Станислав Лем Терминус (перевод с польского Василия Молякова)

1

т разъезда оставался ещё добрый кусок дороги, особенно для того, у кого, как у Пиркса, был чемодан. Над призрачно белеющими полями стояла предрассветная мгла. По асфальту с клубами пара впереди шли грузовики, свистя шинами и вспыхивая на поворотах красными габаритами. Переложив чемодан из руки в руку, он взглянул вверх. Туман, видимо, стоял низко, так как сквозь него проглядывали звёзды. Чисто машинально он отыскал курсовую звезду на Марс. В эту самую секунду серая мгла заколебалась. Неправдоподобно зелёный огонь навылет пробил туман. Он машинально открыл рот: уже накатывался гром, а за ним - горячая воздушная волна. Земля задрожала. В одну минуту над равниной взошло зелёное солнце. До самого горизонта снега зажглись ядовитым блеском, по ним побежали тени придорожных столбов, всё, что не было искристой зелёнью, стало красным, как обугленное. Растирая позеленевшие в этом свете руки, Пиркс смотрел, как один из призрачно освещённых стреловидных минаретов, которые, словно по странной прихоти строителя, возносились посередине окружённой горами котловины, отрывается от земли, как, стоя на столбе огня, начинает величественно подниматься вверх, а когда грохот стал материальной силой, заполняющей всё окружающее пространство, сквозь пальцы он увидел далёкие башни, здания, цистерны, обведённые бриллиантовым ореолом; стёкла управления блестели так, словно за ними бушевал пожар, все контуры стали дрожать в раскалённом воздухе, а виновник всего этого зрелища уже с триумфальным рыком исчезал в высоте, оставив внизу огромный чёрный круг дымящейся земли. Через минуту со звёздного неба полился тёплый крупный дождь конденсации.
          Пиркс поднял свою ношу и пошёл дальше. Старт ракеты как бы переломил ночь - с каждой секундой становилось светлее, и было видно, как оседает в канавах тающий снег, а вся равнина как бы выныривает из-под облаков пара.
          За кораблями, которые блестели своими мокрыми боками, тянулись специальные земляные валы, защищающие экипаж космодрома, со скарпами, покрытыми зелёным дёрном. Мёртвая, набрякшая влагой прошлогодняя трава, не давала ногам хорошей опоры, но он торопился, поэтому, вместо того чтобы искать ближайший проход, он с разбега забрался наверх и увидел её издалека.
          Выше всех других ракет, она стояла отдельно, как высокая башня. Таких уже давно не строили. Он обходил разлитые на бетоне мелкие лужи с водой, - дальше их уже совсем не было, потому что вода моментально испарялась от термического удара, четырехугольные бетонные плиты сухо и резко, как летом, звенели под каблуками. Чем ближе он подходил, тем больше ему приходилось задирать голову. Обшивка выглядела так, словно её попеременно сначала мазали клеем, а потом натирали смешанной с глиной ветошью. Было время, когда пытались добавлять в вольфрамовые листы, из которых набирался корпус ракеты, волокна асбестового карбида. Когда такой корабль пару раз "поджаривался" во время атмосферного торможения, он выглядел так, словно с него ободрали шкуру - весь в лохмотьях. Бесполезно было их сдирать - всё равно они тотчас же вылезали снова. Опоры на старте, ясное дело, огромные. Величавость, управляемость - хоть сразу в Космический Суд: сплошной криминал!
          Он шел неспеша, хотя чемодан порядочно оттягивал ему руки - хотелось внимательно осмотреть корабль снаружи. Ажурная конструкция трапа казалась на фоне неба воистину лестницей Святого Якова, стенки ракеты были серыми, как камень - всё здесь было серым: разбросанные по бетону пустые ящики, баллоны, лохмы ржавого железа, пук металлических спиралей. Разбросанные в хаотичном беспорядке, они говорили о той торопливости, с которой проводилась погрузка. Шагов за двадцать перед трапом он поставил чемодан и огляделся. Было похоже на то, что груз уже на корабле. Раскорячившись на гусеницах, огромный грузовой пандус стоял в стороне, и его зацепы висели в воздухе, в двух метрах от корпуса корабля. Он прошел мимо стальной лапы, которой корабль, уходящий вершиной в небо и чёрный теперь на фоне разгорающейся зари, опирался на бетон, и прошёл под корму. Под лапой бетон осел под страшной тяжестью, выстрелив вокруг змеистыми трещинами.
          - За это тоже неплохо заплатят, - подумал он об арматорах, заходя в огромную тень, отбрасываемую кормой. Откинув назад голову, задержался под воронкой первого двигателя. Обрезы дюз, находящиеся слишком высоко, чтобы он мог до них дотянуться, были покрыты толстым слоем копоти. Он изучающе потянул носом. Хотя двигатели давно уже не работали, почувствовал след острого характерного чада ионизации.
          - Иди сюда, - сказал кто-то сзади. Он обернулся, но никого не увидел, и снова услышал тот же самый голос - на расстоянии, как показалось, не больше трёх шагов.
          - Эй. Есть тут кто? - крикнул. Голос глухо зазвучал под чёрным, оскалившимся десятками дюз, куполом кормы. В ответ - тишина. Он перешёл на другую сторону и увидел крутящихся метрах в трёхстах людей - стоя в ряд, они волокли по земле тяжёлый заправочный шланг. Кроме них было пусто. Он минуту вслушивался, пока не дошли до него, теперь уже - сверху, неразборчивые, невыразительные, булькающие голоса. Видимо, это был эффект отражающих воронок: они действовали как рефлектор, собирая звуки всего окружения. Он вернулся к чемодану и направился к трапу.
