Станислав Лем Патруль (перевод с польского Василия Молякова)

а дне коробочки стоял домик с красной крышей - его черепичка так напоминала малину, что просто хотелось её лизнуть. Если коробочку слегка тряхнуть, из кустов около домика выскакивали три поросёнка, как три розовых жемчужинки. Одновременно из норы у леса - он был нарисован на внутренней стенке коробочки - вылетал чёрный волк и, щелкая при малейшем движении коробочки зубастой пастью, двигался к поросятам, чтобы их сожрать. Наверное, в середине у него был магнитик. Нужна была немалая ловкость, чтобы этого не допустить. Постукивая в дно коробочки ногтем мизинца, необходимо было завести поросят в дом через воротца, которые тоже не всегда желали отворяться широко. Всё это было не больше пудреницы, но провести за этим занятием можно было полжизни. Однако сейчас поиграть не удалось бы, потому что в отсутствие силы тяжести игра не действовала. Пилот Пиркс тоскливо поглядывал на рычаги ускорителей. Одно небольшое движение, и работа двигателя, пусть и на самом малом режиме, создаст силу тяготения, и можно будет - вместо того, чтобы бессмысленно глазеть в чёрную пустоту, - заняться судьбой поросят.
          Однако правилами не предусматривалось включение двигателей для того чтобы спасти от волка трёх розовых поросят. Более того - категорически запрещалось выполнять какие бы то ни было лишние маневры в пространстве! Как будто это было бы лишним маневром!
          Пиркс медленно спрятал коробочку в карман. Пилоты брали с собой в полет и ещё более удивительные вещи, особенно если полет должен был продлиться долго, как этот. Раньше руководство Базы сквозь пальцы смотрело на то, как расходуется уран при запуске в небо - кроме ракет с их пилотами - разных неуставных предметов: заводных птичек, которые могли клевать рассыпанный хлеб, механических шершней, которые преследовали металлических же ос, китайских головоломок из никеля и слоновой кости, и никто уже, наверное, не помнил, что первым заразил Базу этим недугом маленький Аарменс, который, отправляясь в патруль, попросту выбирал игрушки своему шестилетнему сыну.
          Эта идиллия продолжалась долго - почти год - до тех пор, пока ракеты не перестали возвращаться из полетов.
          В те спокойные времена многие ворчали на патруль, а приписка к группе, которая занималась тем, что "прочёсывала" пустоту, воспринималось как признак особого нерасположения Шефа. Пиркс же вообще этому не удивлялся: патруль - как свинка - рано или поздно каждый должен пройти через это.
          Однако потом не вернулся Томас, большой толстый Томас, который носил сапоги сорок пятого размера, любил подшутить и разводил пуделей, естественно - самых умных пуделей в мире. Даже в карманах его комбинезона постоянно можно было найти шкурку от колбасы и кусочки сахара, а Шеф даже подозревал, что Томас иногда протаскивает на корабль и своих пуделей, но Томас божился, что ему это никогда и в голову не приходило. Возможно. Этого уже никто не узнает, потому что Томас стартовал как-то в июльский полдень, взяв с собой два термоса с кофе - он всегда пил очень много кофе - и на всякий случай поставил ещё один полный термос в пилотской кают-комапнии, чтобы по возвращении кофе был таким, как он любил - смешанный с осадком и сваренный с сахаром. Кофе ждал очень долго. В семь часов три дня назад вышел срок "допустимого опоздания", и имя Томаса записали мелом на доске в пилотской - только его одного. Такого ещё не случалось - только самые старые пилоты помнили ещё то время, когда на кораблях случались аварии, и даже обожали рассказывать молодым ужасные истории из тех времён, когда метеоритное предупреждение поступало на борт за пятнадцать секунд перед ударом - в аккурат столько времени, чтобы попрощаться с семьей. Естественно - по радио. Но это действительно было очень давно. Доска в пилотской всегда была чистой - и висела на стене только в силу инерции человеческой
          В девять было ещё довольно светло - все дежурные пилоты вышли из помещения громкой связи и стояли на газонах, окаймляющих огромную бетонную поверхность космодрома, глядя в небо. В пилотскую никого не пускали. Шеф, который был в городе, приехал вечером, вынул с бобин все регистрационные ленты с записями сигналов томасовского автоматического передатчика и пошел наверх - в застеклённый купол обсерватории, который крутился как сумасшедший, лупя во все стороны света чёрными раковинами радаров.
          Томас полетел на малом AMU, и хоть ядерного топлива ему хватило бы для облёта половины Млечного Пути - как утешал пилотов унтер-офицер из группы заправщиков - все считали его последним идиотом, а кто-то прямо говорил, что кислорода на AMU было всего ничего - на пять суток, не считая восьмичасового НЗ. Целых четверо суток восемьдесят пилотов станции, не считая множества других, в целом - почти пять тысяч ракет - прочёсывали сектор, в котором исчез Томас. Ничего не нашли - тот как растворился в пустоте.
          Вторым был Вильмер. Этого, честно говоря, мало кто любил; собственно и не за что было. В разговоре он никогда никому не давал закончить - всегда влезал как танк. Смеялся глупо и всегда - в самый неподходящий момент, и чем больше кого-то при этом раздражал, тем громче смеялся. Когда не хотелось утруждать себя точной посадкой, он шлёпался за пределами бетонного покрытия прямо на траву, выжигая её вместе с корешками и землёй на метр в глубину. Когда же кто-нибудь другой забирался на четверть милипарсека в его район патрулирования, он тут же составлял рапорты, пусть это был даже его коллега с Базы. Была ещё масса мелочей, о которых даже говорить неудобно - он вытирался чужими полотенцами, чтобы своё дольше оставалось чистым, но когда он не вернулся в Базу, всем вдруг открылось, что Вильмер был нормальный парень и хороший сотрудник. Снова радар сходил с ума, пилоты летали без подмены, не в очередь, люди с радиостанции вообще не уходили домой, спать ложились по очереди у стены на диване, и даже обед им приносили наверх. Шеф, который выехал в отпуск, вернулся специальным рейсом, пилоты прочёсывали сектор четыре дня, а настроение у них стало такое, что за не до конца разогнутый шплинт в самом глупом резьбовом соединении готовы были голову разбить механику, приехали две комиссии экспертов, AMU 116, близнец корабля Вильмера, разобрали по винтику, как карманные часы - результата никакого.
