Сергей Николаев, доцент кафедры романо-германской филологии Ростовского госуниверситета serghei@excite.com "Поэзия есть лингвистическая неизбежность"

Joseph Brodsky. Collected Poems In English. Farrar, Straus & Giroux. New York, 2000

а пятый год после смерти Бродского в Нью-Йорке выходит огромный, объемом в 540 страниц, крупноформатный том - "Собрание стихов на английском". Уже само это название напоминает о его ранней (но не первой) английской книге - "Selected Poems", которая была напечатана в Британии в 1973 г. с глубоким и сочувственным предисловием Уистана Хью Одена. Есть в названиях и важная разница: "Collected" звучит несомненно респектабельнее, нежели "Selected" ("Избранные"), тем более что под именем автора по обложке теперь пробегает уточняющая строка: "Нобелевский лауреат по литературе".
          Тремя китами, на которых держится книга, стали перепечатанные без изменений сборники, выпущенные в свое время (первые два прижизненно, третий вскоре после смерти автора) тем же издательством: "Часть речи", "К Урании", "И прочее". Значительны и добавления в виде полного текста поэмы "Горбунов и Горчаков", неоконченной "Истории XX века", самого крупного творения поэта на английском, и россыпи стихов, которые пока не имеют русских воплощений (подстрочники не в счет). Среди переводов безупречным качеством и высоким поэтическим чутьем сразу выделяются те, что сделаны американскими поэтами Энтони Хектом, Ричардом Уилбером, Дереком Уолкотом. Прекрасные результаты дала работа с этими "трудными" русскими текстами Джорджа Л. Клайна, человека, который вот уже около 30 лет переводит Бродского. Переложения Клайна точны, обстоятельны и одновременно естественно живы и темпераментны.
          В редакторском вступлении Энн Челберг специально оговаривает, что все включенные в сборник творения были выпущены "под наблюдением" автора. За этой фразой кроется многое, прежде всего необычайно придирчивое отношение Бродского к английским версиям своих вещей. Порядок расположения стихов хронологический, и можно легко проследить, как от сборника к сборнику, от начала к концу книги Бродский отдает все большее предпочтение одним переводчикам в ущерб другим, принимает все более настойчивое участие в работе в качестве сопереводчика, как растет число автопереводов. И главное - как повышается в книге потенциал стихотворений, написанных автором по-английски.
          Заметим, что феномен автоперевода в творчестве Бродского приобрел особое значение и превратился в явление по-своему уникальное. Дело в том, что в подобных случаях переводчик, он же и автор, не скован требованиями оригинала. Он считает себя вправе свободно интерпретировать образный, а подчас и структурный облик произведения. Свобода эта, однако, не безгранична: она имеет строгие, самим поэтом обозначенные рамки. Итоги в случае с Бродским оказались ошеломляющими. Автоперевод у него нередко превращается в виртуозную интерпретацию русских культурных, исторических, географических или чисто языковых реалий с использованием и подстановкой соответствующих реалий неродственной западной культуры и чужого языка. И тут же, рядом, видим примеры прямой, вплоть до дословной, передачи народной идиоматики, что в переводоведении считается хрестоматийно недопустимым, но у Бродского удивительным образом возвышает, эстетизирует английскую поэтическую речь, облекает ее - поверх смыслов - дополнительной загадочностью и очарованием.
          Подчас поражаешься тому, как много проясняют в давно знакомых русских текстах их английские "двойники". Десятка два "безымянных" стихотворений получают названия. Некоторые строки можно смело использовать в качестве комментариев к темным местам оригиналов. А в иных фрагментах смысловые акценты намеренно сдвинуты и переориентированы на новые задачи.
          Помимо сказанного, позднее участие Бродского в чужих переложениях своих произведений приводило и к важным "количественным" последствиям. Так, английская версия "Колыбельной Трескового Мыса" (перевод Э.Хекта) оказывается на несколько десятков строк длиннее русского оригинала (!), а изумительные, искрящиеся мыслью "Кентавры" (I-IV) пополняются еще одним, пятым стихотворением "Эпитафия кентавру", которое возникло в 1988 году, когда Бродский трудился над переводами первых четырех, - и сразу по-английски. В то же время, его программный цикл "Часть речи" в английском воплощении теряет 5 вещей, а оставшиеся 15 изменяют порядок взаимного расположения.