          Шесть пролётов трапа он промерил, даже не заметив этого, погрузившись в мысли, хотя, что это были за мысли, сказать бы затруднился. Наверху, на окружённой алюминиевым поручнем платформе, даже не осмотрелся, чтобы попрощаться с окружающим его пейзажем. Это просто не пришло ему в голову. Прежде чем толкнуть крышку люка, провёл пальцами по обшивке. Настоящая тёрка. Шершавая поверхность подсовывала сравнение с изъеденным кислотами камнем.
          - Ну, что ж делать, сам напросился, - пробормотал он сам себе. Крышка открывалась тяжело, словно приваленная камнями. Шлюзовая камера выглядела как внутренность бочки. Он провёл пальцами по стенам, растёр сухую пыль. Ржавчина.
          Протискиваясь через внутренний люк, успел заметить, что материал уплотнения весь в латках. Вверх и вниз вели вертикальные колодцы коридоров, освещённые боковыми лампами. В перспективе их свет сливался в голубоватую мглу. Где-то шумели вентиляторы, слышалось носовое чмокание невидимой помпы. Он выпрямился - окружающую его массу палуб и обшивки уже чувствовал как продолжение собственного тела. Чёрт побери - 19 000 тонн!
          На пути в рубку не встретил никого. Коридор заполняла такая абсолютная тишина, словно корабль был уже в пустоте. Пневматическую обшивку стен покрывали пятна; низко свисавшие шнуры, предназначенные для опоры при отсутствии гравитации, были старые. Десятки раз лопнувшие и снова спаянные сочленения магистралей были похожи на обуглившиеся клубни. Через один и другой пандусы он добрался до шестиугольного помещения с металлическими дверями, имеющими закруглённые углы. Обмотанные верёвкой вместо пневматиков медные ручки.
           Номерные таблички таращились стеклянными бельмами. Он нажал клавишу информатора - щёлкнуло реле, в металлической коробке что-то зашелестело, но табло осталось пустым.
          - Ну и что теперь? - подумал он. - Дяденьке жаловаться?
          Распахнул дверь. Рулевая рубка была как тронный зал. В стеклянных колбах мёртвых экранов он увидел себя, как в зеркале - в шляпе, от дождя совсем потерявшей форму, с чемоданом в руке и демисезонном пальто, он был похож на заблудившегося обывателя. На возвышении стояли внушающие своими размерами уважение кресла пилотов, раскладывающиеся, с сиденьями в форме глубокого отпечатка человеческого тела - в них можно было утонуть по самые уши. Он поставил чемодан на пол и подошёл к первому. Его заполняла тень, похожая на призрак последнего пилота. Ударил ладонью по спинке - поднялась пыль, защекотало в носу, и он стал раз за разом чихать, взбешённый, но потом рассмеялся. Пенопластовая обивка подлокотников сморщилась от старости. Вычислители - таких он ещё не видел: их создатель наверняка обожал церковные оргбны. Стрелочных приборов на приборных досках было как грязи - нужно иметь сто глаз, чтобы их все сразу охватить взглядом. Он медленно повернулся вокруг. Глаза переходили с одной стены на другую, пред ним тянулись переплетения латанных не однажды кабелей, покрытые коррозией плиты изоляции, железные маховики для ручного опускания защитных перегородок, вытертые доблеска от длительного употребления, выцветший пурпур на управлении огнетушителями - всё такое запылённое, такое старое...
          Он пнул ногой амортизаторы кресла - сразу потекло из гидравлики.
          - Другие летали, и я смогу, - подумал он. Вернулся в коридор, через противоположные двери добрался до бортового прохода и пошёл прямо. Здесь же, за стеклом лифта, заметил более тёмное вспучивание. Приложил ладонь - не ошибся. Пломба на месте пробоины. Он поискал взглядом других следов этой же пробоины, но, видимо, здесь заменили всю секцию - потолок и стены были гладкие. Вернулся глазами к пломбе. Цемент затвердел грубыми натёками, ему показалось, что он даже заметил грубый отпечаток ладоней, которые работали с лихорадочной скоростью. Вошёл в лифт и съехал на самый низ, к двигателю. За стеклом плавно передвигались светящиеся цифры палуб: пятая... шестая... седьмая...
          Внизу было холодно. Коридор заворачивал дугой, соединялся с другими, сквозь удлиненный низкий проход он уже видел двери реакторного отсека. Здесь было ещё холоднее - в свете запылённых ламп изо рта шёл пар. Он тряхнул головой. Холодильники? Должны быть где-то совсем близко. Прислушался. Листы обшивки прошивала мелкая дрожь. Он прошёл под низко нависающим потолком, который глухим эхом отзывался на его шаги, и не мог отделаться от ощущения, что находится в глубоком подземелье. Маховик герметичной двери не поддавался попыткам его повернуть. Он нажал сильнее - даже не дрогнул. Хотел уже попробовать ногой, когда разобрался в запирающем устройстве - сначала нужно было вытащить блокирующую шпонку.
          За этой дверью была вторая - двустворчатая, на вертикальной оси. Толстая, как в сокровищнице. Лак на стали шелушился, на высоте глаз читались следы красных букв:
          О... ПАС...СТЬ
          Оказался в тесном проходе - почти абсолютно темном. Когда поставил ногу на пороге, что-то щёлкнуло, и прямо в лицо ему ударил белый блеск. Одновременно засветилась табличка с черепом и костями.
          - Ну, и боялись же тогда! - подумал Пиркс. Когда он спускался в отсек, плиты ступенек глухо загудели. Оказался как бы на дне высохшего рва - напротив, выпяченная, словно крепостной частокол, серела высокая, в два этажа, защитная стенка реактора, покрытая зеленовато-жёлтой оспой мелких вспучиваний. Это были пломбы на старых "лучевых протечках". Попробовал их сосчитать, но когда поднялся на помост и посмотрел на стену с высоты, успокоился - в некоторых местах из-под них не видно было даже бетона.
