ядом с нашим домом в переулке Доломановском лежали развалины. Невозможно было понять - какой здесь стоял дом до войны, во сколько этажей. То, что был он огромным - широким и длинным, - было ясно сразу, а вот сколько этажей - этого никак не удавалось сообразить самому, хоть спрашивай у тех, кто всегда жил поблизости, или совсем не думай об этом.
          Приезжали на развалины грузовые машины; не таясь, вываливали мусор. Бродили по мусору жирные птицы, шмыгали кошки. Однажды небритый дядька снимал шкуру с убитой собаки. Увидел нас, крикнул: "Не дам!", запустил обломком кирпича. К ночи туда приходили какие-то мрачные люди, шептались, жгли костры... Мелькали тени.
          Потом поселились в развалинах люди - семья: мать, отец и двое детей - мальчик и девочка. Мальчишке было лет восемь-девять. Они прожили там день, два, неделю... И однажды мы увидели, что мальчишка привязан длинной проволокой к рельсу. Но не за шею, как козлик или телёнок, а у щиколотки за левую ногу. Рельс торчал при входе в их подвал.
          - Вы меня не бейте,- сказал он, когда мы подошли к нему в первый раз.- Я привязанный. Я зарабатывать могу, а они меня тут сторожем оставляют. Я зарабатывать хочу. Я пою, и мне за песни платят.
          - Мы тебя выручим. Хочешь? - сказал Пятрас.
          - Да. Они только вечером придут. До вечера далеко. Я ещё поработать успею.
          - Ты возьмёшь нас?
          Он оглядел нас придирчиво.
          - Другое одеть вам надо - похуже,- проговорил без потачки. - А так - нельзя.
          - Хорошо...- согласился Пятрас.- У тебя какие песни?
          - У меня их много. У меня верные песни - я умею работать.
          - А звать тебя как?
          - Иван.
          - Его - Алёша, меня - Пятрас. Я здесь из Тракая.
          - Познакомились...- сказал Иван. Мы пожали друг другу руки.
          - У тебя отец дерётся? - спросил Пятрас.
          - Он с фронта хромой. И головой болеет. Бывает, бац на спину! Хоть на булыжники, хоть в грязь. Глаза закатит. Мать от него ни на шаг... Он страсть как на гармошке играет! Ею и кормимся. Да я подсобляю - пою...
          - А мой, когда выпимши, весь нараспах,- сказал Пятрас, - всё ему не так, всё поперёк. И сразу в драку. Тут мне надо ловким быть, а то зашибёт, беда.
          - Всё война...- вздохнул Иван,- жалеть нам их надо.
          - Да нет, когда он тверёзый, тогда он хороший - чего говорить... Тогда ему цены нет,- сказал торопливо Пятрас.
          - Мой тоже выпивает. Но мамка следит. А чтобы драться - такого нет,- сказал Иван.- Да и за что меня бить? Я дом сторожу и зарабатывать могу. Ем немного. И сладкого не прошу у них. За что меня бить? Только не зовите меня нищим, - вдруг попросил он. - Некоторые зовут... Но мы же не виноваты. И это не навсегда. Зовите: Иван, который песни поёт... Мне бы только голос не потерять. Или, как взрослые - в пьяницу не превратиться. Я твёрдо буду на ногах стоять.
          Проволока - зараза - оказалась упругой, поддавалась плохо. Мы долго раскручивали её.
          - К вечеру прикрутите? - тревожился Иван.
          - Разве что чуть...
          - Чуть - отец догадается, хуже будет. Мне мама говорила: "Отец не злой, он потерять тебя боится. Тебе обидно... Ты потерпи, он станет, как до войны - верю".
          - А всё-таки руки горят, пока её, паскуду, раскрутишь, - по-взрослому возмущался Пятрас.
          Мы переодевались в Ивановом подвале, пачкали сажей и пылью лица. Ходили по дворам. Иван пел, мы были рядом.
          - Поёшь ты неплохо,- сказал ему как-то Пятрас.- Но честно - по радио лучше поют.
          Иван не обиделся.
          - Я слышал - по радио что надо поют. Я учусь у них, - сказал он.