          Правду сказать, сектор занимал объём в тысячу шестьсот биллионов кубических километров, но относился к категории спокойных - никакой метеоритной опасности, ни постоянных роёв, даже обломков от старых, сто лет назад забытых кометных ядер не было, а между тем хорошо известно, что кометы обожают рассыпаться где-нибудь поблизости от Юпитера, в его "мельничном колесе", а потом выстреливать оттуда по своей прежней орбите обломками разбитого ядра. Однако в этом секторе не было ничего - ни один спутник в него не забредал, ни планетоид не говоря уже о Поясе - и именно потому, что пустота в нем была "идеально чистой", никто и не любил в нём патрулировать.
          Тем не менее Вильмер пропал в нём уже вторым, а запись, зарегистрировавшая режим его полета, десять раз прослушанная, сфотографированная, размноженная и отосланная в Институт, рассказала то же самое, что и запись Томаса - то есть ровным счётом ничего. Какое-то время сигналы от корабля продолжали приходить, потом перестали. Автоматический передатчик посылал их довольно редко - раз в час. После Томаса осталось шестнадцать таких сигналов, после Вильмера - четырнадцать. Это было всё.
          После второго случая руководство развернуло бурную деятельность. Сначала проверили все корабли - двигатели, распределители, каждый винт, за поцарапанное стекло можно было лишиться отпуска. Затем заменили все часовые механизмы передатчиков - как будто они были в чём-то виноваты! С тех пор сигналы передавались с кораблей каждые восемнадцать минут. В этом ещё не было ничего плохого, однако теперь при входе на корабль постоянно находились два старших офицера, которые безжалостно отбирали у людей всё - лишали их клюющих и поющих птичек, бабочек, пчёлок. Венец предусмотрительности - целая груда конфискованных предметов вскорости громоздилась в кабинете Шефа. Злые языки поговаривали, что двери у него потому так часто заперты, что он сам забавляется этими штучками.
          В свете всех этих событий только теперь можно было оценить редкие качества пилота Пиркса, который помимо всего сумел пронести на борт своего AMU домик с поросятами. Другое дело, что он не имел с этого ничего кроме морального удовлетворения.
          Патрульный полёт тянулся уже девятый час. Тянулся - это было весьма точное определение. Пилот Пиркс сидел на своём кресле, забандажированный и связанный ремнями безопасности, как мумия - только что руки и ноги свободны, и с апатией поглядывал на экраны. В течение шести недель летали парами - на дистанции трёхсот километров, - но потом База вернулась к прежней тактике: сектор был пуст, абсолютно пуст, и именно поэтому даже одной патрульной ракеты для него были слишком много. Однако нельзя оставлять "дыры" на звездных картах, поэтому дальнейшие патрульные полеты совершались в одиночку. Пиркс стартовал восемнадцатым, считая с того времени, когда отказались от парных патрулей.
          Не имея чем заняться, он думал о том, что случилось с Томасом и Вильмером. На Базе о них уже почти никто не вспоминал, но в полете человек достаточно одинок для того, чтобы можно было позволить себе даже бесплодные размышления. Он летал почти три года (точнее говоря - два года и четыре месяца), и его считали уже мастером своего дела. Астральная тягомотина просто грызла его, хотя он вовсе и не был позёром.
          Патрульный полёт сравнивали - и не без основания - с ожиданием у зубного врача, при единственной только разнице, что тот так и не приходил. Звёзды не двигались - ясное дело - Земли не было видно, но если и выпадало такое счастье, то она выглядела как малюсенький кусочек посиневшего ногтя, и то лишь в первые два часа полёта, потому что потом становилась звездой, похожей на все остальные, только что немного перемещалась. На солнце, как известно, смотреть нельзя вообще. В этой ситуации проблема китайских головоломок и игр на сообразительность становилась просто горячей. Однако основной задачей пилота было висеть в коконе ремней, наблюдать за обзорными и радиолокационным экранами, время от времени докладывать на Базу о том, что ничего существенного не произошло, проверять показания холостого хода реактора, а иногда - но это уж чрезвычайно редко - приходил из пределов сектора сигнал о помощи или даже SOS, и тогда следовало, гнать сломя голову, но это было удачей, которая выпадала не чаще одного-двух раз в год.
          Если все это как следует обмозговать, только тогда станет понятным, что самые разнообразные мысли и видения пилотов, - с точки зрения Земли и обыкновенных ракетных пассажиров абсолютно лишние, - были самыми что ни на есть человеческими. Когда тебя со всех сторон окружают полтора триллиона кубических километром пустоты, в которой не было даже щепотки пепла от сигареты, тогда желание чтобы случилось хоть что-нибудь - даже самая ужасная катастрофа - становится просто навязчивой идеей.
          За время своих ста семидесяти двух патрульных полётов Пиркс испытал на себе самые разные психические состояния, был сонным, огорчённым, чувствовал себя стариком, чудил, думал о том, что довольно сильно помешался, наконец стал - как и во время учёбы - выдумывать самые невероятные истории, иногда такие запутанные и сложные, что для их окончания не хватало целого полёта. Другое дело, что он продолжал томится и дальше.
          Забираясь в лабиринт одиноких размышлений, он наверняка знал, что ни до чего не додумается, и загадка исчезновения двух его товарищей останется неразгаданной - разве не ломали себе над нею голову самые лучшие специалисты Базы и Института целыми месяцами с известным результатом? Поэтому он склонялся к мнению заняться волком и поросятами, поскольку занятие это было не менее бесполезным, чем его пустые размышления, зато куда более приятным. Но двигатели молчали, не было ни малейшей причины их запускать, ракета неслась по отрезку очень вытянутого эллипса, в одном из фокусов которого находилось Солнце, а поросята должны были ждать до лучших времён.
          Но что же всё таки случилось с Томасом и Вильмером?
          Неуч начал бы с того, что их ракеты столкнулись с чем-то, например, с метеоритом или с облаком космической пыли, или с остатками ядра кометы, наконец - с куском какого-то старого космического драндулета. Однако такое столкновение было так же маловероятно, как и возможность найти брильянт посреди шумной улицы. Соответствующие вычисления однако показывают, что вероятность найти такой брильянт гораздо больше.