          Помост, стоящий на железных столбиках, отделялся от остальной части отсека большими стёклам - словно на него насадили большую стеклянную коробку. Догадался, что это специальное свинцовое стекло, предназначенное защищать от жёсткого излучения, но и так этот реликт атомной архитектуры показался ему абсолютным нонсенсом.
          Под чем-то вроде небольшого навеса торчали, направленные прямо в брюхо реактора, растопыренные счётчики Гейгера. В укромном месте нашел приборы - мертвые, за исключением одного. Реактор на холостом ходу.
          Он спустился вниз, присел и заглянул в мерный колодец. Зеркала перископа были от старости в черных пятнах. Небольшой излишек радиоактивного шлака, но в конце концов Марс - не Юпитер - можно обернуться в десять дней. Похоже - топлива хватит на десять таких рейсов. Привёл в движение бленды - стрелка указателя дрогнула и неохотно перебралась на другой конец шкалы. Проверил запаздывание - пойдёт. Как раз чтобы пройти технический контроль закрыв глаза. Что-то пошевелилось в углу. Он подошёл ближе. Это был кот. Чёрный, худой. Тихо мяукнув, тот прижался спиной к ноге Пиркса. Он усмехнулся и поискал взглядом в окружении, пока не увидел высоко, на железной полке, ряд клеток. Там копошилось что-то белое. Время от времени между прутьями поблёскивал чёрный коготок глаза. Белые мыши. Их ещё возили на старых кораблях в качестве живых индикаторов радиоактивных "протечек". Он нагнулся, чтобы погладить кота, но тот увернулся и, повернув морду к самой тёмной, сужающейся части отсека, тихонько мяукнул, выгнул спину и, напружинив лапы, перебрался к бетонной стене, за которой чернело что-то вроде четырехугольного прохода. Кончик вытянутого хвоста дрожал, зверь полз дальше, уже еле различимый в полумраке. Пиркс, заинтригованный, заглянул туда, нагнув голову. В наклонной стене виднелась наполовину открытая квадратная дверца, внутри световой рефлекс поблёскивал на чем-то, что он принял за свёрнутый металлический шланг. Кот всматривался в это, настороженный, и его напружиненный хвост мелко подрагивал.
          - Ну, что ты, там ничего нет, - буркнул Пиркс и присел почти на корточки, приблизив глаза к тёмной нише. Внутри кто-то сидел. На скорчившемся торсе лежали матовые отблески. Кот стал приближаться к дверце, тихонько мяукая. Глаза Пиркса привыкли к темноте - всё яснее он различал острые, высоко поднятые колени, слабо поблёскивающий металл наколенников и охватывающих их сегментированных рук. Только голова скрывалась в тени.
          Кот мяукнул.
          Одна рука с хрустом шевельнулась, высунулась наружу и, касаясь кончиками железных пальцев пола, образовала косой мост, по которому кот моментально сиганул вверх и уселся на плече сидящего.
          - Эй, ты, - сказал Пиркс, непонятно кому - то ли коту, то ли этому созданию, которое медленно, как бы преодолевая огромное сопротивление, стало убирать руку. Вопрос Пиркса парализовал это движение. Железные пальцы стукнули о бетон.
          - Кто это там - отозвался странный, как будто идущий из железной трубы, голос. - Терминус говорит - кто?
          - Что ты здесь делаешь? - спросил Пиркс.
          - Тер-минус - я - здесь - холод-но - пло-хо ви-жу - гудел хриплый голос.
          - Ты что - следишь за реактором? - спросил Пиркс. Он уже терял надежду на то, что добьётся чего-нибудь от автомата, истлевшего, как и весь корабль, но в присутствии зелёных глаз как-то не мог сложить и двух слов.
          - Тер-минус - реактором, - забулькало в бетонном укрытии. - Я - реактором. Реактором... - повторял робот как бы с большим удовольствием.
          - Встань! - крикнул Пиркс, так как ничего другого ему не пришло в голову. Внутри захрустело. Он отодвинулся на шаг назад, наблюдая, как из темноты высовываются две железные рукавицы с расставленными пальцами, выворачиваются наружу, словно хватаются за фрамугу, и начинают вытаскивать туловище, в котором протяжно захрипело. Металлический корпус согнулся, выглянул на свет божий и поднимался теперь со скрипом и писком всех своих сочленений. На поперечных сочленениях пластин, которые были покрыты пылью, тёмными пятнами вступили капли масла. Похожий скорее на рыцаря с полным вооружением, а не на робота, он стоял, медленно раскачиваясь из стороны в сторону.
          - Здесь что ли твое место? - спросил Пиркс. Стеклянные глаза автомата разошлись в стороны, медленно кружа по отсеку, и эта косина придавала его плоской, металлической физиономии выражение абсолютной тупости.
          - Плом-бы заготов-лены - два, шесть, восемь фунтов - плохо - видно - холодно...
          Голос шёл не из головы, а из широкой грудной клетки автомата. Кот, свернувшись в клубок, смотрел на Пиркса с высоты железного плеча.
          - Плом-бы - гото-вы, - скрипел дальше Терминус. Одновременно он совершал рукой мелкие движения которые были зачатками хорошо известной Пирксу операции, словно кто-то набирал из воздуха нечто сложенными в горсть ладонями и, набрасывал где-то перед собой - так, попеременными движениями, обрабатываются "радиоактивные протечки". Вдруг оксидированный торс закачался быстрее, чёрный кот скребнул когтями по листам обшивки, не удержался и с сердитым фырканьем черной полосой махнул вниз, коснувшись в полёте ног Пиркса. Автомат этого, кажется, даже и не заметил. Только руки его путались ещё в остаточных, замирающих движениях, которые становились всё слабее, эхо его слов - тише, пока не замер.
