ообразим, что Вильям Шекспир был членом ЦК партии тори. В речах и статьях славил мудрую политику правительства Ее Величества и лично премьер-министра, заявлял, что пишет по указке сердца, которое отдано королеве, страстно клеймил и бичевал идейных противников самой передовой монархии.
          Королеве и премьер-министру и лестно, и выгодно было бы иметь на своей стороне всемирно знаменитого поэта и драматурга. Официозная критика принялась бы доказывать, что только благодаря отеческой заботе англиканской церкви, ее единственно правильному учению гений Шекспира окреп и расцвел. Были бы приняты меры, чтобы корифей ни в чем не знал нужды: его сонеты переиздаются громадными тиражами, "Гамлет" и "Отелло" в обязательном порядке ставятся на всех сценах.
          Логика политической борьбы вынуждает оппозиционную партию вигов выбить шекспировское знамя из рук деспотического режима. Правда, творения Шекспира (во всяком случае, лучшие из них), с большим трудом поддаются компрометированию - значит, надо постараться опозорить их автора. Вопрос о том, кто сочинил "Гамлета", приобретает широкий общественный резонанс. Ясно, что малообразованный бездарный актеришко придумать такую замечательную штуку не мог потому, что не мог этого придумать никогда. Вот кого поднимает на щит правящая камарилья - литературного вора!
          В ответ тори провозглашают, что Шекспир не мог быть плагиатором потому, что не мог им быть ни в коем случае. Клеветники, оспаривающие авторство Шекспира, покушаются на святыни исконной английской духовности и культуры, подрывают нравственные устои нации. Это равносильно государственной измене.
          Итак, скандал развивается по своим правилам. Но при чем тут "Гамлет" как произведение искусства? Разве читатель (зритель) хоть чуть-чуть приобретет или потеряет, если со всей неопровержимостью будет установлено, что трагедию написал Шекспир (Бэкон, лорд Рэтленд), который отличался высочайшими добродетелями (крайним беспутством и продажностью)?!
          Характерно и трогательно простодушие, с которым Вадим Белоусов признается в том, что, разуверившись в Шолохове как личности и гражданине, перенес свое отвращение и на его книги. По этой логике, следует отказать себе в наслаждении симфониями Шуберта и Чайковского: первый был сифилитиком, второй - сами знаете... Ну да, наше поколение воспитано на тезисе "надо, чтоб поэт и в жизни был мастак". А если не мастак, не светоч совершенств? Попробуем вычистить домашнюю библиотеку по принципу "тот стихотворец развратник, этот - пьяница, или картежник, или блюдолиз, или доносчик и т.д." - много ли сборников останется?
          Но кто сказал, что художника мы вправе судить строже, чем врача, чиновника, офицера, слесаря? Учит, воспитывает, просвещает не писатель, а его текст, который (еще Платон об этом говорил) как бы независим от творца. Словно некая Высшая Сила пользуется достаточно заурядным (в других отношениях) человеком как инструментом, дабы явить через него Красоту-Истину-Благо.
          Вот и Шолохов... То, что нравственные позиции его далеко не всегда были безупречны, особо доказывать не надо. Не стоило ему, великому, брать под защиту пигмея, разоблачавшего литераторов, которые посмели скрывать свои неславянские фамилии под благозвучными русскими псевдонимами. Несло от этой истории таким неприличным антисемитским душком, что даже Сталин брезгливо поморщился. А зачем он так хамски нападал на собрата по перу, выпустившего неудачное продолжение хорошего романа? Вымещал на другом, по Фрейду, досаду на упадок собственных творческих сил? Не говорим уже о постыдном поведении в деле Синявского и Даниэля, ведь тогда никто Шолохова за язык не тянул - он решил показать себя более правоверным коммунистом, чем ленинское политбюро.
          На войне как на войне. Не погнушался участвовать в сволочном полити-канстве, позволил власти себя использовать - не обессудь, коли противники этой власти, по тем же законам, начнут безжалостно трепать и бесславить твое имя...
          Надо признать, что литературный путь Шолохова так странен, что дает основания если не для подозрений, то для некоторых недоумений. Совсем необычно для русской литературы, чтобы прозаик такого масштаба оставил после себя столь убогое по качеству публицистическое наследие. И как сам Михаил Александрович не постеснялся включать в свои собрания сочинений все эти жалкие отклики-однодневки, приветствия "по случаю" (хотя если эту словесную требуху не включать, было бы меньше на целый том). А разве не поразительно, что в годы Великой Отечественной войны любимый народом писатель не нашел для народа Слова, достойного сравнения со Словом Алексея Толстого, Симонова, Платонова, Эренбурга, Гроссмана?
          Но еще раз повторим: какое дело читателю "Тихого Дона" и "Поднятой целины" до биографии и морального облика Шолохова? Шолохов-человек мог быть каким угодно, но Шолохов-художник был прежде всего честен.
          Вадим Белоусов с удивлением обнаружил, что "Поднятая целина" - совсем не то, чему учили в школе. Критики начали удивляться еще с восьмидесятых годов: "антисоциалистического"-то в романе не меньше, чем "социалистическо-го", и его не надо искать с лупой между строк - все на виду, как же раньше этого не замечали? А вот так и не замечали. Как и в самой жизни многого не видели - не умели, не хотели, боялись и запрещали себе видеть. Так было безопаснее, так душа оборонялась от внутренних конфликтов.