          От зелёной тоски - только из-за этого - Пиркс стал загружать свой Вычислитель цифрами, составлять уравнения, вычислять вероятности соударения. В результате получилось такое число, что Вычислитель был вынужден отбросить восемнадцать последних знакомест, чтобы оно вообще поместились в окошках дисплея.
          Впрочем, пустота была п у с т о й. Никаких останков старых комет, никаких облаков космической пыли - ничегошеньки. Остов старой ракеты мог ещё обнаружиться - с чисто теоретической точки зрения так же, как и в любой другой точке Космоса - через невообразимое число лет. Но Томас и Вильмер увидели бы их издалека, по крайней мере, за 250 километров, а если бы те выходили со стороны Солнца, всё равно метеорадар объявил бы тревогу за добрых 30 секунд перед точкой возможного столкновения, а если бы ещё и пилот пропустил бы эту тревогу, если бы, скажем, задремал, то автоматика выполнила бы маневр уклонения. Если же автоматика отказала, то такое чудо могло случиться однажды, но никак не дважды в течение нескольких дней. Все это мог нагромоздить обыкновенный профан, который на знает, что в ракете во время полёта могут случиться вещи, гораздо более опасные, чем встреча с метеоритом или с истлевшей головой кометы. Ракета, даже такая небольшая, как AMU, состоит из без малого ста четырнадцати тысяч важных частей - важных, это значит таких, авария которых ведёт к катастрофе. Менее важных частей насчитывается более миллиона. Если даже и происходит что-нибудь ужасное, то корабль и после смерти пилота не разлетелся бы на мелкие кусочки и никуда бы не пропал, потому что, как говорят старые пилоты, в пустоте ничего пропасть не может - и если оставить в ней свой портсигар, достаточно только рассчитать элементы его орбиты, прибыть в нужную точку в нужное время, и он сам двигаясь по своей орбите, прыгнет с астрономической, до секунды, точностью прямо вам в руки. Поскольку любое тело бесконечно кружит по своей собственной орбите, останки разбитых кораблей рано или поздно находятся.
           Большие Вычислительные Машины Института рассчитали около сорока миллионов возможных орбит, на которых могут находиться ракеты погибших пилотов, и все эти пути были исследованы, это значит - прозондированы точечными пучками самых мощных локаторов, какими только располагает Земля. С известным результатом.
          Конечно, нельзя сказать, что в процессе этого зондирования было проверено абсолютно всё пространство системы. Ракета в сравнении с ним является чем-то гораздо более малым, чем атом в сравнении с земным шаром, но искали везде, где только ракеты могли находиться при условии, что пилоты не покинули объём патрулируемых секторов с максимальной скоростью. Да и с какой стати им удирать из своего сектора? Ведь они не получали ни одного радиосигнала или вызова, ничего такого не имело места - это было установлено точно.
          Было похоже на то, что Томас и Вильмер вместе со своими кораблями просто испарились, как капли воды, упавшие на раскалённую плиту - или же...
          Неуч с фантазией, в отличие от простого неуча, в качестве причины таинственного исчезновения выдвинул бы гипотезу о существовании в пространстве некоего злого и опасного, а также обладающего разумом таинственного существа с других звёзд.
          Однако астронавтика развивалась уже так долго, что никто давно не верил в существование таких монстров, поскольку в исследованном Космосе их никто не встречал. Количество баек о таинственных чудовищах давно уже перевалило, наверное, за число кубических километров пространства в системе. Кроме, конечно, самых "зелёных", кто летал только в кресле под куполом центрифуги, никто не дал бы за гипотезу об их существовании и ломаного гроша. Может быть, и существуют жители далёких звёзд, но только очень далёких.
          Несколько примитивных моллюскообразных, немного водорослей, бактерий, не известных на Земле - весь урожай многолетних экспедиций. И даже если бы даже предположить их существование, неужели этим существам нечего было больше делать, кроме как выслеживать в одном из бесполезнейших мест пространства маленькие патрульные корабли? И как они могли к ним приблизиться незамеченными?
          Таких вопросов, обращающих всю гипотезу в абсолютнейший нонсенс, было много, так много, что она теряла всякий смысл. Даже Пиркс, склонный к исходу девяти часов полёта ко всяким измышлениям, должен был прилагать огромные усилия - в свете этих всех непреложных истин, - чтобы несмотря ни на что разместить этих звездных демонов где-то в своём воображении.
          Время от времени, когда, несмотря на отсутствие силы тяготения, устав от однообразной позиции, он изменял угол наклона кресла, к которому был прикреплён, потом поочерёдно посматривал вправо и влево, при чём вовсе не замечал трёхсот одиннадцати указателей, контрольных огоньков, пульсирующих экранов и цифровых шкал, потому что все вместе они для него были тем, чем для обычного человека являются черты знакомого лица, знакомого так давно и хорошо, что не нужно внимательно смотреть на линию рта, угол раскрытия век или искать морщины на лбу, чтобы понять его выражение. Так и шкалы вместе с контрольными лампочками сливались в глазах Пиркса в единое целое, которое говорило, что всё в порядке. Когда потом он смотрел прямо вперёд, то видел перед собой звёздные экраны, а между ними своё собственное лицо в обрамлении выпуклой, частично закрывающей лоб и подбородок, жёлтой резины.
