Леонид Григорьян Мэтр (Часть 1)

рошло более четверти века после смерти Сергея Федоровича Ширяева, которого мы, друзья его, полувшутку-полувсерьез называли Мэтром. Многие ушедшие из жизни позже него стерлись из памяти, а Мэтр остался. И неудивительно. Это был бесконечно оригинальный человек, необычайно яркая артистическая фигура. Его знали очень многие, но мнения о нем всегда были противоречивыми, часто полярными. Великий эрудит - напыщенный шарлатан, редкий остроумец - хулиганст-вующий матерщинник, умница - шизофреник, бессребреник - лихоимец, стыдливый романтик - законченный циник, личность трагическая - профессиональный лицедей, наконец, человек глубоко порядочный - ловко маскирующийся сексот.
          Написать эти "мемории" меня уже давно подбивал МГ, но непосредственным толчком послужили заметки о Мэтре, обнаруженные в архиве покойного МК. Меня они не удовлетворили - МК плохо знал Мэтра и часто пересказывает чужие рассказы. Я знал его куда лучше и все же не могу поручиться за документальную точность своего повествования. Но ни одна ситуация мною не сочинена, а характер мэтровского юмора, надеюсь, сохранен. Не скрою, отбор материала нередко диктовался уже "каноническим" образом Мэтра, Мэтра, так сказать, легендарного - колоритного чудака и острослова, одной из самых примечательных фигур Ростова 50-60-х годов. То, что я напишу о Мэтре, ни в коей мере не будет психологическим этюдом. Я просто запишу то, что всплывет в памяти, и то, о чем мне напомнят друзья, запишу без всяких литературных претензий. Тем более, что полное понимание этой своеобычной личности не пришло и теперь. Это был человек-оркестр, и партия каждого инструмента была столь неожиданна и прихотлива, что целое не поддается фиксации.
          Когда я поступил на романо-германское отделение филфака, Мэтр уже несколько лет преподавал там латынь. Было ему в те далекие времена лет 25, не больше, но нам он казался человеком немолодым. Невысокого роста, широкоплечий, короткая "бычья" шея, косо посаженная полулысая голова. Глаза маленькие, голубовато-стального цвета, как бы сонные и в то же время пронзительно зоркие. Лицо какое-то застывшее, нерасчлененное, но способное на уморительные гримасы. Привычка постоянно потряхивать левой рукой, прищелкивая фалангами пальцев. Одежда почти нищенская: летом - застиранная футболка, ветхие парусиновые штаны, едва доходящие до щиколоток, сбитые всегда запыленные сандалеты, в межсезонье - потертый серый пиджак и те же парусиновые брюки, зимой - поношенное долгополое пальтецо и серая шляпа, нахлобученная чуть ли не до переносья. Когда ему указывали на непорядок в одежде (обычно на расстегнутую ширинку), он пренебрежительно отмахивался: "Пускай себе! Я не франт".
          Манера его преподавания отличалась комическим доктринерством. Повадки в аудитории были деспотические, метод опроса глумливый. "ВЦ,- обращается он к туповатой зубрилке,- веник, стоящий в углу этой аудитории, гораздо лучше знает латинский язык, чем вы. Первого курса вы наверняка не закончите - этому воспрепятствую не только я, но и оскорбленные вашим невежеством священные тени Квинта Горация Флакка и Публия Вергилия Марона. Советую вам, пока не поздно, поступить в рыбный техникум или на курсы кройки и шитья. Там вам не понадобятся ни "аккузативус кум инфинитиво", ни "аблятивус абсолютус". Иногда на помощь совсем сбитой с панталыку ВЦ он вызывает не менее глупую ГЧ и при этом обычно говорит: "Ум хорошо, а полтора лучше". Или вызывает дебильного переростка ВИ. "Как будет полатыни "луна"!"-"Луна",- отвечает с натугой ВИ.- "А дом!" - "Домус",- ответствует ВИ, истекая потом. "Прекрасно! Блестяще! - восхищается Мэтр.- Видите, как русский язык повлиял на латинский!"
          В каждой группе выбирает он козла отпущения и донимает его с убийственной методичностью. Но не оставляет без внимания и всех прочих. "А знаете ли вы самый неправильный латинский глагол!" Аудитория безмолвствует. "Мандо-пэпизди-кляптум-хуэрэ!" (Он мастерски имитирует реально существующие формы неправильных глаголов.) С фальшивой строгостью поправляет он какую-нибудь разнесчастную студенточку: "Не "гуйус", а "хуйус", не "гуик", а "хуик"!" Указательные местоимения вообще были его любимым разделом. Объясняя герундий, он напыщенно вещает: "Герундий - это отглагольное существительное, сохраняющее всю динамичность глагола, от которого оно образовано. Например, "Искусство любви" Овидия Назона - "Аре аманди"! И он делает непристойное телодвижение, пародирующее соитие, или изображает более чем откровенным жестом ласкание потаенных женских прелестей.
          Однажды, когда студент КА обвинил его в необъективности и потребовал экзамена "при открытых дверях". Мэтр радостно вскричал: "Я охотно распахну не только двери, но и окна, чтобы случайные прохожие и ваши многочисленные родственники, которых вы, несомненно, позовете, убедились вместе со мной, во что вы превратили "латинатис ауреа" - золотую латынь времен императора Августа и благородного Мецената". Самое забавное, что через несколько дней Мэтр поставил ему оценку вообще без экзамена - по просьбе как раз одного из родичей предприимчивого КА. КА явился с зачеткой к Мэтру домой. Там шла грандиозная попойка - хозяин веселился в компании дюжины собутыльников, профессиональных борцов, все были до трусов раздеты. "Что же вы мне сразу не сказали, чей вы племянник!" - воскликнул Мэтр и тут же, примостившись на чьей-то могучей мохнатой спине, заполнил зачетку. Другому студенту - ЮГ - он пообещал пятерку, если тот выучит наизусть какое-нибудь латинское стихотворение. Сам Мэтр, по-моему, знал только два - застольную песню вагантов "Миги эст пропозитум ин табэрна мори" ("Мне суждено помереть в кабаке...") и Горациеву оду "К Мельпомене". Ее-то ЮГ и зазубрил. Но, продекламировав оду, он обнаружил, что забыл дома зачетку. Попросил Мэтра подождать. Но тот торопился: как выяснилось, в парную. Там и назначил он свидание ЮГ. Мэтр вышел к нему с березовой метелкой в руке, задрапированный в простыню, как римский патриций, и тут же вписал в зачетку обещанное "отлично".