          Пиркс смотрел на всю в затёках, окаменевшую от старости стенку реактора, покрытую раз за разом, одно темнее другого, пятнами цементных обработок, и снова посмотрел на Терминуса. Он должен был быть очень старым - кто знает, не старше ли он самого корабля. Правое плечо, казалось, уже было заменено, на бёдрах и коленях виднелись явные следы сварки, вокруг железных швов, пластины, отпущенные жаром, сияли полной радугой цветов побежалости.
          - Терминус! - крикнул он так, словно обращался к глухому. - Иди на своё место!
          - Слушаюсь. Тер-минус.
          Автомат отступил спиной, словно рак, в своё укрытие и, гремя и скрипя, стал втискиваться в середину. Пиркс поискал глазами кота, но того нигде не было. Он вернулся наверх, запер герметичные двери и поехал лифтом на четвёртую палубу - в штурманскую кабину.
          Широкая и низкая, с почерневшими дубовыми панелями стен и перекрытым балками потолком, она напоминала морскую каюту. Здесь были корабельные иллюминаторы в круглых медных горловинах, через которые падал дневной свет. Всего какие-то сорок лет тому назад было такая мода: даже пластиковая обшивка стен имитировала дерево. Пиркс открыл круглое окно и чуть не ударился головой в глухую стену. Имитацию дневного света давали скрытые лампы. Он захлопнул окно и повернулся. Со штурманских столов до самого пола свешивались карты неба, бледно-голубые, как географические, по углам были разбросаны рулоны использованной кальки, испещрённые курсовыми линиями, чертёжная доска под точечной лампой вся была в уколах от циркуля, в углу стоял письменный стол, перед ним - привинченное к полу дубовое кресло с шаровым шарниром под сиденьем для наклонов в нужную сторону, по бокам - встроенные в панели библиотечные шкафы.
          Настоящий Ноев ковчег.
          Не потому ли уже после подписания контракта агент сказал ему: "Вам достался исторический корабль"?
          Старый - ещё не исторический. Он стал попеременно выдвигать ящики стола, пока не нашел корабельный журнал - толстый, в потертом кожаном переплёте, с позеленевшими оковками на углах. Он всё ещё продолжал стоять, словно бы не мог отважиться на то, чтобы сесть в это большое просиженное кресло. Открыл журнал. На первой странице - дата испытательного полёта и фотограмма акта приёмки со стапеля. Он зажмурился - тогда его ещё не было на свете. Поискал последнюю запись - она сейчас была важнее. Всё совпадало с тем, что ему сообщил агент - уже неделю в корабль грузили оборудование и разную мелочь для Марса, старт назначенный на 28-е задерживался, и вот уже трое суток корабль числится в простое. Вот почему так тропились - простой в земном порту может разорить миллионера...
          Он медленно перелистывал журнал, не читая выцветших записей, а останавливаясь только на отдельных стандартных заключениях, курсовых числах, результатах вычислений и нигде не задерживаясь, словно искал что-то другое. Из множества страниц вдруг задержался на одной. На самом верху:

          Корабль отправлен на стапель Amper-Hart для ремонта первой категории.

          Дата - три года назад.
          И что же такого они там улучшили? Не очень ему было интересно, но он ознакомился с перечнем работ, удивляясь всё больше и больше - замена носовой обшивки, шестнадцать палубных секций, шпангоуты в оболочки реактора, изолирующие перегородки...
          Новый перегородки и шпангоуты? Действительно - агент говорил о какой-то старой аварии. Но здесь явно не авария - катастрофа. Он полистал страницы назад, чтобы хоть что-нибудь понять из записей, предшествуюших ремонту. Сначала нашел порт назначения: Марс. Груз: мелкий товар. Экипаж: первый офицер-инженер Пратт, второй - Вэйн, пилоты - Поттер и Нолан, механик - Саймон...
          А командир?
          Он перевернул ещё одну страницу назад и вздрогнул.
          Дата приёмки корабля - девятнадцатью годами раньше. И подпись:
          Первый пилот - Момсен.
          Момсен!
          Его бросило в жар!
          Как это - Момсен? Не т о т ли это Момсен!
          Но ведь... ведь т о г д а там был совсем другой корабль!
          Но даты совпадают. С т о й прошло девятнадцать лет. Минутку. Спокойно. Не суетиться.
          Он снова вернулся к корабельному журналу. Размашистый чёткий почерк. Выцветшие чернила. Первый день рейса. Второй, третий. Реактор немного "светится": 0,4 р/час. Наложена пломба. Курсовые расчёты. Звёздные координаты.
          Дальше, дальше!
          Не читал - прыгал глазами по тесным строкам записей!
          Есть!
          Та самая дата, которую он ещё в школе выучил наизусть мальчишкой, и ниже:
          Корабельное время 16.40. Получено (МП) метеоритное предупреждение Деймоса о подходящем со стороны пояс Леонидов—Юпитер облаке, идущем встречным курсом со скор. 40 км/сек через ваш сектор. Приём МП подтверждён. Экипажу объявлена метеоритная тревога (МТ). При наличии "свечения" реактора - 0, 42 р/час - предпринят маневр уклонения полным ходом курсом приближённо на Дельту Ориона.
          Ниже, с новой строки.
          Лунное время 16.51. На...
          Ниже лист был пуст.
          Никаких отметок, помарок, клякс, ничего, кроме слишком длинной, идущей вниз и нигде не загибающейся - в соответствии с законами каллиграфии - вертикальной чёрточки от последней буквы "а".
          Её, в несколько миллиметров, немного неверное продолжение, которым и обрывались чёткиё строки, выходящее на белое пространство бумаги, заключало в себе всё: грохот попаданий, воющий свист вырывающегося воздуха, крики людей, у которых пучило глаза и душило горло...
          Но тот корабль назывался иначе. Иначе! Как?
          Это было как во сне: того самого названия, известного в те времена, как имя каравеллы Колумба, он вспомнить не мог!