          Между двумя звёздными экранами находилось зеркало, не очень большое, но размещённое так, чтобы пилот видел в нём только себя - и ничего больше. Непонятно, зачем здесь было зеркало и для чего оно могло пригодиться. Вернее - известно было, но умные рассуждения, говорящие в пользу его необходимости, мало кого убеждали. Родились они в головах психологов. Человек, утверждали они, как это ни странно звучит, часто, особенно если долгое время находится в одиночестве, перестаёт определённым образом контролировать состояние своего сознания и своих эмоций, и ни с того ни с сего, может статься, впадает в какой-то гипнотический ступор, даже в сон наяву с открытыми глазами, от которого бывает не в состоянии в нужное время встряхнуться. Часто некоторые попадают под власть неведомо откуда берущихся галлюцинаций или состояния страха, любо внезапного возбуждения - и на все такие случаи прекрасным средством является наблюдение собственной физиономии. Другое дело, что видеть перед собой в течение нескольких часов собственное личико как вмурованное и изучать каждое его выражение - не очень приятно. Об этом тоже мало кто знает кроме пилотов патрульных машин. Начинается всё с совершенно невинных вещей, сначала человек состроит мину, скривится или усмехнётся собственному отражению, а затем идут гримасы всё более ужасные, как бывает тогда, когда такая противоестественная ситуация выходит за пределы обычной выдержки. Пиркс, к счастью, немного любовался на самого себя в отличие от некоторых других пилотов. Этого, правда, никто не проверял, да оно и невозможно, но рассказывали, что некоторые, в приступе тоски или какой-то необыкновенной глупости, начинали творить такое, что невозможно описать, например, плевали в собственное отражение, а потом, устыдившись, делали то, что категорически запрещено - отстёгивали ремни и в лишенной гравитации ракете пытались идти или доплыть до зеркала, чтобы как-то очистить его перед посадкой. Были даже такие, что утверждали, будто бы Ворц, который врубился на тридцать три метра в бетонную плиту посадочной площадки, слишком поздно вспомнил о необходимости вытереть зеркало и занимался этим уже во время вхождения ракеты в атмосферу.
          Пилот Пиркс таких вещей никогда не делал, и что более важно - у него не возникало ни малейшего желания плюнуть в зеркало, а подавление его часто приводило некоторых к тяжелой внутренней борьбе - над чем могли смеяться только те, кто никогда не бывал в одиночном патруле. Пиркс всегда, даже во время самой сильной скуки, находил в конце концов нечто, вокруг чего и крутил свои переплетённые и расплывчатые мысли и чувства, как нить вокруг твердого стержня.
          Часы - обыкновенные, для индикации времени - показывали одиннадцать вечера. Через тринадцать минут он должен был оказаться на самом дальнем от солнца отрезке своей орбиты. Пару раз кашлянул, чтобы проверить микрофон, наугад потребовал от Вычислителя извлечь корень четвёртой степени из 8769983410567396, даже не посмотрел на результат, который Вычислитель выдал с большой поспешностью, перемалывая в своих окошках циферки и нервно ими потрясая, словно от этого результата бог знает что зависело, и подумал что когда совершит посадку, то сначала выбросит из ракеты через люк рукавицу, просто так, затем закурит и пойдёт в кают-компанию, где закажет себе что-нибудь жареное, острое, с красным перцем, и ко всему - большую кружку пива, любил он его - когда заметил светлое пятнышко.
          Он смотрел в левый передний экран почти невидящими глазами и всем телом и духом был уже в кают-компании, даже ощущал запах хорошо поджаренной картошечки - её готовили специально для него - однако, как только пятнышко вошло вглубь экрана, весь напрягся, так что если бы не ремни, то наверняка вспорхнул бы вверх.
          Экран имел около метра в диаметре и выглядел как чёрный колодец - почти в середине светилась Ро Змееносца, а Млечный Путь рассекался бегущим почти у самого края экрана двойным провалом пустоты. С обеих его сторон звезды были рассыпаны как белый порошок. В эту неподвижную картину вплыла, равномерно двигаясь, мелкая светлая точка, мелкая, но значительно более резкая на фоне каждой из звёзд. Не то чтобы она светилась очень сильно - Пиркс её заметил только потому, что она двигалась.
          В пространстве встречаются светящиеся движущиеся точки. Это габаритные огни ракет. Обычно ракеты не зажигают бортовых огней, а делают это только по радиовызову с целью опознавания. У ракет разные огни - одни у пассажирских, другие - у грузовых, и самые разные - у быстрых баллистических, патрульных, космической службы, заправщиков и так далее. Это самые различные огни, по-разному размещаемые и самых разных цветов, за исключением одного - белого. Ракеты не могут иметь былые огни, чтобы их можно было всегда отличить от звёзд. Если, скажем, одна ракета летит точно в кильватере другой, белый огонь передней ракеты, наблюдаемый с летящей следом, будет казаться неподвижным - как звезда, - а этого следует избегать, чтобы летящий сзади пилот не был введён в заблуждение.
          Пятнышко, которое лениво вплыло в экран, было однако совершенно белым - Пиркс почувствовал, как глаза вылезают на лоб. Он даже не моргал, боясь потерять его из виду. Когда же наконец глаза стало жечь, он моргнул, но ничто не изменилось. Белая точка спокойно двигалась, и уже несколько сантиметров отделяло её от противоположного края экрана. Ещё минута - и она исчезла бы из поля зрения.
          Руки Пилота Пиркса сами схватились за нужные рычаги. Работающий до сих пор вхолостую реактор дал молниеносный выхлоп. Ускорение вдавило Пиркса в глубь губчатого кресла, и звезды задвигались в экранах. Млечный Путь косо пошёл вниз, словно это потекло настоящее молоко, зато движущееся пятнышко перестало перемешаться - ракета была нацелена на него своим носом, как нос гончей собаки на забившуюся в траву куропатку - что значит опыт!
          Весь маневр длился не более десяти секунд.
          До тех пор Пиркс не успел еще ничего подумать, теперь же ему показалось, что это просто галлюцинация, потому что такие вещи не случаются никогда. Эта мысль принесла некоторое удовлетворение. Вообще люди больше полагаются на собственные ощущения и когда видят на улице умершего знакомого, то готовы скорее допустить, что тот воскрес, чем то, что они сами просто сошли с ума.
          Пилот Пиркс сунул руку во внутренний карман кресла, достал оттуда небольшой флакончик, вставил себе в нос две его прозрачные трубочки и потянул носом так, что глаза залило слезами. Психрон с гарантией прерывал даже каталептическое состояние йогов и видение святых угодников. Однако пятнышко продолжало двигаться в середине левого экрана перед глазами Пиркса. Поскольку он сделал то, что предписывалось правилами, то вернул флакончик на прежнее место, слегка поманеврировал рулевыми двигателями, а когда убедился, что идёт за ним пересекающимся курсом, взглянул на радар, чтобы оценить дистанцию до этой светящейся точки.
          Это было вторым потрясением - потому что экран метеоритного радара был пуст - зелёный луч, как запасшая в себе достаточное количество света полоса фосфора, бегал себе по экрану круг за кругом и не давал ни малейшей отметки - ничего, абсолютно ничего.