          Я возненавидел Мэтра с первого взгляда. Писал на него гневные сатиры, одна из них заканчивалась патетически: "Последний день Ширяева Сергея для счастья мира будет первым днем". Кто-то незамедлительно сатиру мою Мэтру передал, но тот, к моему удивлению, мстить не стал и даже был как будто доволен. Вскоре группу нашу разделили, я перешел к добродушному старцу Липилину, а мой закадычный друг ОТ остался у Мэтра. Я тут же накропал ехидные вирши "Как ныне собрался Ширяев Сергей", в них изувер-учитель благодарит за верность холуя-ученика: "Тебе, о дисципулюс, шубу с плеча я не дам, не жалея нимало. И крупная капля из глаз палача на нос негодяя упала. И грозный мерзавец кровавой рукой погладил иуду по шее крутой". Эта пиитическая инвектива тут же стала известна Мэтру. Но единственной его реакцией была возмущенная реплика: "Как! Этот профан даже не знает, что в "вокативус", звательном падеже, надо писать "дисципуле"!" Вообще Мэтр любил, чтобы о нем говорили, а тут еще - в каких-никаких - стихах!
          Так или иначе, а через несколько лет, когда я волею обстоятельств вынужден был и сам стать латинистом, он без всяких просьб с моей стороны написал уникальную характеристику: "ЛГ знает классическую латынь с отроческого возраста. Еще до поступления в университет он проштудировал тексты Тацита, Тита Ливия, Саллюстия Корнелия Немота и Цицерона. Впоследствии самостоятельно изучил древнегреческий язык и прочитал в оригинале Гомера, Геродота, Менандра и Плутарха. Обучаясь в университете, он написал под моим руководством ценную работу "Оксюморон у Архилоха и Сафо". Профессора-классики Радциг, Варнеке, Тройский и Ярхо высоко оценили этот труд..." И далее в том же духе. Эта аттестация сразила наповал дураковатого директора 49-й мужской средней школы, где почему-то ввели в виде эксперимента латынь. Боязливо косясь на столь солидного специалиста, он тут же зачислил меня в штат. А через год я перешел в мединститут, к чему Мэтр тоже руку приложил. Мы сблизились на долгие годы, хотя так и остались, несмотря на наши многочисленные брудершафты, на "вы".
          Тут-то и возникает настоящая трудность. Куда проще писать о человеке стороннем, малознакомом, чем о приятеле, с которым провел столько времени, тем более, что Мэтра давно нет на свете и он - столь быстрый на язык - бессилен что-либо тебе возразить. И все же попытаюсь продолжить, хоть как-то систематизируя, свои заметки. Начну, пожалуй, с женщин - они играли в жизни Мэтра немалую роль.
          Еще во времена моего студенчества был у Мэтра тщательно скрываемый, но всем известный роман с ИБ, молоденькой преподавательницей английского языка. До этого Мэтр был женат на бойкой и злоязычной КП. Говорят, он взял ее кроткой и молчаливой скромницей, но она быстро переняла его стиль поведения, стала его третировать и непрерывно одергивать при посторонних: "Сережа, ну что ты мелешь! Ведь все было совсем не так". А возражений Мэтр не терпел. Брак оказался недолговечным. Что до ИБ, то она была весьма интеллигентной барышней, очень сдержанной, даже замкнутой. (Позже выяснилось, что ей было что скрывать - отца, погибшего в сталинских концлагерях.) При всей своей говорливости Мэтр в разговорах о ней не упоминал. И когда я однажды сказал об ИБ что-то совсем нейтральное, он свирепо зарычал: "Я запрещаю вам упоминать это имя! - и, задохнувшись от гнева, добавил: -Даже мысленно!" Потом они расстались, но говорить о ней все-таки было строжайше запрещено. По всем признакам, Мэтр занялся поисками новой подруги. Замечу, что, несмотря на свою некрасивость, женщинам он нравился.
          Были у него романы и с гризетками-лоретками. Интрижки эти он тоже не афишировал, но рано или поздно мы обо всем узнавали, во всяком случае о его остротах. Вот несколько образцов. Девица (жеманясь): "Нет, Сергей Федорович, ни за что. Я отдамся только по любви. А вас я только уважаю". Мэтр (ядовито): "Да-да, конечно. Ваш благоуханный цветок сорвет только принц крови, но пока что его поливает весь город". Другая (на рассуждения Мэтра о Захер-Мазохе): "Сергей Федорович, а кто такой Мазох!" Мэтр (язвительно): "Что такое захер вы уяснили давно, теперь вас заинтересовал Мазох?" Третья (застав Мэтра больным, с температурой): "Сережа, но ты же болен. Давай-ка я сделаю тебе укол". Мэтр (мрачно): "Что ж, сделай". Девица: "А шприц у тебя есть?" Мэтр: "Нет". Девица: "А пенициллин у тебя есть?" Мэтр: "Нет". Девица: "А йод у тебя есть?" Мэтр: "Нет". Девица: "Так что же у тебя есть?" Мэтр (злобно): "Жопа у меня есть!" Мэтр (ведет девицу к себе): "Подожди меня с минуту, я зайду в аптеку - куплю что-нибудь к чаю".