          Господи - как же назывался тот корабль, последний корабль Момсена?!
          Бросился к библиотеке! Толстый том реестра Ллойда сам прыгнул ему в руки. Там было что-то на букву "К". Космонавт? Нет. Кондор? Нет. Что-то боле длинное - какая-то драма - богатырь или рыцарь?
          Он швырнут том на стол и прищуренными глазами смотрел на стены. Между библиотекой и шкафом с картами на панелях висели приборы - гигрометр, индикатор излучения, индикатор концентрации двуокиси углерода...
          Он перевёртывал их по очереди. Никаких надписей. Приборы выглядели сравнительно новыми.
          Там, в углу!
          Привинченное к дубовой панели светящееся табло радиографа.
          Таких сейчас уже не выпускают - забавные, отлитые из латуни, украшения обрамляли шкалу... Он быстро отвернул шурупы, осторожно придерживая их пальцами, дёрнул рамку - та очутилась у него в ладонях - и перевернул металлическую коробочку. На обратной стороне, на поверхности золотистой латуни было выгравировано только одно слово: КОРИОЛАН.
          Это был тот самый корабль.
          Он медленно повёл взглядом по кабине. Так значит именно здесь, на этом самом кресле сидел тогда, в ту самую последнюю минуту, Момсен?
          Реестр Ллойда открылся на букве "К". КОРОНА ЮЖНАЯ. КОРСАР, КОРИОЛАН. Корабль Компании... 19 000 тонн начальной массы... спущен со стапеля в году... реактор ураново-водяной... охлаждение... мощность... максимальный радиус... введен в строй на линии Земля—Марс, потерян вследствие столкновения с потоком Леонидов, через шестнадцать лет обнаружен патрульным кораблем в апогее орбиты... после ремонта I кат., выполненном на Amper-Hart, выведен Южной Компанией на линию Земля—Марс... перевозка мелких товаров...страховочный тариф... нет, не то... есть!
          ... под названием "Голубая Звезда"!
          Он прикрыл глаза. Как здесь тихо. Изменили название. Наверняка, чтобы не иметь сложностей с набором экипажа. Вот почему этот самый агент...
          Он стал припоминать, что говорили об этом в Базе. Именно их патрульный корабль нашел эти останки. Метеоритные предупреждения в те времена приходили слишком поздно. Опубликованный протокол комиссии был лаконичен: "Стихия. Ничьей вины нет". А экипаж? Найдены были следы того, что не все погибли одновременно - что среди уцелевших был сам командир, который сделал так, что эти люди, отрезанные друг от друга частями искорёженных палуб, без всякой надежды на спасение, не сломались и жили до последнего баллона кислорода, до самого конца оставаясь экипажем. Командой. Было тогда ещё что-то странное, какая-то жутковатая подробность, которую пресса повторяла в течение нескольких недель, но очередная сенсация всё отправила в небытие - что это было?
          Вдруг у него возникло видение - большая учебная аудитория, исписанная формулами доска, перед которыми маялся Смига, весь испачканный мелом, а он сам, - кадет Пиркс, - склонив голову над высунутым из стола ящиком, читает разложенную не его дне газету "Кто может пережить смерть? Только мёртвый". Точно! Так и было! Только один уцелел в этой катастрофе, потому что не нуждался ни в кислороде, ни в продовольствии, а просто спал все эти шестнадцать лет, заваленный грузами - робот. Автомат.
          Он поднялся. Терминус! Наверняка, наверняка Терминус! Он же здесь, на борту. Если бы только захотел, если бы только смог...
          Бред. Этот механический дебил, машина для ликвидации "свечения", глухой и слепой от старости. Это только пресса, в своём вечном стремлении выдавить максимум сенсаций из каждого происшествия, сделала из него своими кричащими заголовками таинственного свидетеля трагедии, которого Комиссия вынуждена была слушать при закрытых дверях. Он припомнил тупое скрипение автомата. Бред! Самый настоящий бред!
          Он захлопнул журнал, поставил его на полку и посмотрел на часы.
          Восемь. Нужно поторапливаться. Нашел документы на груз. Люки уже закрыты, портовый и санитарный контроль закончен, декларации о намерениях завизированы, всё готово. Просмотрел у стола товарный сертификат и удивился, что отсутствует подробная спецификация фрахта. Оборудование - хорошо, но вот какое оборудование? Какая упаковка? Почему нет диаграммы загрузки с обозначенным центром тяжести? Ничего кроме брутто-тонн и схематичного наброска размещения в трюмах? В кормовых было едва 300 тонн груза - почему? Или корабль собирался идти уменьшенным ходом? И почему о таких вещах он узнает случайно, буквально - в последнюю минуту? По мере того, как он торопливо разбирал папки, скоросшиватели, разбрасывал бумаги и не мог найти той, которая ему была нужна, та история постепенно улетучивалась у него из головы, так что, взглянув в какой-то момент на вынутый из оправы радиограф, он даже вздрогнул от удивления. Через минуту однако ему в руки попался какой-то клочок бумаги, из которого он вычитал, что в самом последнем трюме, непосредственно примыкающем к защите реакторного отсека, находятся сорок восемь контейнеров с продовольствием. И снова в спецификации было написано единственное: "скоропортящиеся продукты питания". А зачем их тогда погрузили именно туда, где самая плохая вентиляция, а температура во время работы двигателей наибольшая? Специально, чтобы они испортились, да?
          Раздался стук в дверь.
          - Войдите, - бросил он через плечо, пытаясь наудачу вложить в папки разбросанные по всему столу бумаги. Вошли двое. Стоя у порога, они представились:
          - Боман, инженер-ядерщик.
          - Симс, инженер-электрик.