          Внимательное чтение автопереводов и в особенности оригинальных английских стихов способно хотя бы отчасти пролить свет на то, почему заокеанские собратья по перу, равно как и академически настроенные американские критики, часто делали "удивленные глаза" при упоминании фактов присуждения Бродскому высшей литературной премии и его избрания поэтом-лауреатом США (хотя в то же время неизменно высоко оценивали его эссеистику). Первым, что стимулировало сильнейшее раздражение, были английские рифмы, которые, по небезосновательному замечанию Адама Кирша, можно признать полноправными лишь если произнести их с русским акцентом. Уже само регулярное присутствие концевых повторов на фоне современного почти сплошь белого английского стиха "архаизировало" поэзию Бродского, порой даже вызывало нежелательный комический эффект. Какого шума наделала одна только дерзкая составная рифма из его "нарочито американского" стихотворения "Блюз": Manhattan // Man, I hate him!
          Несмотря на обилие явных стилизаций, пародий и шуток (коллекция мелких стихотворений, например, прямо адресована детям), есть среди английских вещей Бродского и такие, которые были высоко оценены маститыми писателями, для кого английский - родной язык. В частности, нобелевский лауреат Шимус Хини весьма благосклонно отзывался о трагически-философской поздней миниатюре русского поэта "Reveille" ("Побудка").
          Завершают книгу переводы на английский стихотворений Цветаевой и Мандельштама, с польского языка - Збигнева Херберта и Виславы Шимборской. И хотя в целом собрание английского Бродского претендует на полноту, в нем имеются и явные пробелы. Например, нет здесь ранней русской стихотворной миниатюры Набокова, опубликованной в США в 1979 году - самого первого английского перевода Бродского, выполненного им по заказу американских издателей. Не включены и шуточные стихи, написанные в соавторстве - например, с Алексом Либерманом. Заметили мы досадные неточности и в комментариях: так, текст "A Season" (1980) обозначен как написанный только по-английски, хотя на самом деле являет собой автоперевод стихотворения "Время подсчета цыплят ястребом…" (1978).
          Отвечая, сразу по получении "нобеля", на вопрос о том, кем он себя считает, Бродский сказал: "Русским поэтом, английским эссеистом и, разумеется, гражданином Америки". По-видимому, эту исчерпывающую, самодостаточную формулу следовало бы принять за исходную в не затухающих ни у нас, ни на Западе спорах о культурной и государственной принадлежности поэта. Не стоит, однако, забывать и о том, как Бродский определял поэзию,- а именно как "лингвистическую неизбежность". Закономерным и не поддающимся критическим спекуляциям в этом смысле было его стремление в конце жизни к созданию английских стихов. И нужно принимать результаты этого стремления с признательностью соотечественников, нечаянно (тут на ум приходит более точное слово - незаслуженно) получивших от поэта еще один бесценный дар в виде текстов, на которых проставлена - в том или ином виде - печать Мастера.

          P.S. Приводимый ниже перевод стихотворения "Love Song" (1995), выполненный автором настоящей заметки, ни в коем случае не претендует на то, чтобы стать вровень с оригиналом, но имеет скромную цель дать читателям представление об одном из английских стихотворений Бродского, до сих пор не звучавших по-русски.

Любовная песнь

Представим, ты тонешь в море…- Я б вмиг тебя спас и тут же
Укрыл своим одеялом, чаю стакан налил.
Когда б я служил шерифом,- связал бы тебя потуже
И запер за три решетки, и ключ в карман положил.

Была бы ты певчей птицей, я б трели твои - на пленку,
Чтоб после ночами слушать без отдыха и без сна.
Но если б я был сержантом, ты б у меня - по струнке,
И весело, дважды на день, со строевой и на.

Будь родом ты из Китая, я б выучил мяу-мяу,
Курил и кадил благовонья, нелепый наряд надел.
А если б ты зеркалом стала, я бы прокрался к дамам,
Протягивал им помаду, был бы, в общем, у дел.

Вулканы бы ты любила,- я б обратился в лаву
И рвался, и извергался из каменных пор земли.
Но стань ты моей женою, так мы б и зажили на славу -
Ведь даже Святая церковь на страже стоит семьи.