          Серьезные любовные истории у него тоже получались анекдотическими. По-настоящему его тянуло только к целомудренным смиренницам. Помню, как он внезапно поселил у себя некую ГК, почему-то оставшуюся без жилья. Та наивно считала Мэтра добрым дядечкой и совершенно не подозревала о его тайных планах. ГК была глуповата, училась скверно, и Мэтр незамедлительно занялся ее образованием. Помню, как за два дня до ее экзамена по "зарубежке" он явился ко мне за книгами. Отобрал он книг тридцать, и среди них десятитомник Дидро. Я изумился. "Мэтр, зачем ей все десять томов, хватит "Племянника Рамо" и "Монахини". Мэтр (возмущенно): "Нет, она должна хорошо прочесть всего. Дидерота - и статьи о живописи, и театр, и "Жака-фаталиста", и письма к Софи Волан! Или вы считаете, что это только ваша прерогатива!" Я тут же сдался, и Мэтр ушел с двумя перевязанными книжными стопками, свисающими до земли. Через некоторое время он выписал из глубинки мать ГК, простую деревенскую тетку, и устроил ее поварихой в ближайшую столовку. Нам он объяснил это так: "Бедная женщина еще со времен проклятого царизма проживала в одном из селений Симбирской губернии, а недавно село ее сгорело дотла. Не мог же я не приютить несчастных погорельцев!" Не знаю в точности, как разворачивались события дальше, но вскоре мать и дочь съехали - ГК вышла замуж за какого-то лейтенантика. Мэтр был в совершенном бешенстве. Я застал его вдребезги пьяным, с топором в руке. Кряхтя и безобразно ругаясь, он наотмашь крушил топором фанерную перегородку, которой недавно еще сам отгородил часть комнаты, где обитали ГК и ее мамаша.
          Потом снова пошли легковесные девицы. Случалось, промышлял Мэтр и мародерством. ГЛ вспоминает такой случай. Однажды он явился к Мэтру с некой пикантной особой и попросил пристанища часа на три. Особа приглянулась и хозяину, и он вернулся минут через сорок. За это время девица успела изрядно нализаться. К приходу Мэтра она лежала в постели, на подушке зеленели следы блевотины. "Ну и ну! - хмыкнул Мэтр.- Оказывается, у вас сперма аллигатора!" Барышня тут же притворилась спящей. Мэтр хриплым голосом стал гнать ГЛ под тем предлогом, что ему предстоит срочная работа над "Беовульфом". ГЛ сопротивлялся. "Ах, так! - вскричал Мэтр.- Я всегда подозревал, что вам п... дороже дружбы, а уж на интересы английской филологии вам и вовсе наплевать! Клянусь вам, что всю ночь, не смыкая глаз, я буду заниматься своим Чосером: (О "Беовульфе" он в волнении позабыл.) ГЛ нехотя удалился. Свет в комнате тотчас погас. Впрочем, мародерство не удалось. Как выяснилось, через десять минут был изгнан и Мэтр. Ревнивый ГЛ просидел часов до шecти в соседнем подъезде и на рассвете кинулся к Мэтру, клокоча от ярости. И вдруг увидел, что тот спешит к подъезду с противоположной стороны - он ночевал у приятеля. Девица к тому времени успела с смыться. Мэтр и ГЛ выпили остатки коньяка и помирились.
          Но все это в счет не шло. Мэтр искал не кого-нибудь, а жену, и притом в своем излюбленном вкусе. В один прекрасный день он появился у меня с совсем юной девушкой, миловидной, невероятно застенчивой и молчаливой. В ее широко раскрытых голубых глазах застыло выражение оторопи, если не ужаса. "Т. просит передать вам "здравствуйте",- просипел Мэтр, заталкивая свою спутницу в прихожую. Я поставил на стол бутылку "Саперави", какую-то снедь. "Т. просит передать вам "спасибо",- продолжал ерничать Мэтр. Он был явно в ударе, говорил без умолку. Т. не проронила ни слова. Наконец, она "передала" мне "всего доброго", и курьезная пара удалилась. Впоследствии оказалось, что избранница Мэтра была и сметлива, и наблюдательна, и добра. И, конечно, многотерпелива, ибо в семейной жизни Мэтр, как многие весельчаки и балагуры, бывал мрачен, брюзглив, мелочен и деспотичен. Однажды он пожаловался теще, что Т. плохая хозяйка. Теща ответила: "Если вы искали хорошую, надо было жениться на мне" (они были почти ровесники). Но на людях Мэтр был с Т. подчеркнуто нежен, называя ее почему-то "зверушечкой" - это прозвище за ней и закрепилось. Не знаю, любила ли она Мэтра или пребывала под властью первоначального гипноза. Так или иначе, а через год у них появилась прелестная белокурая дочка Катя, чем-то неуловимо похожая на отца. И Мэтр отдался радостям позднего отцовства. Он много занимался дочкой, таскал ее на плече повсюду, даже в университет. С кошмарным произношением задавал ей вопросы то по-английски, то по-французски, та что-то лепетала в ответ. Мэтр гордо озирал окружающих.
          Кстати, был ли Мэтр таким выдающимся полиглотом, как о нем говорили! Сомнительно, чтоб он знал хоть один язык основательно, но теоретически, так сказать, филологически, в языках он, несомненно, разбирался. Легенда ему явно импонировала. Для ее поддержания Мэтр постоянно таскал под мышкой то Гельдерлина, то Бодлера, то Вордсворта, то Лорку и, конечно, всех в подлинниках. Библиотека его была обширна и многообразна. Еще до войны, мальчиком, он был завсегдатаем у знаменитых ростовских букинистов - Титова, Максимаджана и Собакина. Были в его собрании и раритеты, к примеру, полные Соловьев, Хомяков, Куно Фишер, Маколей... Вне всякого сомнения, в свое время он много читал и прилежно занимался. Вот только не знаю, чем именно. Сам он считал себя историком-медиевистом широкого профиля. Напившись, любил показывать ветхие, пожелтевшие от времени, часто залитые вином листки, густо исписанные его своеобразным, так сильно наклонным, что почти лежащим почерком. Это был незавершенный опус о каких-то средневековых британских распрях. Нa столе его была разложена реликтовая картотека с неразборчивыми выписками. Помню, как он пришел ко мне под проливным дождем, вытащил из-под промокшей шведки ворох слипшихся страниц и часа полтора, с трудом разбирая расплывшиеся буквы, читал что-то о мятежном паписте ХП века архиепископе Кентерберийском Томасе Бекете, предательски умерщвленном Генрихом II. Закончив, Мэтр победоносно взглянул на присутствующих. Они откровенно зевали. Все уже привыкли к другому Мэтру.