          Великий же художник (вспомним слова Толстого о Чехове) тем и отлича-ется от художника маленького и от простого смертного, что видит то, что есть, а не то, что требуют от него видеть начальство, общественное мнение, его собственные интересы и даже убеждения. Трудно себе представить, чтобы Шолохов сознательно лукавил, прятал истинное отношение к "великому перелому"... Наверное, искренне желал благословить - ан, благословение вышло очень похожим на проклятье. И это тем более примечательно, что первая часть "Поднятой целины" создавалась в самый разгар коллективизации, когда простительны были иллюзии ("головотяпские перегибы в осуществлении святого дела") и трупные пятна можно было принять за детскую сыпь.
          Признаюсь, анализ, который произвел Вадим Белоусов, мне показался рассудочным, грубо вылущивающим "идеологический костяк" из художествен-ной плоти и крови. Эдакий добролюбовско-писаревский подход: разбирать действия персонажей, не обращая внимания на авторское отношение. Так нетрудно доказать, что Онегин бездельник, Печорин негодяй и убийца, Николай Ростов пустой и глуповатый малый, Раневская вздорная бабенка - И ТОЛЬКО. А то, что сам писатель (а стало быть, и читатель) им сочувствует, любуется ими - момент, которым можно и пренебречь.
          Да нет же, нельзя этим пренебречь, это, может, самое существенное! Давыдов и Нагульнов действительно страшны - как "типичные представители", но кому же не ясно, что как живые образы живого романного действия - они вызывают любовь и сочувствие. А Половцев дан с холодной, отстраненной уважительностью. Хотя он, если глядеть рационально с вершин нашего исторического опыта, фигура высоко трагическая и почти положительная: убийственно точно определяет суть событий (коллективизация - новое крепостное право), беззаветно борется за свои казачьи идеалы.
          Невозможно с "партийно-классовых позиций" объяснить, почему к Мишке Кошевому и Штокману автор относится тоже спокойно-объективно, а Давыдова и Нагульнова, одного с ними поля ягоды, - любит; Григория Мелехова любит, а "идейно близких" середняков из "Поднятой целины" - не любит. Это вопросы к самобытному и неповторимому мироощущению художника. (Единство отношения к действительности лично для меня снимает проблему авторства "Тихого Дона": абсолютно очевидно, что этот шедевр создан тем человеком, той же личностью, что и полуученические "Донские рассказы", и натужные главы из романа "Они сражались за Родину". Вполне допускаю, что был источник или несколько источников, и высокого качества, но они перерабатывались, переписывались "под" свой стиль, вкус, миропонимание).
          В том и боль, и ужас, что немыслимо зверские дела творили не "бесы", не исчадия мрака, не пакостные инородцы (картавые-курчавые злодеи, как у некоторых патриотов-почвенников из нынешних, в "Поднятой целине" вообще не появляются), а обычные, даже очень хорошие русские люди, притом из лучших и благороднейших побуждений!.. Дьявольские семена в Гремячий Лог не занесены чуждыми ветрами, они здесь же, в казачьей среде, зародились и росли. Михаил Шолохов не менее убедительно, чем Бердяев, объясняет, куда может завести энтузиазм, беззаветная вера, жертвенность. Эти черты мы привыкли оценивать в категориях прекрасного и нравственно возвышенного, независимо от того, хороша ли вера и приемлема ли цель, ради которой совершаются подвиги самоотречения...
          В.Белоусов старательно выдергивает из сложной пестрой ткани "антисо-ветские" нити. А мне представляется более полезным и поучительным повнимательнее присмотреться к образу Островного. Сегодня нас хотят уверить, будто такие "хлеборобы-хлебоеды", "крепкие культурные хозяева" суть столпы народной нравственности, казачьей демократии, государственности российской. "Вот если бы в гражданской победили они, а не коммунисты..." В самом деле, лозунг "Обогащайтесь!" звучит куда гуманнее, чем "Грабь награбленное!" Но Шолохов предельно выпукло представил, сколько скверны и копоти на дне души Якова Лукича - "эффективного собственника". Дай ему волю да власть... Конечно, будет не такой кровавый кошмар, как при Нагульновых, но тоже далеко не сахар! Повод поразмышлять, почему призыв обогащаться, пусть в самом либерально-христианско-демократическом варианте - "обогащайтесь, свободные, просвещенные, терпимые, умеющие сострадать ближнему граждане! - не находит широкого отклика в русском народе, не сплачивает, не вдохновляет...
          Над страницами "Поднятой целины" можно спорить до бесконечности, потому что это вещь неисчерпаемая - повторю название старой своей статьи: "Книга на все времена". Вот, кажется, и ответ на поставленный В.Белоусовым вопрос о значении романа. Перед нами замечательное явление литературы, в отличие от множества соцреалистических произведений "о колхозной деревне", остающихся всего лишь фактами ИСТОРИИ литературы. Если бы даже М.Шолохов не создал ничего другого, одной "Поднятой целины" с избытком хватит, чтобы заслужить вечную благодарную память. По чьей бы указке он ни писал. Как бы неумно и подло ни выступал с трибуны.
          Судьба Шолохова - пример того, как художник становится заложником идеологии, политики. И того, что художник всегда выше, мудрее, проницатель-нее, дальновиднее политика.