Василий Моляков Телеграмма

еньги у меня закончились окончательно, и я возвращался из Михайловского ночным автобусом Пушкинские Горы - Ленинград. Не сказать, чтобы деловая часть командировки была очень удачной, но впечатления от поездки покрывали все мелкие неприятности. Запомнились замечательное утро приезда, когда впереди, в перспективе дороги, обрамленной рябинами с гроздьями горящих на фоне глубокого синего неба ягод, показался шпиль Святогорского монастыря, дом поэта на высоком берегу Сороти, от которого открывается единственный в мире вид, и эта удивительная тишина пушкинских мест, "скамья Онегина" в Тригорском и тихий пруд в Михайловском, "остров уединения" и скромная могила поэта под сенью высоких деревьев, усыпанная множеством живых цветов. Все это осталось позади, но навсегда запечатлелось в памяти.
          Самым грустным было то, что я предполагал обойтись в этой поездке самое большее - полутора десятками рублей, а получилось так, что потратил втрое больше, и теперь у меня осталось денег только-только, чтобы прожить в Питере до отъезда еще полторы недели. Именно этот срок оставался до поезда, на который заранее был куплен билет...
          Постепенно я начинаю засыпать, но в это самое время тишину автобуса, заполненную только сытым урчанием мотора, нарушает плач проснувшегося вдруг ребенка. Господи! Ну, почему подобные случаи происходят, как правило, в моем присутствии! И какого черта, прости господи, эта бабка не могла увезти к дочери внука днем, когда бы он не так мешал пассажирам!
          Плач, который скорее походил на истерику, не давал спать пассажирам почти до самого Пскова, и только там, когда пассажирка с ребенком вышла "погулять", всех прорвало, и на ее долю досталось немало редкостных слов. В ее отсутствие, конечно.
          После Пскова холод медленно заползает в автобус и наконец добирается до меня. Я поглубже втягиваю руки в рукава куртки, заталкиваю их в карманы, но начинают мерзнуть ноги, сон улетучивается, и остается одна усталость. Только часа за полтора до Ленинграда я снял с себя куртку, укрылся ею как одеялом, кое-как и согрелся и заснул...
          Дела требовали еще задержаться в Ленинграде, командировочные кончились, и мне ничего другого не оставалось, как дать телеграмму в Баку с просьбой продлить командировку. День был воскресный, и большинство почтовых отделений не работало, так что мне пришлось пройти почти весь Московский проспект, пока я не нашел ту почту, которая была открыта и работала "на прием", так как во многих других отделениях производилась только выдача почтовых отправлений. Но и на этой почте работали только два окна, у которых роптали две длинные очереди. В одном принимали телеграммы, в другом - ценные письма и бандероли. Когда моя очередь продвинулась немного вперед, до меня стали долетать обрывки разговором приемщика с гражданами: "...Граждане. У нас в городе почти ни одна почта не работает. Некому работать! Сами видите, сколько нас здесь..." Когда до передо мной до окна осталось два-три человека, я увидел, что в окошке сидит черноволосый человек с усиками.
          -Следующий! - сказал он с кавказским акцентом и, постучав пальцами в окошке, поднял на меня глаза.
          Я протянул ему бланк, тот стал быстро подсчитывать количество слов и вдруг прочитал мою телеграмму вслух: "ДЕЛО ТРЕБЫЕТ ЗАДЕРЖСКИ ТЧК ПРОШУ ПРОДЛИТЬ КОМАНДИРОВКУ ТРИ ДНЯ ТЧК ТАРАСОВ".
          Что-нибудь не так? - спросил я, наклонясь ближе к нему.
          Да, нет! Все так, дорогой. Только почему "Тарасов"?
          Как это "почему Тарасов"? - удивился я. - Моя фамилия Тарасов.
          -Э, слушай! Зачем на себя наговариваешь? Та посмотри на себя - волосы|, глаза, нос! Нехорошо от своей нации отказываться. Совсем нехорошо, дорогой!
          - При чем здесь национальность? Я всю жизнь - Тарасов.
          -А-а, слушай Ты такой же Тарасов, как я Габаидзе!...
          - Ноя действительно Тарасов...
          - "Тарасов, Тарасов!"- повторил мужчина с усиками, все больше распаляясь. - Я сейчас приведу сюда Оганеса - он у нас шофером работает, - и мы у него спросим, кто ты! Хочешь?!
          - Послушайте, ну зачем мы будем звать еще и Оганеса? Я хочу только одного - поскорее дать телеграмму и уехать в Баку.
          И ты еще говоришь, что ты не армянин? Слушай - поезжай сначала в Ереван, подойди к любому человеку, и тебе каждый встречный скажет, что и отец твой, и дед твой, и прадед - все были настоящими армянами, а ты мне - "Тарасов"!
          - Но я уверяю вас...
          - А, не уверяй, пожалуйста! Посмотри на себя! Посмотри на Давида Сасунского. Посмотри на Арарат! Неужели в тебе кровь не говорит! Ты же Тарасян, понимаешь?! Тарасян!
          Он бы еще долго мог говорить о моей черной неблагодарности, но терпение очереди было не безграничным, и он наконец выдал мне квитанцию, но на прощанье все-таки сказал:
          - А все-таки, дорогой, мы с тобой армяне, и не надо отказываться от соей нации! Следующий!
          Я вышел на улицу и к концу дня этот эпизод выветрился из моей памяти Через несколько дней, закончив дела, связанные с командировкой, я благополучно уехал в Баку, но уже в поезде мне вдруг снова вспомнилась эта история с телеграммой. Какой-то червячок постоянно точил меня изнутри, не давал мне покоя. Когда проезжали Кишлы, я уже не мог спокойно усидеть на месте, вышел с вещами в коридор, а только поезд прибыл на Сабунчинский вокзал - вскочил в такси и понесся домой, на Проспект Строителей. Жена оказалась дома и отперла сразу, как только я позвонил в дверь.
          - Слава богу! - облегченно сказала она и тут же селя на скамейку в прихожей. - Я уж чего только не передумала!
          - Да что случилось, в конце концов? Сам чувствую - что-то не так, а вот что - понять не могу! Что произошло?
          - Звонил Касьяненко и сказал, что с тобой что-то случилось, но ты едешь домой. Я переспросила, но он так ничего вразумительного мне сказать не смог. Я трое суток мета себе не находила!
          -Ну, успокойся! Видишь - все в порядке. - проговорил я, обнимая жену за плечи, но про себя подумал: "Ну, брат, сейчас я тебе устрою веселенькое времяпрепровождение!"
          Когда я добрался до института, то кипел, как вулкан, готовый извергать лаву, вулканические бомбы и весь словарь блатного жаргона, но заведующий кафедрой потянул мне мою же собственную телеграмму. Я развернул ее и прочитал: "ДЕЛО ТРЕБУЕТ ЗАДЕРЖКИ ТЧК ПРОШУ ПРОДЛИТЬ КОМАНДИРОВКУ ТРИ ДНЯ ТЧК ТАРАСЯН"!