          К университетским историкам Мэтр относился ревниво. О МЛ говорил: "Ну что может знать историк, не читавший ничего, кроме предисловий!" Тут он был скорее всего несправедлив. О ЮК: "Знаете, как он писал свою диссертацию о Сулле! Не владея ни одним иностранным языком, он листал иноязычные книги, и все места, где встречалось имя - Сулла, заставлял для себя переводить, потом он лихо их цитировал, список использованной зарубежной литературы приложил огромный". Но АП уважал: "Настоящий историк, ничего не скажешь!" Вообще его симпатии и антипатии были непредсказуемы.
          Во время войны Мэтр был эвакуирован в Ташкент, учился в университете, где, по его словам (которым я верю), был хвалим и привечаем крупными историками. Всегда хотелось спросить, что же помешало его научной карьере - несчастная любовь, водка, душевная болезнь, многочисленные хобби или что-то другое... Во всяком случае, первая жена его, КП, еще застала Мэтра за какими-то серьезными штудиями.
          Библиотеку свою он понемногу пропивал, но редкостей пока не трогал. Помню его шагающим со стопкой одинаковых книг до самого подбородка по направлению к букинистическому магазину: Я: "Что это, Мэтр!" Он: "Владимир Ильич, полный. Никогда еще я так не жалел, что в свое время не подписался на Иосифа Виссарионовича". Была у него в библиотеке и святыня - многотомный академический Лопе де Вега. "Мой Лопе!" - как его благоговейно называл Мэтр. Помнится, это были огромные тома инфолио, естественно, в оригинале. Читал ли он "своего Лопе" - Бог весть. Как-то, разнося почему-то ненавистного ему Фейхтвангера, он упомянул в связи с "Испанской балладой" "Еврейку из Толедо" "своего Лопе". "А как, кстати, по-испански "еврейка"!" - спросил ОТ. "Юдайа",- мгновенно ответил Мэтр. ОТ неза-метно подобрался к полке со словарями, открыл "русско-испанский" и невинным голосом спросил: "А почему в словаре дано "исраэлита"!" - "Ну, это на арагонском диалекте",- тут же нашелся Мэтр. И снова насел на Фейхтвангера. "Это просто плодовитый графоман и бессовестный плагиатор. Его "Гойа" - низкопробная халтура. Никакого сравнения с "Лайф энд лав оф Гойа" блистательного Меримена!" - "Как-как! - заинтересо-вались мы.- А разве есть такой писатель! Может быть, Мериме! Но при чем здесь Гойа!" - "Невежественные остолопы! - пророкотал Мэтр.- Ричард - Олдос - Вильям - Чарльз Меримен - крупнейший английский прозаик XIX века, несравненный мастер биографического жанра". Мы смущенно примолкли, забыв, что уже не раз становились жертвами мэтровских мистификаций. Но вскоре ОТ попал в Москву, специально пошел в "Ленинку", перелистал "Британнику" и всевозможные "ху-ис-ху". Никакого Меримена нигде не было и в помине. Но Мэтр и тут не отступился: "Кретины! Каждый интеллигентный человек знает, что Меримен пишется через два "р" - Оскар-Артур-Генри-Джеймс Мерримен!" И хотя ОТ не нашел ни Мерримена, ни Мериммена, ни Мерименна, мы тут же капитулировали. Переспорить Мэтра было невозможно.
          В университете он ежегодно планировал многоученые статьи, а то и монографии - "Францисканцы в Англии", "Данте в Оксфорде", "Архиепископ Бекет и Генрих II". Все отлично понимали, что это чистый блеф, но помалкивали, делая вид, что верят,- отчасти потому, что начальству было довольно проформы, отчасти опасались ширяевского острого языка.
          Помню, как после знаменитой речи Хрущева растерянные преподаватели истории ВКП(б) толпились на лестничной площадке пятого этажа, нервно курили и сокрушенно вздыхали: "Что же теперь с нами будет!" Проходивший мимо Мэтр гаркнул во весь голос: "Выше головы, орлы! Не все потеряно. Новая жопа для лизания не за горами!" Сталинисты смущенно потупились.
          Увидев известного своей продажностью лектора-антирелигиозника ВД, Мэтр проорал с противоположной стороны улицы: "Ну что, прохвост, идешь за семь пятьдесят доказывать, что Бога нет!"
          Во время насаждения "сталинского учения о языке" на факультетском партсобрании заставили слезно каяться завзятого марриста - старенького профессора Н. Был он крохотного росточка, с тараканьими усишками, шепелявый. Кротости необыкновенной. На экзаменах у него все бессовестно шпаргалили, а он только шевелил усишками и умолял: "Просу вас, не сурсите спаргалками". С партсобрания он вышел пошатываясь. Навстречу - Мэтр. "Что с вами, Михаил Яковлевич!" - "Ах, Сергей Федоровиц, они назвали меня сперва нацётциком и талмудистом, а потом Аракцеевым. Ну какой зе я Аракцеев!" - "Кто, Михаил Яковлевич!" - "Конесно, больсевики. И как зе они умеют цистить!" - "Но ведь вы сами старый член партии!" - "Так-то оно так, но цистить больсевики умеют".- "Выше голову, профессор. Ведь вы еще в начале века высоко взметнули знамя марризма! Так не выпускайте из рук древка!" Бедный маррист, испуганно озираясь, заспешил к лифту.
          В 58-м году, во время травли Пастернака, некий ФЧ (кстати, боготворивший Бориса Леонидовича) написал мерзкий пасквиль о романе, которого, как и все, не читал и напечатал его в "Доне" в расчете, что журнала этого никто не раскрывает. Вскоре он столкнулся на улице с Мэтром. "Поздравляю вас с грандиозным успехом! - съязвил Мэтр.- Я только что из Питера. Борис Михайлович Эйхенбаум, Юлиан Григорьевич Оксман и Виктор Борисович Шкловский в полном восторге от вашего исследования! Они предсказывают вам большое будущее". ФЧ побледнел и зашептал: "Но ведь вы знаете, как я люблю Пастернака. Меня просто заставили. Зато на гонорар от статьи я куплю наконец "Охранную грамоту".- "Булгарин тоже был большим библиофилом",- заметил Мэтр, удаляясь.