          - Дворы разные бывают,- объяснял нам Иван.- В одном голос располза-ется, как гнилая рубаха, а в другом от стен оттолкнётся, как шарик, и в небо! Я такие дворы люблю. Но люди и в плохих дворах живут - приходится считаться... Я местом почти не ошибаюсь. Только войду, гляну: "Вот тут будет лучше всего!" И точно! Начинаю петь - ну, радость! Я немного денег матери в кошелёк кладу, тихо - она и не знает. Остальное - себе. Вы знаете, какой дорогущий билет до Байкала?! Можно, конечно, на крыше - красота! Но мне нельзя ѕ там дым, ветер! Там такой скаженный ветер, он не то что голос, он душу выдуть может! А чтобы не задержали - в поезде или на вокзале, я около людей держаться буду, особенно у кого маленькие дети. Я им тихонечко петь буду, меня и не прогонят. Вы ж такую песню слыхали: "Славное море, священный Байкал"? Я её всю знаю, а петь - не могу. В уме, про себя, чтоб не забыть, пою, а громко - боюсь. Вот кажется мне, что-то будет страшное, если я её гр
          омко запою - голос сорвётся, мать заболеет, сердце камнем станет... Снился мне сон: подходит бабушка, говорит: "Не бойся, внучек. Это пройдёт, пройдёт-пролетит, только ты тою водой умойся...". Это она мне про Байкал наш говорила, я её понял. Я поеду и отцу воды привезу. И станет он здоровый, как до войны, а то мамка извелась совсем... Мне надо верного человека найти, чтоб он письмо написал, будто зовёт меня бабушка к себе на Байкал, на лето - погостить: в озере поплавать, пирогов поесть... Милиционеры мне руки крутить: "Ты куда это один?" А я им: "К бабушке! В гости ждёт! Вот и письмо прислала". Они прочитают, поверят и отпустят... Лучше старика найти, чтоб всё по правде, чтоб у него уже рука дрожала... Это надо на базар пойти, там есть такие ѕ ему на бутылец ноль-восемь дашь, он и напишет.
          - К чему бутылка? - перебил я Ивана.- Ты ему песню старинную споёшь. Оценит.
          - За песню он может и не согласиться,- с сомнением проговорил Иван,- а за бутылец - с дорогой душой.
          
          - Я соседского деда Семёныча попрошу, - сказал Пятрас.- Он на тачке работает, грузы на базаре людям возит. Всегда чисто одет. Добрый. Он без бутылки сделает, он не скупой.
          - Семёныча нельзя,- сказал Иван.- Сосед. Проговорится между делом, до отца дойдёт... Лучше на базар сходить. Но это не к спеху, ещё денег много надо. Я соберу. Люди всё больше деньгами за песни платят, продукты себе оставляют... Соберу!
          - Слушай! Мы тебе помогать будем! - вдруг объявил Пятрас.
          - Если б вы играть умели...- сказал Иван.- Ты, Пятрас, к примеру, на баяне, Алёша на скрипочке...
          - Баян мне нравится,- подтвердил Пятрас.- Он сильный, он лучше всех!
          - Инструменты - все хорошие,- спокойно сказал Иван,- плохих я не знаю.
          - Троим нам бы, наверно, больше давали,- сказал я.
          - Мы и в кинотеатрах могли б играть! - загорелся Пятрас.- Перед сеан-сами.
          - Во дворах лучше,- сказал Иван.
          - Какое лучше?! Ни занавеса, ни сцены,- удивился Пятрас.
          - Во дворах люди лучше,- сказал Иван.- Ты присмотрись.
          - В фартуках. Из кухни - на босу ногу! - огрызнулся Пятрас. - И смот-реть нечего!
          - Мы к старьёвщику пойдём,- сказал я.- Развалин много - будем медь собирать. За неё неплохо платят, не то что за железо.
          - Вам деньги тоже могут понадобиться,- возразил Иван.- Не у мамки-же-папки просить! А я заработаю.
          - Ты не гордись! - осадил его Пятрас.- Не чужие.
          - Я понимаю,- сказал Иван.
          Вечером мы прикручивали Ивана к рельсу - нога, проволока, рельс... Капкан. Ладони жгло, как огнем. За это мы стали ненавидеть вечера. Садилось солнце и возвращались его родители и сестра. Мы с Пятрасом взбирались на кирпичи - поодаль. Родители Ивана были молчаливые. Отец уносил гармошку в подвал, раскручивал проволоку, умывался (Иван поливал ему из кружки), надевал чистую рубаху, брал кирзовую кошёлку и уходил, прихрамывая, в магазин. Мать разводила огонь и что-то варила. Иван резко поглядывал на нас, подавал какие-то знаки. Мы не понимали.
          - Чего он? - волновался Пятрас.- Хочет, чтобы ушли?
          - Сидим, как чужие.
          - Боится, что догадаются?
          - Лучше уйти.
          Мы уходили. Оглядывались. Иван согласно кивал.