          Пиркс поднялся. Симс был молодой, щуплый, лицом чем-то напоминающий белку, покашливал и постреливал глазами. Боман - Пиркс сразу опознал в нём ветерана. Его лицо было покрыто загаром характерного оранжевого оттенка, который образуется от воздействия многочисленных малых накапливаемых доз космического излучения в длительных рейсах. Он доставал Пирксу едва до плеча: в те годы, когда начинал летать, на борту считали каждый грамм веса. Хотя он был худой, но лицо было несколько округлым, а под глазами - темные мешки, как у тех, кто годами подвергается воздействию многократных перегрузок. Нижняя губа была короткой.
          - И я тоже когда-нибудь буду выглядеть так же, - подумал Пиркс, направляясь к ним навстречу с протянутой для приветствия рукой.

2

          Ад начался в девять. На космодроме была обычная обстановка - каждые шесть минут, оживали огромные мегафоны, взлетали в воздух сигнальные ракеты, потом гул, рёв, грохот проверяемых двигателей, после каждого старта целыми тучами оседала взбитая пыль, но не успевала она не то чтобы улечься, а просто осесть до конца, как снова объявлялся очередной старт - все спешили, каждому хотелось урвать ещё пару минут, как обычно бывает в грузовом порту в час пик: почти каждый корабль шёл на Марс, который отчаянно требовал оборудование и зелень. Люди там месяцами не видели овощей - гидропонные плантации только строились.
          К ракетам на старте тем временем бесконечной чередой подгоняли лебёдки, бетономешалки, элементы строительных конструкций, тюки стекловаты, цистерны с цементом, нефтью, лекарства. По сигналу люди прятались кто куда успевал - в защитных рвах, в бронированных тягачах, и ещё не успевал остынуть бетон, как они возвращались к работе. В десять, когда солнце, всё в дыму, красное, словно бы распухшее, поднялось над горизонтом, бетонные контрфорсы между стартовыми позициями были уже все изрыты, закопчены, изъедены огнём, глубокие трещины наскоро заливали быстро застывающим цементом, который грязными фонтанами бил из шлангов, тем временем противорадиационные команды выскакивали из транспортеров в скафандрах с большими шлемами и струями смешанного с воздухом песка ликвидировали последствия лучевого заражения, воя сиренами, во все стороны неслись выкрашенные в черно-красную клетку вездеходы проверяющих, с вышки управления кто-то драл горло через микрофон, на макушках острых башен вертелись, как крылья мельниц, огромные бумеранги локаторов - одним словом, всё шло как надо. Пиркс разрывался на части. Понадобилось ещё принять на борт только что доставленное свежее мясо, заправить ёмкости питьевой водой, проверить холодильную аппаратуру (минимально допустимой была минус пять, представитель Отдела Технического Контроля крутил носом, но в конце концов смилостивился и подписал документы), компрессоры, - хоть и после капитального ремонта, - травили из-под вентилей, постепенно голос Пиркса стал уподобляться Иерихонской трубе, затем выяснилось, что воду закачали неправильно - какой-то кретин перебросил вентиль прежде того, как заполнились нижние резервуары, - ему подсовывали кипы одних и тех же бумаг по пять раз подряд, и он уже не соображал, что подписывает. Часы показывали одиннадцать - час до старта - когда бомба наконец взорвалась!
          Управление не выпускало корабль, так как у него были дюзы старой системы, слишком опасный радиоактивный выброс - дескать, корабль должен иметь вспомогательные бороводородные двигатели, как "Гигант", стартовавший в шесть утра, - Пиркс, уже охрипший от крика, наконец успокоился. Позвольте, диспетчер движения соображает, что он говорит? Он что - впервые увидел "Голубую Звезду"? Из этого могут выйти большие, очень большие неприятности. О чем речь-то? О дополнительной защите? Из чего? Мешки с песком. Сколько? Сущая ерунда - три тысячи штук. Пожалуйста, он и так стартует в назначенное время. Счёт Компании достаточно велик. Пожалуйста - увеличивайте дальше.
          Он взмок. Все, словно сговорились, чтобы увеличить царящий вокруг хаос: электрик выговаривает механику, который не исправил аварийный распределитель; второй пилот выскочил на пять минут, и на борту его нет - с невестой прощается; фельдшер вообще пропал; сорок бронированных мамонтов съехались под днище корабля, окружили его, и люди в чёрных комбинезонах бегом таскают и укладывают мешки с песком; семафор на вышке торопил их бешеными движениями; пришла какая-то радиограмма, и вместо пилота её принял электрик, забыв вложить её в радиожурнал, тем более, что это не его дело; у Пиркса всё перемешалось в голове, он уже только делал вид, что контролирует всё происходящее - за двадцать минут перед стартом он принял драматическое решение: приказал перекачать воду из носовых резервуаров в кормовые. Пусть всё будет, как будет - ну закипит она там, зато корабль будет устойчивее.
          В одиннадцать сорок - проба двигателей. С этого момента назад пути не было. Оказалось, что не все у него лопухи - особенно Боман пришёлся ему по вкусу: его не было ни видно, ни слышно, а всё работало, как часы: продувка дюз, предварительное зажигание, главное - за шесть минут перед временем "НОЛЬ", когда не управлении поднялся сигнал "К СТАРТУ" , они были уже готовы. Все лежали на разложенных креслах, когда нашёлся фельдшер; второй пилот, Мулат, возвратился очень грустный от невесты, в динамике хрипело, бубнило, мурлыкало, наконец стрелка автомата запуска закрыла цифру "НОЛЬ", им открыли путь. Старт.