          Когда в Ростовском отделении Союза писателей обсуждали повесть ВС, заушательски разруганную "Правдой", мы все пришли, чтобы хоть морально поддержать друга, и сели в последнем ряду. Это был Шемякин суд, откровенная расправа. Особенно бесновался АГ, бесталанный стихоплет, именовавший себя "крупнейшим поэтом Юга России". Мэтр во всеуслышание комментировал с места каждое его слово. Председательствовавший ПЛ попытался удалить нас из зала. Собрание неодобрительно загудело. АГ пролаял:
          "Какие-то пришлые хулиганы мешают нам работать!" - "Работать! - саркастически выкрикнул Мэтр.- Да вы просто наемный убийца! Это и есть ваша работа!" АГ задохнулся от возмущения: "Что-о-о! Я!!! Ах, так!!! Ноги моей больше здесь не будет!!!" И он выскочил из зала, громко хлопнув дверью. Воцарилось растерянное молчание. И вдруг - спокойный голос Мэтра: "Не волнуйтесь, он не ушел. Насколько я его знаю, он сейчас подслушивает под дверью". В ту же секунду из-за дверей раздался нечленораздельный рев и удаляющийся яростный топот. На этот раз неистовый кавказец действительно сбежал.
          Все эти далеко не невинные истории, несомненно, доходили до университетской администрации. Однажды парторг факультета ВА попытался от Мэтра избавиться. На каком-то собрании он заявил: "Ширяев - аморальная личность, пьяница. Я сам не раз видел его в ресторане".- "Как! - мгновенно отреагировал Мэтр.- Разве из-под твоего столика, где ты валялся в собственных нечистотах, было что-нибудь видно!" ВА осекся, но тут же взял себя в руки: "И кроме того он заводит романы со студентками".- "А разве лучше с замужними преподавательницами!" - парировал и этот выпад Мэтр, намекая на всем известную связь парторга с преподавательницей КП. ВА заткнулся.
          Не миловал Мэтр и друзей. В 66-м году меня позвали выступить по ТВ. Передача шла не в записи, а прямо в эфир. Взбудораженный, сразу после передачи помчался я к ГХ, где должны были собраться перед телевизором друзья. Едва я появился в дверях. Мэтр вскричал:
          "Потрясающе! Гениально! Вы действительно большой артист! С таким апломбом читать такое говно!" Увы, это было только начало экзекуции. А вот другая микросценка. Как-то мы стояли с Мэтром неподалеку от мединститута. Вдруг из-за угла возникли мои студентки-первокурсницы. Зная нрав своего приятеля, я взмолился: "Ради всего святого, не вздумайте материться".- "Ну что вы! - злорадно отозвался Мэтр.- Ваша репутация останется незапятнанной". Но как только студенточки с нами поравнялись. Мэтр возмущенно воскликнул: "Как! Теперь двенадцатилетняя! Когда вы совратили четырнадцатилетнюю, я смолчал. Когда вы обольстили пятнадцатилетнюю, я отнесся к этому вполне толерантно. Но обесчестить двенадцатилетнюю сиротку! К тому же глухонемую! Это уже слишком! Вы плохо кончите, дорогой коллега!" Не стану описывать своего состояния. Женолюбу ГЛ он говорил:
          "Вы полагаете, что наша планета вращается вокруг одной оси - вашего х... Вместо того, чтобы посещать музеи, филармонию и театры или всерьез заняться иностранными языками и читать в подлиннике Камоэнса, Ронсара и Леопарди, вы отдали лучшие годы своей жизни соблазнению давно уже соблазненных другими потаскух!" В 57-м году, когда мы с ОТ взялись переводить толстый французский роман. Мэтр тут же нас осадил: "Неужели вы полагаете, что для того, чтобы стать переводчиком, достаточно знать с грехом пополам один язык, совершенно не знать другого и иметь страстное желание заработать! Нет, не такими были Иван Иванович Кашкин, Евгений Львович Лани и Раиса Яковлевна Райт-Ковалева".
          Перед Кашкиным он почему-то преклонялся. Помню, как на СНО ЮЯ делал доклад о Чосере и, естественно, упоминал переводчика - Кашкина, называя его "Иван Кашкин". Мэтр взревел: "Какое амикошонство! Иван Иванович Кашкин!!" Находчивый ЮЯ ответил: "Ничего страшного. Мы говорим Лев Толстой, Александр Блок, Сергей Есенин - и они не обижаются". Редкий случай, когда последнее слово осталось не за Мэтром. Обычно бывало иначе.
          Помню, как ВС, тогда еще начинающий прозаик, пришел ко мне страшно возбужденный - он только что был у старика Жака, и тот одобрил его первый рассказ. На его беду, у меня сидел Мэтр. "Рассказывайте по-подробней, не упускайте ни одной детали",- коварно предложил он. ВС в простодушии своем начал: "Так вот, прихожу я к Жаку, а он лежит на диване с ишиасом..." Мэтр: "Почему с ишиасом? Вы все напутали. Жак возлежал на диване с неким Арташесом, и вы, со свойственной вам бестактностью, их спуг-нули. Похвалив ваш рассказ, старый сладострастник просто хотел от вас поскорее избавиться". Подобным образом он комментировал каждое слово и так и не дал ВС поделиться своей радостью. А заключил Мэтр так: "Но вообще-то Жак прав. Писать вам надо. В основном диктанты". Подтрунивая над любовью ВС к марксову "Капиталу", он постоянно старался доказать, что книги этой ВС не читал. "Как это не читал!" - возмущался ВС.- "До какой страницы!" - ядовито спрашивал Мэтр.- "Конечно, до последней".- "В таком случае с какой страницы!" - не унимался Мэтр. Но потом, как бы уступая: "Нет, я не спорю, Маркс был способным экономистом. Я бы даже назначил его старшим бухгалтером. Но глав-бухом - никогда!" Когда ВС со-брался жениться. Мэтр терроризировал его россказнями о том, что перед загсом его будет ждать орава разнополых ребятишек, которые кинутся к нему с криками: "Папа! Папочка! Не бросай нас!" "Мне это обойдется рублей в десять, но чего не сделаешь для спасения друга!" Зная Мэтра, ВС не исключал подобной коллизии и перед загсом настороженно озирался. Вообще он был застенчив и, при всем своем уме, ненаходчив, и Мэтр частенько этим пользовался. "Сегодня в книжном магазине была ужасная давка - продавали ваши рассказы... в придачу к "Айвенго". ВС смущенно молчал.