          Пилоту Пирксу, конечно, не пришла в голову такая дурь, что он видит перед собой духа в светящемся ореоле. Он вообще не верил в духов, хотя в некоторых обстоятельствах и рассказывал о них некоторым знакомым - преимущественно женщинам - но в этих случаях и речи не было о спиритизме.
          Пиркс просто подумал, что то, за чем он летит, не является мертвым космическим телом, потому что такие тела в с е г д а отражают пучок радиоволн. Только предметы, искусственно созданные и покрытые специальной субстанцией, которая поглощает, гасит и рассеивает сантиметровые волны, не дают никакого радиоэха.
          Пиркс откашлялся и сказал медленно, чувствуя, как его двигающаяся гортань мягко надавливает на размещенный на ней ларингофон:
          - AMU сто одиннадцать Патруль вызывает объект летящий в секторе тысяча сто два точка два, курсом приблизительно на сектор тысяча четыреста четыре, с одним белым габаритным огнём. Прошу подать свои CQD. Прощу подать свои CQD. Приём.
          И ждал, что будет дальше.
          Проходили секунды, минуты - не было никакого ответа. Пиркс заметил, что пятнышко бледнеет - то есть удаляется от него. Радиолокационный дальномер ему не мог помочь, но у него был ещё, в качестве резерва, хоть и примитивный - оптический дальномер. Он вытянул ногу далеко вперёд и нажал на педаль. Дальномер съехал сверху - чем-то напоминал бинокль. Пиркс прижал его левой рукой к глазам и стал наводить на резкость.
          Пятнышко он поймал в объектив почти сразу - и кое-что ещё. В поле зрения оно увеличилось и было теперь величиной с горошину, если на неё смотреть с дистанции в пять метров, то есть - учитывая масштабы в пустоте - просто огромное. Кроме того, по его округлой и как бы немного сплющенной поверхности проплывали справа налево медленные мелкие затемнения - как будто, например, кто-то двигал толстым чёрным волосом у самого объектива дальномера. Эти затемнения были такими туманными, неотчётливыми, но их движение не прерывалось - всё время справа налево.
          Пиркс завертел регулятор, но оказалось, что пятнышко никак не хочет становиться резким, поэтому с помощью второй оптической призмы, служащей именно для этих целей, он разделил изображение надвое и начал сводить вместе обе его части, а когда ему это удалось, взглянул на шкалу и остолбенел в третий раз.
          Светящийся объект летел в четырёх километрах от ракеты!
          Это всё равно, как если кто-нибудь, едучи очень быстро на гоночном автомобиле, оказался в пяти миллиметрах от заднего бампера другого автомобиля - расстояние такое в пространстве является опасным и запрещённым.
          Пирксу немногое оставалось сделать. Он направил указатель наружной термопары на пятнышко - дистанционно управляемым рычагом передвигал визир, пока не накрыл им святящуюся точку - краем глаза схватил отсчёт: 24 градуса по шкале Кельвина.
          Это значило, что пятнышко имеет температуру окружающего пространства - всего около двадцати пяти градусов выше абсолютного нуля.
          Теперь он был абсолютно уверен в том, что пятнышко не может ни существовать, ни светить, а тем более - двигаться. Несмотря на всё это оно плавало перед его носом, а он тянулся за ним следом. Оно потухало всё явственнее - и всё быстрее. Через минуту он убедился, что оно отдалилось на сто километров, и увеличил скорость.
          Тогда случилось самое удивительное.
          Пятнышко сначала позволило себя догнать. Вот оно было уже в 80, 70, 50, 30 километрах от носа ракеты. Потом он снова пошло вперёд. Он увеличил скорость - до 75 километров с секунду. Пятнышко делало 76. Пиркс снова добавил газу, но уже - не в час по чайной ложке. Он дал в дюзы половину всей мощности, и им просто выстрелило вперёд. Тройная тяжесть вдавила его в кресло. AMU обладал небольшой начальной массой и разгонялся как гоночный автомобиль. Через минуту он делал уже 140.
          Пятнышко делало 140,5.
          Пиркса обдало жаром. Он дал полную мощность.. AMU весь запел как натянутая струна. Указатель скорости, измеряющий её относительно неподвижных звёзд, быстро полез вверх: 155 - 168 - 177 - 190 - 200.
          При двухстах Пиркс взглянул в дальномер, причём это движение было настоящим подвигом, достойным легкоатлета-десятиборца, так как ускорение достигало 4 g.
          Пятнышко явно приближалось - росло в экране - сначала их разделяли несколько сот, потом несколько десятков, затем десять, наконец шесть километров, ещё минута - и оно оказалось в трёх. Оно стало теперь ещё больше - как горошина на расстоянии вытянутой руки. Туманные затенения всё ещё перемещались по его диску. Свет мало напоминал звезды второй величины, но оно было диском, а не точкой, как звезда.
          AMU 111 выдавал из себя всё. Пиркс гордился им. В малой рулевой рубке по-прежнему ничто не напоминало о полном ходе - ни малейшей вибрации. Выхлоп шёл строго вдоль оси, полировка дюз - идеальная, двигатель тянул как молодой дьявол!
          Пятнышко всё приближалось - правда всё медленнее. Оно было уже в двух километрах, когда Пиркс начал быстро-быстро соображать.
          Вся эта история была слишком удивительна. Огонь не принадлежал никакому земному кораблю. Космические корсары? Он смеялся над ними. Нет никаких космических корсаров, тем более что им делать в пустом как бочка секторе? Пятнышко обладало очень большой маневренностью - тормозило и срывалось с места очень резко. Когда хотело, оно убегало от него, а сейчас позволяло себя медленно догонять. И вот это не нравилось ему больше всего. Он подумал, что именно так ведёт себя приманка. Например, червячок на крючке перед самым носом у рыбы.
          И, естественно, тут же он подумал и о крючке.
          - Погоди-ка, касатик, - сказал он сам себе и нечаянно так "тормознул", что словно перед ним вдруг оказался по крайней мере - планетоид хотя радар по-прежнему был пуст, а экраны ничего не показывали. Несмотря на то, что он машинально согнул шею и прижал подбородок к груди как можно плотнее, чувствуя одновременно, как автоматика моментально наполняет его комбинезон дополнительной порцией сжатого воздуха, чтобы противостоять шоку быстрой остановки, он на целую минуту потерял сознание.