          - Счастливый - к Байкалу поедет! - говорил мечтательно Пятрас.- Я по карте смотрел - это дальше, чем до Тракая.
          - Он вернётся, отцу воду привезёт и всё нам расскажет.
          Когда темнело, Иван разыскивал нас в балке у Темернички. Дышал как марафонец.
          - Что у вас там - золото?! - сердился Пятрас.- Чего они боятся? Что обворуем?
          - Чашки, ложки, одёжа... Когда ничего нет, оно всё - золото.
          - Ты нам показывал, чтоб мы с глаз долой?
          - Отец говорит: "Ты этих ребят знаешь? Чего они стерегут?" Они ночью плохо спят. Тесно. Душно. Отец наверх часто выходит, сидит на кирпичах, курит... Он до войны на заводе работал, в войну в плен попал. Только тихо - между нами! Что-то с ним не так - на завод идти боится, глазищи выкатит: "Там колючая проволока, забор, собаки!". Мама его к бабушке в деревню зовёт, а он не решается, молчит. Она ему говорит: "Забор и до войны был. Какой же завод без забора? Без охраны?" Он головой крутит: "Проволока! Собаки!" Нам бы могли комнату в общежитии дать - сухо, люди кругом и не в подвале. Он и мать работать не пускает, и меня проволокой прикручивает. А сила у него в руках большая, вы-то знаете...
          - Хорошо бы это к осени у него прошло,- сказал я.
          - Мать надеется. Осенью в школу.
          - В этом году тебе уже не видать Байкала,- сказал Пятрас.
          - Зимой я не поеду,- согласился Иван.- Придётся нового лета ждать.
          - Ты смотри,- озабоченно перебил его Пятрас,- деньги на ерунду не пусти. А то мороженое, пироженое, на палочке петушок - они и уплывут.
          - Что же я туда от нечего делать еду?! - с обидой проговорил Иван.- Вы ещё меня толком не знаете, я хвалиться не люблю, а то б я сказал!
          Так мы и жили в те дни - собирали деньги на дорогу. Иван пел во дворах, мы разбирали кирпичи - искали в развалинах медь. Нам попадалась гнутая кухонная посуда: зелёные сплющенные самовары, тазы для варенья, примусы, у которых приходилось отбивать ножки - три - были они не медные. Встречалось много проволоки от электропроводки. Старьёвщик кричал:
          - Голую! Несите мне голую! - И швырял на весы.- Плачу полцены!
          Мы разводили в развалинах огонь и жадный огонь пожирал резиновую и тряпичную обмотку, что была на проволоке. Денег получалось немного, но всё же они прибавлялись. Вечером мы считали.
          - Километров на сто будет,- прикидывал Иван.
          - И то - хлеб,- веско заключал Пятрас.
          Утром мы меняли много мелочи - медь, серебро, бумажки - на деньги покрупнее. Неподалёку от нас торговал с лотка карамелью, ирисками и колотым шоколадом сумрачный дядька с чёрной бородой. Мы приходили к нему.
          - Все карманы пообрывали,- бодро говорил Иван, запуская в карман руку.- И вам польза: будет чем людям сдачу давать.
          - Ты моя конфекта не купишь? - пугая холодными глазами, в упор спра-шивал продавец.
          - Не куплю,- честно говорил Иван.- Я на ботинки собираю.
          - Вот! - считал продавец.- На один ботинка собрал,- и резко щёлкал на счётах,- на другой соберёшь и уже не приходи - не обманувай!
          Иван молчал. Думал. Решал что-то.
          - Потом я буду на Байкал собирать,- твёрдо говорил он правду.- Так что вы нас, дядя, не гоните.
          - А что такое БАЙ-КАЛ? - недоумевал продавец.- Игрушка такой? Мо-тоцикл?
          - Озеро это! - кричал Пятрас.- Вы, дяденька, в школе учились?!
          - О-зе-ро,- качал головой продавец,- Рица - вот это озеро!
          - Иван,- шептал я,- молчи про песню!
          - Знаю,- спокойно говорил Иван.
          - А в школу вы ходите? - спрашивал продавец.
          - Сейчас каникулы,- объяснял Пятрас.- В четвёртый класс перешли.
          - Отличники есть? - допрашивал продавец.
          - Есть,- подтверждал я.
          - Не люблю отличника! - морщился продавец.
          - Так мы придём? - спрашивал Пятрас.
          - Ах,- притворно вздыхал продавец.- От конфект зубы болят, а вы - приходите. Байкал...