          Попутно замечу: если кто-нибудь из приятелей добивался официального успеха, тон Мэтра существенно менялся. Когда книги того же ВС стали всесоюзно известными (а до их всесветной славы Мэтр просто не дожил). Мэтр уже не был с ним так задирист, и сардоническая кличка "Профессор", которой он давно окрестил ВС, стала звучать почти уважительно. То же произошло с МК, выпустившим в издательстве "Искусство" солидный труд о Серове. А когда МК презентовал его Мэтру с нежной надписью, тот был явно растроган. Впрочем, надпись "с трепетом и почтением" он все же прочел, как бы не разбирая почерка, "с триппером и почтением". И все-таки насмешки свои поубавил. Да и над моими стишками почти перестал иронизировать, как только они прорвались в печать. Боюсь, что комплекс собственной творческой бесплодности его все же мучил. И многочисленные успехи на дамской, педагогической, спортивной, детективной или иной ниве настоящего удовлетворения ему не приносили. И его можно понять. Дело не в неутоленном тщеславии. Как признавался Д. Самойлов: "Хочется и успеха, но на хорошем поприще".
          Однако же вернусь к неиссякаемым мэтровским эскападам. Часто предметом их становился смешливый ГЛ, хотя порой ему бывало не до смеха. Однажды после обильной совместной выпивки Мэтр посоветовал ему принять душ. Мэтр жил в коммуналке, в длинном коленчатом коридоре было квартир шесть, в противоположном конце ванная, еще дальше общая кухня. Одежду Мэтр забрал к себе - "чтоб не намокла"-и пообещал принести ее минут через десять. Ничего не подозревающий ГЛ принял душ и стал дожидаться Мэтра. Того не было, зато другие соседи непрерывно сновали по коридору, дергали дверь в ванную. ГЛ, затаившись, прислушивался к шагам, иногда вполголоса звал: "Мэтр, Мэтр..." Через час, вздрагивая и озираясь, он прокрался к дверям мэтровской квартиры. Они были заперты, в ручке торчала записка: "Я у соседей". У каких! ГЛ, крадучись, останавливался у каждой двери и прислушивался. Ничего. Наконец он робко постучался в одну из дверей. На стук вышла интеллигентного вида старушка, увидала голого ГЛ, стыдливо прикрывающего рукой чресла, и издала душераздирающий вопль. В ту же минуту открылись все остальные двери. Обезумев от страха, ГЛ стал метаться по извилистому коридору, как затравленная крыса, пытался снова скрыться в ванной, но она была уже занята. В панике он влетел в огромную кухню. Там возилось у плиток человек десять, все женщины. Поднялся невообразимый визг. ГЛ пытался что-то объяснить, его не слушали. И вдруг откуда-то из-за угла раздался торжествующий голос Мэтра: "Ка-а-кой нэтэрпэливый! Сейчас вы получите свои подштанники". И - обращаясь к соседям: "Не бойтесь. Ничего плохого он вам не сделает. Он не виноват. Эксгибиционизм - болезнь неизлечимая". Долго после этого ГЛ не появлялся у Мэтра.
          А вот разрозненные остроты Мэтра (не знаю, куда их пристроить). ГЛ (укладываясь спать): "Люблю спать на животе". Мэтр: "На чьем?" НМ (перед телевизором): "Этот штангист похож на орангутанга". Мэтр: "А вы хотели бы, чтоб на Шопена?" ОТ: "Что вы подарите на 8 Марта Зверушечке?" Мэтр: "С какой стати я буду делать подарки вашей жене?АК (в ресторане, за карманными шахматами): "Не мешайте, Сергей Федорович, я обдумываю ход". Мэтр (на весь ресторан): "Я знаю, какой ход вы обдумываете,- ЕБ2 - ЖП4". Как-то Мэтр приходит ко мне почему-то в плащ-палатке. Я: "Откуда она у вас!" Мэтр: "Только что снял с убитого китайского парашютиста". Однажды за полночь он появляется в крохотной московской квартире ОТ, где на полу вповалку спали уже четверо, втягивает спертый воздух, морщится, говорит: "Ничего, так даже лучше, сегодня я буду спать как под наркозом". Мы стоим у ларька, пьем прокисшее пиво. Мэтр: "А вам не кажется, что это пиво уже однажды было выпито!" Рядом топчется какой-то пьяный алкаш и бубнит под нос что-то невнятное. Мэтр (галантерейно): "Что вы изволили сказать!" Пьяный: "Бу-бу-бу-мать-перемать-бу-бу-бу..." Мэтр (воздевая перст, восхищенно): "Золотые слова!" Мэтр сверяет часы по сигналам точного времени: "Правильно у них часы идут". О бездарном медике, кандидате наук: "Он защитил очень ценную диссертацию - "О белковых соединениях в моче беременного гермафродита". Пословица "Снявши голову, по волосам не плачут" звучала у него так: "Когда человека подвешивают за яйца, ему уже безразлично, что его галстук съехал набок". Об одной смиреннице он говорил: "По глазам сирота, по пизде разбойник". О другой (дурнушке): "Ее внешность - лучшая гарантия ее добродетели". О третьей: "Что касается ее фигуры, то она прекрасной души человек". О четвертой: "Что касается ее интеллекта, то у нее бесподобный бюст". О пятой: "Нет, это не блядь, это проблядь!" Мы спрашиваем: "А какая разница!" Мэтр: "Проблядь - это блядь, которую изгнали из бардака за аморальное поведение". Глумясь над влюбленным ГЛ, он вышучивает его восторги на свой лад: "Что ж, вы отчасти правы. Правда, левый глаз у нее стеклянный, зубы вставные, титьки подвесные, волосы накладные, бедра надувные, зато горб настоящий - этого у нее не отнять".