          Стрелка гравиметра прыгнула на минус 7, задрожала и медленно сползла на минус 4. AMU 111 потерял сразу почти треть скорости - теперь он делал только 145 километров в секунду.
          А где пятнышко? Он забеспокоился, так как потерял его из виду. Нет, вот оно. Однако далеко. Оптический дальномер показывал дистанцию в 240 километров. Больше пролетаешь за две секунды. А потом - сразу вслед за его маневром - оно тоже резко сбросило скорость!
          И тогда - позже он сам удивлялся, что только тогда - ему пришло в голову, что это и есть то самое загадочное н е ч т о, которое встретили в своих патрульных полётах Томас и Вильмер.
          До этой минуты он вообще не думал об опасности. Теперь же его охватил страх. Это длилось недолго. Конечно, такие вещи не могут случаться, но е с л и б ы это был огонь чужого корабля, неземного? Пятнышко приближалось к нему, явно снижая скорость, вот до него уже 60 - 50 - 30 километров - он чуть газанул и даже остолбенел, так моментально оно выросло - висело в двух километрах от носа, снова было уже тут!
          С обратной стороны кресла, в специальном кармане, был ночной десятикратный бинокль - используют его только в исключительных случаях: когда, например, испортится радар и необходимо подойти к какому-нибудь спутнику с его тёмной стороны. Теперь он очень пригодился. Увеличение бинокля было такое, что он видел перед собой пятнышко, словно в ста метрах впереди: небольшой диск, белый как молоко, но молоко разбавленное, меньше, чем видимая с Земли Луна. Через него проплывали мелкие вертикальные затемнения. А звезды, когда оно их закрывало, не исчезали сразу, а только спустя некоторое время, словно сам краешек белого диска был немного более разрежен и прозрачен, чем середина.
          Вокруг молочного пятнышка ничто не заслоняло света звёзд. За сто метров - в бинокль - он бы заметил корабль размером с ящик письменного стола. Не было там ничего. Никакого корабля. И это пятнышко не было никаким огнем - ни габаритным, ни выхлопным. Наверняка.
          Просто - самостоятельное летающее белое пятнышко.
          Можно было сойти с ума.
          Ему до смерти захотелось выстрелить в этот молочный диск. Это, правда, было сделать трудновато, поскольку на AMU 111 не было никакого оружия. Правилами не предусматривалось его использование. У Пиркса были только две вещи, которыми он мог выстрелить: самим собой и шаром-зондом. Патрульные корабли сконструированы так, что пилот может катапультироваться в герметической оболочке на ленточном замедлителе. Делается это лишь в крайнем случае, и, естественно - вылетев из ракеты, назад в неё уже не вернешься. Значит, оставался только шар-зонд. Это очень простое устройство - тонкостенный резиновый шар, пустой, свёрнутый так плотно, что напоминает дротик. Он покрыт алюминиевой пудрой , чтобы его было лучше видно. Часто трудно доверять показаниям аэродинамометра - входишь уже в плотные слои атмосферы или ещё нет. А пилоту просто необходимо знать, что находится в том направлении, в котором он летит - разреженный газ или пустота. В этом случае он выпускает шар-зонд, который автоматически наполняется и летит со скоростью, несколько большей скорости корабля. Как светлое пятнышко его видно на расстоянии пяти-шести километров. Если он попадает в разреженный газ, даже очень разреженный, то разогревается от трения и лопается. Пилот видит, что нужно тормозить. Пиркс пытался прицелиться носом в туманный диск. Он не мог использовать радар и поэтому использовал оптическую наводку. Попасть в такой небольшой предмет на расстоянии почти двух километров трудно. И всё же он пытался выстрелить, но диск никак не хотел попадаться ему в прицел. Сколько раз он ни пытался осторожно маневрировать отклоняющей дюзой, поворачивая нос AMU - диск спокойно отплывал в сторону и летел впереди - в середине левого экрана. Пятнышко повторяло эти маневры вслед за ним каждый раз, и каждый раз - всё быстрее ориентируясь в его намерениях. Не хотело оно иметь AMU нацеленным точно в него - летело параллельно с небольшим боковым отклонением.
          Это была фантастика. Чтобы заметить небольшое движение носа его ракеты на таком расстоянии, диск должен был обладать просто гигантским телескопом, которого Пиркс не наблюдал и следа. Несмотря на это оно уклонялось с едва полусекундным опозданием.
          Его тревога возрастала. Он сделал уже всё, что мог для идентификации это необыкновенного летающего объекта, и не продвинулся ни на шаг вперёд. И тогда, сидя неподвижно и ухватившись за управление руками, которые постепенно начинали затекать, он подумал, что с теми должно было происходить то же самое. Что они встретили пятнышко - попробовали вызвать его CQD, полагая, что видят перед собой такой удивительный корабль; что - когда он не ответил - погнались за ним, всё быстрее и быстрее; что так же, как и он, они рассматривали его в бинокль и заметили бегущие по его поверхности тени; может быть даже стреляли в его шарами-зондами, а потом сделали что-то такое, что уже не вернулись.
          Когда он понял, как близок к тому, чтобы разделить такую же точно судьбу, то почувствовал даже не испуг, а просто отчаяние. Это было как в кошмарном сне - в течение минуты он не знал, то ли он это он и есть, то ли он - Томас, то ли он - Вильмер. Потому что в тот раз всё точно так и было - ни малейшего сомнения у него в этом не оставалось. Он сидел как парализованный, весь наполненный уверенностью, что спасения уже нет. Самым жутким было то, что он не мог заметить никакой опасности - пространство было пустым...
          Пустым?
          Да, этот сектор был пуст, но он гнался за ним больше часа, доходя до 230 километров в секунду. Быть может - да нет, наверняка - он находился уже на самой границе сектора или вообще уже выскочил за его пределы? Что дальше? Дальше сектор 1009, ещё полтора триллиона кубических километров пустоты. Одна только пустота, на миллионы километров - ничего, только пустота, а в двух километрах от его носа - танцует белое пятнышко.
          Он лихорадочно стал думать, что могли сделать теперь - именно теперь - Вильмер или Томас. Потому что ему нужно сделать что-то совсем другое. Иначе он просто не вернётся.