          И мы приходили. Мы выбирали время, когда продавец не был занят покупателями.
          - И вам хорошо! - каждый раз убеждал его Иван.- Сразу столько мелочи! И у нас брюки целее будут.
          Продавец считал быстро, чмыкал носом и щёлкал на счётах. Он щёлкал, будто стрелял хлопушками, и, казалось, терпел нас лишь потому, что мы давали ему возможность лишний раз вот так - бравурно, наотмашь, высший класс! - пощёлкать на счётах.
          Но всё рухнуло.
          В одно утро мы не нашли Ивана на развалинах. Подвал был пуст. Торчал рельс. Чернели головешки от погасшего костра.
          Нам рассказала дворничиха. Она вставала раньше всех и всё видела.
          - Забрали! Увезли! И молодцы - правильно сделали! - кричала дворни-чиха. - Он - такой мужик! А она?! Что, не могла, как я? И крыша бы была, и не ходи с протянутой рукой.
          - А Ваня? - тихо спросил Пятрас.- Где Ваня?
          - Вот! Нашли себе друга! Перекати-поле,- с презрением проговорила тётка.- Что, других ребят нету? И его милиция увезла. На машине подъехали, с фонариком подошли. Он вырвался, сбежал. Темно - вернулся. Всех увезли.
          Выкатывал тележку из сарая дед Семёныч, услышал и будто лбом об стенку:
          - Чего ты, тётка, мелешь? Чего ты людям памороки забиваешь?! - Пере-дёрнуло старика, перекосило. Сквозь небритую щетину на сухом лице проступили красные от гнева пятна. - Какая в чертях милиция? Какой фонарик? Всё вверх ногами! Да то ж его фронтовой друг был. Майор! Он на полуторке подъехал, к себе их и забрал. Покидал в кузов барахлишко, детишек усадил в кабину и - по газам! Да, Ванька драпанул спросонья, но батька ему крикнул - он вернулся. Там такой майор! Ты б его видела - кум: ордена! Медали! За таким как за каменной стеной!
          - А где ж он раньше был? - ехидно спросила дворничиха.
          - Кто? - не понял Семёныч.
          - Майор твой.
          - Цыть, ересь! Фрица бил. Потом друга искал.
          - Ишь, шутоломный!
          - Кто?
          - Ты.
          - Не веришь?
          - Верю,- тётка зло глянула на нас.
          Дед победно хмыкнул, дёрнул тележку и, грохоча колёсами, покатил на работу.
          Через несколько дней шли мы мимо продавца конфет.
          - Эй! - окликнул он нас.- Что долго не приходим? Собрали? Билета купили?
          - Он нас за брехло какое держит,- сказал я.- Смотри: насмехается.
          - Переживём! - сказал, как отрубил, Пятрас.
          Но когда на следующее лето - уже заканчивался август, - мы получили открытку и на ней большими печатными буквами было написано: "ПРИВЕТ С БАЙКАЛА!", мы не выдержали и кинулись к продавцу.
          - Вот! - первым выпалил Пятрас.- "ПРИВЕТ С БАЙКАЛА!" Он - там! Теперь верите?
          Продавец, пугаясь, осторожно взял открытку, понюхал и сокрушённо покачал головой.
          - Привет с Байкала,- напомнил Пятрас.
          Мы ещё на что-то надеялись.
          
          Но дядька разглядывал почему-то не текст, а картинку на другой стороне. Там был Дед Мороз в санях, огромная лошадь с тремя головами и жёлтые звёзды на чёрном небе.
          - Куда вы смотрите? - злился Пятрас. - Вот! - и переворачивал открыт-ку.
          - Дай! - вырывал продавец и по-борцовски отступал на шаг. Он ласково смотрел на Деда Мороза, притворно улыбался. Как болванчик, покачивал головой.
          Я догадался.
          - Мы ни разу не купили у него конфет,- шепнул я другу.- Надо купить, тогда он поверит.
          - Перебьётся,- грубо сказал Пятрас и отобрал открытку.
          Мы ушли к себе на развалины. Здесь, среди рассыпанных кирпичей и серой пыли, где буйно росли лебеда и чёрный паслён, никому ничего не надо было доказывать.
          - Почему ж он не написал про песню? - спросил Пятрас. - Прошёл страх или нет?
          Близился вечер. Солнечный свет неудержимо уходил.
          - А как он подписался? - спросил я.
          Пятрас полез за пазуху, достал открытку.
          - "Иван, который песни поёт",- прочитал он.
          - Значит, написал? - спросил я.
          - Похоже, так,- сказал Пятрас.