          Любимая тематика была у него почему-то гомосексуальная. Мне, к примеру, он говорил:
          "Нет, напрасно я пристроил вас на кафедре латинского языка. Вы должны были бы руководить кафедрой аналитической и дифференциальной педерастии". Но главной его мишенью был ОТ, эмигрант-возвращенец, первые двадцать лет своей жизни проживший во Франции. Был ОТ в те времена пухленьким, курчавым, румяным херувимчиком, и Мэтр буквально преследовал его своими педерастиадами. Звали ОТ Олегом Дмитриевичем, но Мэтр тут же окрестил его камергером Митричем, потом просто Митричем, так его все и называли. Для Митрича был создан мифический напарник - любитель белокурых "малчиков", нахичеванский армянин Акоп Вартаныч. Тирады свои Мэтр любил произносить в людных местах, особливо в трамваях. "Нет,- громо-гласно заявлял он мне, как бы продолжая разговор,- нет, вы заблуждаетесь, ведь всем известно, что Митрич,- и он указывал на похолодевшего от ужаса ОТ,- никогда не посягнет на мужчину, поскольку он всегда был пассивный. Это началось в раннем детстве, когда он сидел в одной ванночке с малолетним наследником российского престола Владимиром Кирилловичем. А теперь его безумно любит Акоп Вартаныч. Он даже выкопол на правой руке: "Люблю Митрича". Пассажиры изумленно внимали этим речам. На первой же остановке ОТ опрометью вылетал из трамвая. "Куда же вы! - кричал ему вслед Мэтр.- Акоп Вартаныч ждет вас около нахичеванского базара!" Сначала Митрич не на шутку обижался, но потом, будучи человеком с юмором, постепенно вошел в роль и сам подбрасывал Мэтру материал. Как-то он показал ему английскую газету, где сообщалось, что гомосексуализм в Англии наконец узаконен. "Бедный Оскар Уайльд! - воскликнул Мэтр.- Жаль, что он не дожил до этого счастливого дня! Но хотя я и разделяю ваше ликование, хочу вам напомнить, что живете вы не в либеральной Великобритании, а в ханжеской России, так что соблюдайте прежнюю предосторожность".
          Помню забавнейшую (и похабнейшую) историю с СА, был у меня такой приятель. Долговязый блондин, всегда одетый с иголочки, никогда не употреблявший бранных слов. Мэтр его не выносил, СА отвечал ему полной взаимностью, и я старался принимать их отдельно. Но однажды произошло непредвиденное. Когда СА постучал своим характерным дробным стуком, я без особой надежды на успех попросил Мэтра: "Бога ради, ведите себя прилично. А главное - никакого мата". Мэтр: "Не тревожьтесь, я ничем не оскорблю слух этого долбоёба". С вошедшим СА Мэтр поздоровался очень церемонно. Но тут же, повернувшись ко мне и скроив непотребную физиономию, любострастно прогнусавил: "Так вот, я продолжаю: в эту самую минуту он засунул ей палец в пизду". СА остолбенел. Желая направить разговор в интеллигентное русло, он ни к селу ни к городу брякнул: "А что вы думаете, Сергей Федорович, о знаменитых Меданских вечерах и о том влиянии, которое оказал Тургенев на Флобера, Доде и Гонкуров!" Мэтр встрепенулся: "О, Тургенев был для них большим авторитетом. А Меданские вечера проходили обычно так: пока Флобер на козетке занимался любовью с Эдмоном, а Доде на плюшевом канапе с Жюлем, Иван Сергеевич ассистировал обеим парам и давал им квалифицированные советы. Потом старший переходил в объятия автора "Малыша" и "Набоба", а младшенький сплетался воедино с автором "Сентиментального воспитания" и "Саламбо". И, наконец, оба гонкурчика переползали на софу к создателю "Муму" и "Песни торжествующей любви". Тема эта недостаточно разработана у Фаге, Вогюз и Пти-де-Жюльвиля. Не хотите ли ею заняться! Материалом я вас обеспечу". Между тем разразился ливень, и только он помешал СА вовремя ретироваться. После описания Меданских вечеров ошарашенный СА подошел к окну и пробормотал:
          "Однако же дождь не проходит..." - "Да, хуярит как опизденный",- посочувствовал ему Мэтр. СА так и ушел, невзирая на непогоду. Мэтр ликовал - именно этого он и добивался.
          Эпатаж был его стихией. Он мог явиться в аудиторию и начать занятие так: "Простите, я сегодня не брит. В канаве, где я провел ночь, не было розетки". Мог подойти на улице к какому-нибудь интеллигентному старичку, долго расшаркиваться, извиняться и вдруг спросить: "А скажите, где тут можно посцать приезжему человеку!" Помню, как 7 ноября к нему подскочил льстивый и скользкий Л: "Сережа, дорогой, с праздничком тебя!" Мэтр тотчас изобразил крайнее возмущение: "Как! Великий Октябрь, возвестивший победоносными залпами "Авроры" рождение нового мира, для тебя всего лишь "праздничек"!" Л в ужасе шарахнулся прочь. Тот же Л, встретив Мэтра через некоторое время: "Сережа, как давно я тебя не видел!" Мэтр (сухо): "Ровно столько же, сколько я тебя". Л: "В какую сторону ты идешь!" Мэтр (резко): "В противоположную". Обожал Мэтр в самых неподходящих местах декламировать знаменитую азбуку: "Г - гусар погонами гордится - гандон дырявый не годится", "Н - Наполеон владел Европой - Нерон давил орехи жопой", "Я - Ямайка остров в океане - якуты носят хуй в кармане" - и так далее, на все буквы алфавита.
          Хотя Мэтр нисколько не стеснялся в выражениях, иногда он с самым серьезным видом закатывал скандалы сквернословам. Однажды Л, сидя у Мэтра в гостях (а больше никого не было), употребил какое-то невинное словцо типа "дерьмо". Мэтр взбеленился: "Ебена мать! То, что вы воспитывались не в пажеском корпусе, мне известно, и все-таки я запрещаю вам в моем доме пользоваться подобной лексикой! За стеною женщины, дети!" Л: "Но ведь вы сами минуту назад матюкнулись". Мэтр искренне изумился: "Да я вообще не знаю нецензурных слов. К чему они! Ведь, как утверждал Михаил Васильевич, российский язык соединяет в себе богатство греческого, точность латинского, изящество французского, нежность италианского, энергию гишпанского, краткость английского, силу немецкого. Зачем же прибегать к вульгарным арготизмам!" Не зная Мэтра, любой принял бы этот пассаж на полном серьезе. ВБ назвал кого-то при нем "старой перечницей". Мэтр долго распекал его за это. Недоумевающий ВБ перерыл множество словарей и в одном из них обнаружил, что "перечница" еще и "задница". Кажется, в старом вольфовском издании Даля под редакцией Бодуэна де Куртене. Полагаю, что именно это издание Мэтр в свое время пристально изучал. Во всяком случае, все шестнадцать народных речений со словом "жопа", приводимых Далем, были у Мэтра в ходу: "На бесптичьи и жопа соловей", "Темно, как у негра в жопе", "Голос, как в жопе волос, тонок, да нечист" и т. д.