          Он ещё раз надавил на тормозную педаль. Стрелка дрожала. Он летел всё медленнее, делая теперь всего 30, 22, 13, 5 километров в секунду - указатель мягко подрагивал где-то в районе нуля. С точки зрения Правил - затормозил. В космосе нельзя остановиться окончательно и стоять как врытый столб - всегда есть какая-то остаточная скорость в силу тех или иных причин.
          Светлое пятнышко уменьшалось. Оно было всё дальше и дальше - потом вдруг перестало уменьшаться. Вновь начало расти, увеличиваться в размерах до тех пор, пока не остановилось так же, как и он. В двух километрах от его носа.
          Чего бы не сделали Томас и Виьмер?. Чего бы они не стали делать н а в е р н я к а? Конечно, они не стали бы удирать от такого маленького, паршивого, идиотского свет-лячка, не отступили бы перед глупым пятнышком молочного цвета!
          Ему не хотелось поворачивать: выполни он поворот - потерял бы пятнышко из виду, оно бы оставалось тогда за кормой, а за тем, что происходит за кормой, наблюдать трудно, нужно поворачиваться головой к боковому экрану. Кроме того, он не хотел, чтобы э т о было у него сзади. Ему нужно было хорошо и постоянно э т о видеть. Поэтому он стал двигаться задним ходом, используя тормозные двигатели в качестве разгонных. Такие вещи пилоту тоже необходимо уметь делать - это элементарный пилотаж. Минус 1g, минус 1,6 g, минус 2 g, Ракета не шла так идеально, как на главном двигателе - нос то и дело немного уводило из стороны в сторону. Оно и понятно - тормозные двигатели для того и служат, чтобы тормозить, а не разгонять корабль.
          Светящееся пятнышко как будто тоже замедляло движение. На несколько секунд он оставил его, уменьшающимся в пространстве, на минуту оно закрыло Альфу Эридана, потом сошло с неё, поплясало между малыми безымянными звёздочками - и потянулось вслед за ним.
          Не хотело отставать.
          - Только спокойно, - подумал он. - А что мне, в конце концов, оно может сделать? Такое маленькое святящееся говно. И какое мне до него дело? Я должен патрулировать сектор. А это дерьмо пусть черти с кашей съедят.
          Думал он именно так, но при этом ни на минуту не спускал глаз с белого огонька. С момента встречи прошло уже почти два часа. Иногда наступали минуты, когда глаза уже начинало жечь и они слегка слезились. Он таращил их как можно больше и всё ещё летел задним ходом. А так нельзя лететь быстро. К тому же тормозные двигатели не рассчитаны на длительную работу. Поэтому он летел со скоростью восемь километров в секунду и потел.
          С какого-то момента он стал ощущать, что нечто неприятное происходит с его шеей - как будто кто-то щипцами оттягивал кожу у кадыка и тянул её к грудной клетке, также стала ощущаться некоторая сухость во рту. Он не обращал на это внимания, так как имело место нечто более важное, чем кожа не шее и сухость во рту. Потом вдруг пару раз у него появилось ощущение, что он не чувствует своих собственных рук. Ноги ощущал. Правая как раз давила на педаль торможения. Попробовал пошевелить руками, так как не хотел спускать глаз с пятнышка. Оно как бы даже подошло ближе - может на расстоянии 1,9 километра от носа, может 1,8. Догоняло его - что ли?
          Он хотел поднять руку - не смог. Вторую - не то, чтобы не смог, а вообще не чувствовал своих рук, как будто их совсем не было! Хотел взглянуть на них - голова даже не дрогнула. Шею свело, и она напряглась и была неподвижна, как пень!
          Он запаниковал. Почему же до сих пор он не сделал того, что было его святой обязанностью? Почему, встретившись с пятнышком, не вызвал тотчас же Базу и не доложил о нём?
          Потому что ему было стыдно. Так же стыдно было, видимо, Томасу и Вильмеру. Он мог себе представить, каким смехом грохнула бы вся рубка радиослухачей. Светящееся пятнышко! Белый светлячок, который сначала убегает от корабля, а потом догоняет его! Ну, конечно! Они бы посоветовали ему ущипнуть себя и проснуться.
          Теперь было уже всё равно. Он ещё раз посмотрел на экран и проговорил:
          - AMU 111 Патруль - Базе...
          Вернее, это значит - хотел сказать. Но не сумел. Голос не прозвучал у него из гортани, и она испустила только какое-то нечленораздельное бульканье. Он собрал все силы, и буквально зарычал. И тогда - в первый раз после встречи с объектом - глаза его соскользнули со звёздного экрана и упали на зеркало. Перед ним в кресле пилота, в округлом желтом шлеме сидел монстр!
          У него были огромные, налитые и выпученные глаза, полные смертельного ужаса, распахнутый, как у лягушки, рот, в котором болтался тёмный язык. Вместо шеи вибрировали какие-то напряжённые струны, так что в них тонула вся нижняя челюсть - и эта тварь с серой, внезапно раздувающейся мордой, рычала.
          Он попробовал закрыть глаза - не вышло. Захотел снова взглянуть на экран - не смог. Пристёгнутая к креслу тварь, дергалась всё сильнее, словно ей хотелось разорвать ремни. Пиркс смотрел на этого урода - он ничего другого не мог сделать. Сам же не чувствовал никакой дрожи - ничего. Только ощущал, что ему становится душно - не мог вдохнуть.
          Где-то рядом, вот здесь, он слышал зубовный скрежет. Он вообще перестал быть Пирксом - ничего не понимал, не имел ни рук, ни ног, у него оставалась только нога, которая давила на педаль торможения. Чувствовал, что ему принадлежит только взгляд, мут-неющий всё больше, и в котором начинают плавать маленькие светлые пятнышки. Он пошевелил ногой. Та задрожала. Поднял её. Опустил.
          Монстр в зеркале был серый как пепел - из его рта шла пена. Глаза целиком вылезали из орбит, и его всего трясло.
          Тогда он сделал то единственное, что ещё мог - размахнулся ногой, подбросил её вверх и изо всей силы ударил себя коленом в лицо. Ощутил страшную сверлящую боль разбитых губ, кровь хлынула ему на подбородок, он перестал видеть.
          - А-а-а-а-а! - рычал он. - А-а-а-а-а!
          Это был его голос.
          Боль куда-то исчезла, он снова ничего не ощущал. Что произошло? Где он находился? Он был нигде. Не было ничего...
