки России! Вот откуда наша нищета! Однако город был необыкновенный, после него я пил коньяк. И дальше снова голь, голь...
          В полях непонятно что - и свекла, и картошка, и рожь растут одновременно, все вместе зарастает сорняками. Дома в селах черные бревенчатые, с маленькими окошками, часто с просевшими крышами. Попадались кирпичные строения, но всюду прямая кладка - не дома, а бараки. Во всем безнадежность, потерянность. Лишь после Воронежа начали появляться признаки зажиточности, желания иметь хороший вид.
          Как же мне было горько, какие одолевали мысли… Это все рабство! Почти триста лет на имперские нужды, на кнут и пряник для бесчисленных колоний, по которым я отчасти только что проехал, из русских земель высасывалось все до последней капли... Что ни говори, бешеный Петя был человеком очень крупным, радевшим о государстве, самою смертью своей доказавший это. Но устроив неслыханный переполох и разорение земли Русской, содействовал он лишь строительству абсолютизма в никак к этому не предрасположенной стране. Того самого европейского абсолютизма, главной чертой которого было бесконечное презрение ко всякому, кто ниже дворянина. Купец, крестьянин, мещанин? это всё не люди - чернь! При Екатерине Второй, рыхлой сластолюбивой немке, укокошившей собственного мужа, ни с какой стороны не имеющей права на звание Великой, новая северная столица веселилась сколько здоровья хватало, а легковерного, покладистого русского человека под предлогом высших государственных нужд окончательно превратили в раба.
          Восемнадцатый век и двадцатый - два конца одной палки, думал я, возвращаясь домой из своего самого дальнего путешествия. Тогда строилась необходимая лишь малому количеству народа система, теперь то же самое. Чуждые, непонятные народу и абсолютизм, и коммунизм с самого начала были обречены. Как только всем без исключения надоест вранье советских вождей, так система рухнет. Жаль только, случится это уже не при мне, торжество это увидят другие глаза.
          Ошибся: случилось!
          А торжествовать совсем нет поводов. Потому что случилась вещь банальнейшая очередной в истории человечества передел собственности. Люди жадны, завистливы, ревнивы и особенно проницательны, когда речь о чужих пороках, когда считают в чужом кармане (а что делать, если своя жизнь никакая, если собственный карман пуст?). Ну почему были разрушены Троя, Карфаген и ещё многие тысячи городов и стран? Слишком хорошо жили. Или отчего распространилась в Европе реформация и святая церковь раскололась на куски мелкие и крупные?
          О, эпоха Реформации в Европе очень напоминает нынешние события в России!
          Церковь тогда слишком много накопила земель, золота, всевозможной дорогой утвари. Её служители обжирались, упивались… Секуляризацию церковной собственности они нажили, как наживают грыжу, мозоль...
          Как и положено, вначале было слово. Умнейшие и чистейшие занялись критикой и проектами справедливой церкви. Протестантская вера новых людей была правильней старой. Но как же подло сумели на первых порах воспользоваться ею владетельные князья. Вступление в новую веру почти автоматически давало право присоединить к своему государству (себе) богатства неправильной (старой обманщицы!) церкви. То же самое случилось и у нас. Диссиденты-шестидесятники разоблачали режим, думали над переустройством прогнившей системы, а благами переустройства воспользовались те, кто и без того практически всем владел.
          Люди в общем-то грызутся и дают друг другу подножки именно тогда, когда их интересы абсолютно одинаковы. В 1862 году помещики не поделились с рабами как надо землей, не дали настоящей свободы - и получили 1917 год, когда их попросту уничтожили. Было это торжеством правды? Это было ужасно.
          Сейчас, когда большая часть народа живет впроголодь, все повернулось так, будто речь только о собственности, и только о ней. Народ видит, что его бессовестно обокрали. Недавнее сытое прошлое кажется идеальным. Скоро, пожалуй, как накануне перестройки, когда всем нам виделся повсюду бардак и засилье паразитов, а шофера клеили на стекла своих авто портрет Сталина, начнут клеить портрет незабвенного Леонида Ильича: французскими булками при нём в футбол играли, во время было!..
          6-го ноября переходил Буденновский проспект в неположенном месте. Посреди улицы кто-то похлопал меня по плечу. Оглянулся и увидел протянутую для пожатья руку: "С праздником вас! Какое было время. Какое счастливое было время…" Рука у него была большая, сухая, теплая. Хорошая рука, наверняка очень много поработавшая… А за окном у меня, на северо-западе, ожил много лет молчавший (генералы предпринимательством, говорят, занимались с помощью горючего для самолетов) аэродром военного ведомства. Уже несколько месяцев, с сентября или октября, даже в плохую погоду ревут моторы всю ночь часов до восьми утра - на Чечню летают. Мы все-таки решили из тамошних жителей граждан сделать, каковыми, между прочим, сами ни при каких натяжках не являемся.
          Двадцатый век истекает, но это не более чем календарная дата. Время рабства, в котором мне довелось прожить сто лет, не кончилось. Пора бы нам поумнеть. Всякими были, а умными не получалось. Пора попробовать.