          Пиркс, конечно, знал, что 19 000 тонн - это не патрульная скорлупка, в которой места ровно столько, чтобы широко улыбнуться, корабль не пчела, не прыгнет, нужно постепенно набрать мощность - но такого он не ожидал. Двигатели, судя по приборам, работали уже в половину своих возможностей, корпус дрожал от кормовых дюз до самого носа, как будто вот-вот разлетится на мелкие кусочки, а указатель нагрузки показывал, что они ещё не оторвались от бетона. У него даже мелькнуло в голове, что "Звезда" зацепилась за что-то - раз в сто лет, но такие вещи случаются - и в этот момент указатель дрогнул. Они "стояли на огне", "Звезда" тряслась, указатель гравиметра танцевал как сумасшедший; со вздохом Пиркс расслабил мышцы и опустился на подушки - с этой минуты, даже если бы и хотел, он ничего уже не мог сделать. Они поднимались. Сразу же получили предупреждение, что стартовали на полной мощности - это даёт чрезмерное радиоактивное загрязнение. Компания подвергнется дополнительному штрафу. Компания? Замечательно, пусть платит, чтоб её черти взяли! Пиркс только скривился и даже не стал спорить с управлением, что стартовал на половинной мощности. Или что - немедленно садиться, вызывать комиссию и требовать вскрытия записей в уранографах с оформлением протокола?
          Тем более, что в это время у него голова была занята кое-чем другим: они пробивали атмосферу. В жизни ещё он не сидел на корабле, который бы так немилосердно трясло. Наверное, такое могли испытывать только люди в голове средневекового тарана, проламывающего стену. Всё вокруг просто скакало, люди болтались в ремнях так, что душа вылетала, гравиметр не мог остановиться на чем-то определённом, показывал то 3,8, то 4,9, нахально подползал к пятерке, в потом слетал до трёх. Как будто бы у них были кляпы в соплах! Шли уже, видимо, "на всей мощй", Пиркс обеими руками прижимал шлем к голове, так как иначе не слышал голоса пилота в наушниках - так ревела "Звезда"! Это не был триумфальный баллистический гром. Её схватка с земной гравитацией напоминала полную отчаяния агонию. В течение добрых двух минут можно было подумать, что они не стартуют с Земли, а висят неподвижно, отталкивая планету всей силой реактивной отдачи двигателей - так ощущались исполненные мук усилия "Звезды"! Вибрация была такой, что контуры всех предметов уже размазывались в глазах, Пирксу показалось, что он уже слышит, как расходятся соединительные швы, но это только казалось - в этом аду никто бы не услышал даже труб Страшного Суда.
          Температура обшивки в носовой части - о, это был единственный прибор, указатель которого, не болтался, не менял направление отсчета, на задерживал показаний, но спокойно шёл вверх, как будто у него оставался ещё целый метр шкалы, а не самые последние её, красные цифры: 2 500, 2 800 - оставалась едва пара делений, когда Пиркс посмотрел в эту сторону. При этом они ещё не достигли орбитальной скорости, всё, до чего они пока доработались, это были всего 6,6 км/сек. на четырнадцатой минуте полёта! Его вдруг пронзила ужасная мысль о том, что они вовсе даже не оторвались от земли, а то, что он принимает за мелькающие в экранах облака, это просто пар, бьющий их лопнувших труб охлаждения. Однако всё было не так плохо: они летели. Фельдшер лежал бледный как полотно и страдал. Пиркс подумал, что от того медицинского обслуживания, которое тот должен обеспечивать, большого толку не будет. Инженеры держались неплохо, а Боман даже не потел - лежал себе седой, спокойный, щуплый, как мальчик с закрытыми глазами. Из-под кресел брызгало на пол тормозной жидкостью - текли амортизаторы. Даже хорошо - толчки, можно сказать, добивали их до конца. Пиркса интересовало только одно - что будет, когда добьют окончательно.
          Поскольку он привык к совершенно другому, современному расположению указателей на приборных досках, его голова всё время поворачивалась не в ту сторону, когда он хотел проконтролировать мощность двигателя, охлаждение, скорость, состояние внешнего покрытия обшивки, а самое главное - сидят ли они на синэргической кривой.
          Пилот, с которым они объяснялись криками через интерком, то входил на курс, то сползал из него. Отклонения были мгновенные, очень небольшие, но во время прохода через атмосферу достаточно того, чтобы один борт нагрелся больше другого, и во всем корпусе возникнут такие термические напряжения, последствия которых могут быть катастрофическими - оставалось надеяться только на то, что поскольку этот косматый монстр выдержал уже сотни стартов, то выдержит и этот.
          Указатель температуры наружной обшивки и вправду дошёл до конца шкалы: 3 500 градусов - ни больше, н меньше, и если бы это продлилось ещё минут десять, он знал - обшивка начнёт расползаться - карбид асбеста тоже не вечен. Какова толщина обшивки корпуса? На этот счёт не было никаких указателей, в любом случае он был достаточно прожжён. Ему становилось жарко, но только от собственных мыслей, так как внутренний термометр показывал двадцать семь градусов, как и при старте. Они были на шестидесятом километре, атмосфера осталась практически под ними, скорость - 7,4 км/сек. Шли немного ровнее, но всё ещё на втрое большем, против нормального, ускорении. Эта "Звезда" двигалась как свинцовый колос: никаким способом её было не разогнать - даже в пустоте. Почему? Он понятия не имел.
          Потом они полчаса лежали на курсе в Арбитру, и, только миновав его - последний из спутников-пеленгаторов, - должны были выйти на эллиптический отрезок орбиты Земля—Марс. Все поднялись с кресел, Боман массировал себе лицо, Пиркс тоже чувствовал, что и у него тоже немного набрякли губы, особенно нижняя. У людей были немного выпученные, с красными кровяными сосудами, глаза, сухой кашель и хрипы в голосе, но это были обычные проявления, проходящие, как правило, через час без всякого следа.
          Двигатель работал ни шатко, ни валко, мощность, нужно сказать, не падала, но и не возрастала, как это должно было происходить в пустоте, - как-то не хотела. Возникало впечатление, что даже законы физики на "Звезде" действуют поскольку постольку. Теперь у них было нормальное, земное, ускорение и скорость 11 километров в секунду. Разгон "Звезды" до нормальной крейсерской скорости был ещё впереди, в противном случае путешествия на Марс длились бы месяцы, а пока они просто шли на Арбитр.