          Он бил и бил, уродуя коленом собственное лицо, дергаясь, как сумасшедший - но рёв прекратился. Он услышал собственный захлёбывающийся, давящийся кровью крик.
          Появились руки. Они были как деревянные, и при каждом движении в них возникала такая боль, как будто там порвались все мышцы - но двигать ими он мог. Одеревеневшими пальцами, на ощупь, он стал расстёгивать ремни. Затем схватился за подлокотники кресла. Поднялся. Ноги под ним тряслись, всё тело было словно бы отбито молотком. Ухватился за шнур, натянутый наискосок по всей рубке, и подошёл к зеркалу. Обеими руками взялся за его раму.
          В зеркале стоял пилот Пиркс.
          Он уже не был серым - всё лицо было в крови, с разбитым и распухшим носом. Из разбитого рта капала кровь. Щёки были ещё синие, опухшие, под глазами - чёрные круги, что-то ещё подрагивало под кожей на шее, но уже всё слабее и слабее - и это был он, Пиркс. Долго вытирал кровь с подбородка, сплёвывал, глубоко вздыхал, слабый как ребёнок.
          Отошёл назад. Посмотрел в экран. Корабль всё ещё летел задним ходом - без тяги, только по инерции. Белое пятнышко плыло вслед за ним, в двух километрах от носа корабля.
          Держась за шнур, он подошёл к креслу. Думать не мог вообще. Руки у него задрожали, - вот только сейчас, - но это было обычной реакцией после шока, он это хорошо знал, он этого не боялся. Перед самым креслом что-то было не так...
          Верхняя поверхность автоматического передатчика была вдавлена. Он толкнул крышку - та упала. Внутри - всё разбито в кашу. Как это случилось? Неужели это он сам пнул передатчик? Когда?
          Сел в кресло, включил маневровый двигатель и заложил вираж.
          Белый диск на экране заколебался, поплыл, дошёл до его края и - вместо того, чтобы исчезнуть, - отскочил он него как мячик! И вернулся в середину!
          - Ты! Сволочь! - крикнул он с ненавистью и чувством гадливости.
          И вот из-за такой ерунды он сам чуть было не перешёл "на постоянную орбиту"!! Если светлячок не исчез при повороте за пределами экрана, это значило - дело ясное, - что нет вообще в пространстве никакого тела, но "светлячок" генерируется самим экраном. Ведь экран - это не окно. В ракете вообще нет никаких окон. У неё есть телевизионное оборудование - снаружи, в обшивке расположены объективы, а внутри - аппаратура, преобразующая их электрические импульсы в изображение на катодной трубке. Может быть она отказала? Вот таким удивительным образом? Видимо, и у Томаса, и у Вильмера случилось то же самое? Как это было возможно и - что с ними стало?
          Но в этот момент голова у него была занята другим. Он включил аварийный передатчик.
          - AMU 111 Патруль - Базе. Нахожусь на границе секторов 1009 и 1010, экваториальная зона, возвращаюсь по причине аварии...
          Когда шесть часов спустя Пиркс совершил посадку, начались большие исследования, которые продолжались в течение месяца. Сначала специалисты занялись телевизионной аппаратурой. Это была новая, усовершенствованная аппаратура - на всех патрульных AMU была такая же. Смонтировали её год назад, и работала она нормально. Без малейших дефектов.
          Пройдя через многие мучения, электронщики наконец разобрались в механизме возникновения светового пятнышка. Дело в том, что вакуум в катодных лампах через несколько тысяч часов работы начинает нарушаться - на внутренней поверхности экрана возникает блуждающий заряд, который при взгляде на экран и давёт эффект пятнышка молочного цвета. Этот заряд перемещался внутри, подчиняясь довольно сложным законам. Когда корабль резко бросало вперёд, заряд растекался по несколько большей поверхности, немного сжатый на внутреннем стекле экрана - это выглядело как приближение пятна к ракете. Когда давали противоположный импульс, - заряд отплывал вглубь трубки, - а при установившемся постоянном ускорении, блуждающий заряд медленно возвращался в центр экрана катодной трубки. Он также обладал способностью перемещаться во всех направлениях, но охотнее всего собирался в самом центре - когда ракета находилась на постоянной орбите, без тяги. И так далее, и так далее - исследования заряда продолжались, а его динамика описывалась шестиэтажными формулами. Оказалось также, что сильные световые импульсы нейтрализуют заряд. Он накапливался только тогда, когда напряжение импульсов, принимаемых трубкой, было ничтожно малым, то есть таким, какое и бывает в космической пустоте вдали от солнца. Достаточно было, чтобы солнечный луч один раз лизнул экран, и заряд расплывался и исчезал на целые часы.
          Примерно столько наговорили электронщики - это составило целую книгу, густо усеянную математикой. Затем взялись за дело медики, психологи, специалисты в таких болезнях как астропсихоз и астроневроз. И снова после целых недель исследований оказалось, что заряд пульсирует ( невооруженному глазу эти пульсации представлялись как мелкие затемнения, ползущие поперёк диска), частота же этих пульсаций, слишком коротких, чтобы можно было записать отдельный период), накладывалась на так называемый "тета-ритм" головного мозга и "раскачивала" колебания коры до тех пор, пока не случался внезапный удар, подобный эпилептическому. Дополнительными благоприятными условиями, которые способствовали возникновению этого явления, был абсолютный наружный покой, отсутствие каких-либо внешних раздражителей, кроме световых, и длительное наблюдение мигающего пятнышка.
          Специалисты, которые всё это объяснили, стали настоящими знаменитостями. Электронщики всего мира знают теперь эффект Ледо-Харпера, основанный на возникновении блуждающих зарядов и высокого катодного вакуума, астробиологи - совместный атакующе-кататонически-клонический синдром Нугелхаймера.
          Особа Пиркса осталась неизвестной миру науки, и только очень внимательные читатели газет из заметок, набранных петитом в некоторых вечерних изданиях, могли узнать, что это благодаря ему судьба Томаса и Вильмера, - которые, до предела увеличив ход своих кораблей и потеряв сознание во время погони, погибли в бездне космоса, - не грозит уже ни одному пилоту.
          Так слава обошла Пиркса, но он совсем не огорчался по этому поводу. Даже за искусственный зуб, который он вставил вместо выбитого коленом, он заплатил из собственного кармана.