          В магазинах, ресторанах и парных его панически боялись. Где только он ни появлялся, в воздухе проносились грозовые разряды. Недаром в одной из моих студенческих сатир говорилось: "Ко всем он липнет, словно клейстер, во все дела сует свой нос - неутомимый склокомейстер, великий склоковиртуоз!" "И это, по-вашему, килограмм масла! - распекал он дрожащую продавщицу.- Жалобную книгу! Заведующего! Считайте, что с этой минуты вы уволены!" И ему подобострастно отвешивали граммов на 200 больше. "И это, по-вашему, водка! В этом графине, по-вашему, 600 граммов!" (А в графине было граммов 700, и водка была отменной, нисколько не разбавленной - уж в ресторанах-то Мэтра отлично знали.) В парных он обвинял банщиков, что ему недодали нескольких атмосфер, тут же собирал подписи протестующих против "произвола банно-прачечного треста". Но потом никуда реляции эти не посылал, только друзьям показывал. Париться Мэтр любил страстно. Многие помнят его шагающим по улице с вязанкой березовых веников под мышкой. Нам он говорил: "Дураки вы, что не ходите в парную. Это же наш ростовский Гайд-Парк. Говоришь, что хочешь. Крикнешь "Долой советскую власть!" - и тут же исчезнешь в клубах пара". Попутно рассказывал он скабрезные истории с участием легендарного Акопа Вартаныча, по его словам, большого любителя парилки. "Митрич, не переживайте, но вчера Акоп Вартаныч, ваш вероломный возлюбленный, обесчестил в парной бравого советского воина. Правда, при этом он постанывал: "Митрич, Митрич..." Но особенно любил Мэтр устраивать спектакли в книжных магазинах. "А нет ли у вас чего-нибудь по бесчеловечности?" - "Нет",- растерянно отвечала продавщица. "Как? А это!" - И он тычет пальцем в брошюру "Бесчеловечность апартеида".-"А нет ли у вас пособия для начинающего милиционера!" - "Нет, такого у нас не бывает".- "Стыдитесь, вы не знаете собственного ассортимента!" - И указывает на книгу "Ручное вязание". Там же, в магазине, он мог громко сказать: "Вчера один мой знакомый английский шпион уверял меня ..."
          Психиатры назвали бы его демонстративной личностью. Не думаю, чтобы Мэтр подходил под какую-нибудь психиатрическую рубрику (или уж сразу под многие). Но демонстративной личностью он, пожалуй, был. Он расцветал только в присутствии многочисленных зрителей, слушателей, еще лучше - толпы. Но иногда ему хватало и одного-двух собеседников, он знал наверняка, что все его выходки и "мо" будут потом репродуцированы.
          Вот еще несколько его неожиданных реакций (впрочем, все его реакции были непредсказуемы). Кто-то задает ему явно риторический вопрос: "Мэтр, почему вдруг исчезли в магазинах лезвия!" Мэтр: "Видимо, по той же причине, по которой исчезло сливочное масло, сборники Осипа Мандельштама, сапожная вакса, газета "Биржевые ведомости", паюсная икра, тетради в клеточку, пасхальный перезвон колоколов..." Парадоксальные сближения Мэтр обожал. Помню, кто-то произносит крамольную фразу и тут же пугается: "Мэтр, а это не опасно!" Мэтр: "Видите ли, в наше время всё опасно, и никогда не угадаешь, что именно. Вот вы, допустим, скажете, что одеяло предназначено для укрывания тела. Но, возможно, Владимир Ильич, скрываясь с Гришкой Зиновьевым в шалаше на станции Разлив, укрывал одеялом кастрюлю с гречневой кашей".
          А вот еще один микроэпизод. Мэтр заходит в общественную уборную на Газетном. Из кабинки выходит интеллигентного вида мужчина. "Вернитесь! - зычно вопит Мэтр.- Вернитесь и немедленно смойте свои фекалии! Или вы предполагаете, что следом за вами ходят специалисты и собирают ваши котяхи для лабораторных анализов!" Многие свои байки Мэтр начинал словами: "Представьте себе..." Кто-то при нем удивляется, что не все правонарушения предусмотрены уголовным кодексом. Мэтр: "Представьте себе двух старых маразматиков, которые притащились на детскую площадку в горсад, нашли веревочку, привязали ее концы к своим дряблым старческим членам и заставили пятилетнюю девочку скакать через нее, как через скакалку. Можно ли такое предусмотреть в УПК!"
          ГБ вспоминает, как он, Мэтр и ОТ пытались отыскать в Таганроге дом, где умер Александр I. Мэтр обратился к первой попавшейся тетке, выдавая себя и своих спутников за иностранцев. Говорить на макароническом языке он был мастер. "О, мадам, пардонэ муа, объясняйт нам, плиз, где есть хауз, в который гешторбен, то есть умираль, император Алессандро один!" Тетка поняла и засуетилась: "Сичас, сичас..." В это время ОТ, не выдержав, прыснул и что-то сказал по-русски. Тетка ахнула: "Ах вы, сукины дети, вы что ж это издеваетесь над пожилым человеком! Ищите сами". Мэтр: "О, синьора, ви ошибайтесь. Этот месье из Франции, он родился в Париж". "Какой там Париж,- завозмущалась тетка,- в Бердичеве он родился, будто по роже не видно!" Мэтр: "Ах, зо! Месье Тарасенкофф, монтрэ а сэтт фамм вотр пасспор". ОТ раскрыл свой паспорт, и совсем сбитая с толку тетка прочла: "Место рождения - Париж". После чего уже без лишних слов провела странную троицу к дому Александра I.

Продолжение следует