          Как и всякий пилот, Пиркс ждал от него самого скверного: это могло быть предупреждение, что у корабля слишком длинное, не по уставу, выхлопное пламя у двигателей; и то, что его задерживают, чтобы пропустить кого-то более важного; и то, что ионизационные осадки на дюзах мешают радиоприёму - однако ничего. Арбитр пропустил их сразу и даже послал вслед радиограмму с пожеланием "высокой пустоты", Пиркс ответил, и на этом обмен космическими любезностями закончился.
          Вышли на собственный курс. Пиркс приказал увеличить ход, ускорение возросло, можно было двигаться, размять кости, вставать - радиомеханик, который одновременно был и коком, пошёл на камбуз. У всех разыгрался аппетит, особенно у Пиркса, который ещё ничего не ел, а во время старта вспотел как мышь. Да и температура в рубке стала повышаться, так как своё тепло - хоть и с опозданием - отдавала раскалённая снаружи обшивка. Пахло жидким маслом, вытекшим из гидравлики и стоявшим лужами вокруг кресел.
          Ядерщик спустился к реактору проверить - не "светится" ли тот лишними нейтронами, Пиркс тем временем говорил с электриком, приглядываясь к звёздам. Оказалось, что у них есть общие знакомые. Впервые с того момента, как он ступил на палубу, Пирксу полегчало: какая никакая эта самая "Звезда", но 19 000 тонн это не кот начихал. Конечно, водить такой труп значительно сложнее, чем обычный фрахтовик, но и честь выше, и опыт накапливается.
          В полутора миллионах километров за Арбитром они пережили первое потрясение: пообедать не удалось. Страшно подвёл радиомеханик. Больше всех ругался фельдшер - оказалось, что у него больной желудок, перед самым стартом он купил несколько кур, отдал одну радиомеханику - и бульон был полон перьев. Для остальных были бифштексы - жевать их нужно было всю оставшуюся жизнь.
          - Калёные они - что ли? - сказал второй пилот и так долбанул вилкой по своей порции, что та вылетела из тарелки. Механик шуток не понимал. Просто посоветовал фельдшеру процедить свой бульон. Пиркс чувствовал, что ему необходимо выступить посредником между сторонами, кроме того - он старший, но он не знал, что делать, и ему просто стало смешно.
          Пообедав консервами, он вернулся в рулевую рубку. Приказал пилоту определить координаты и, вписав в бортовой журнал показания гравиметров, взглянул на указатели двигателя. Даже тихонько присвистнул!. Это был не двигатель, а вулкан! В корпусе уже было восемьсот градусов - и это всего после четырёх часов полёта! Охлаждающая жидкость циркулировала под максимальным давлением - двести атмосфер. Пиркс задумался. Самое худшее, вроде бы, уже прошли. Посадка на Марсе проблемы не составляла: сила тяжести вдвое меньше земной, атмосфера редкая. Как-нибудь сядут. Другая проблема, что с двигателем надо что-то делать. Он пошёл к бортовому Вычислителю, чтобы выяснить, как долго можно ещё идти этим ходом, чтобы выйти на курьерскую скорость. При скорости меньше 80км/сек. у них бы было огромное опоздание.
          - Ещё семьдесят восемь часов, - ответил Вычислитель.
          Семьдесят восемь часов такого ход разнесут двигатель к чёртовой матери. Он просто лопнет, как яйцо. В этом Пиркс не сомневался. Решил набирать скорость не непрерывно, а частями, понемножку. Мало того, что это усложнит курс, но и лететь придётся временами без ускорения, то есть без силы тяжести, что не относится к приятным ощущениям. Однако другого выхода не было. Он приказал илоту не спускать глаз с астрокомпаса, а сам лифтом спустился вниз, к реактору. Проходя тёмным коридором мимо грузовых отсеков, он услышал приглушённы грохот, словно по железным плитам шёл бронированный отряд. Он ускорил шаги. Вот под ногами у него пронёсся чёрным вихрем кот, и одновременно где-то рядом стукнула дверь. Прежде чем освещённая пыльными лампами челюсть главного коридора открылась перед ним, всё стихло. Перед ним была пустота чёрных стен, и только где-то в глубине лампочка ещё дрожала от сотрясения, которое потревожило её минуту назад.
          - Терминус! - крикнул он наобум. В ответ было только эхо. Он повернулся и боковым проходом добрался до перехода в реакторный отсек. Бомана, который только что здесь находился, уже не было. Воздух, сухой как песок, щипал глаза. В раструбах вентиляторов бушевал горячий ветер, шум и гром был как к в обычной паровой котельной. Двигатель, как каждый нормальный двигатель, работал бесшумно - выло перегруженное до предела охлаждающее оборудование. Вмурованные в бетон километры трубопроводов, по которым циркулировала ледяная жидкость, издавали странные, как бы жалующиеся бормочущие звуки. Стрелки помп под выпуклыми стеклами все как одна легли вправо. Среди указателей светился как луна самый главный - показывающий плотность потока нейтронов. Стрелка его почти касалась красного сектора - картина, которая каждого инспектора ОТК привела бы к сердечному приступу.
          Шершавая от цементных латок, похожая на скалу бетонная стена реактора веяла мертвым жаром, плиты помоста мелко вибрировали, тем самым заставляя неприятно дрожать всё тело, свет ламп жирно поблёскивал на вращающихся кругах вентиляторов. Одна из сигнальных лампочек, до сих пор белая, вдруг замигала, затем потухла, и в этом месте загорелся красный сигнал. Он зашел под помост, где размешались выключатели распределителя, но Боман его упредил: часовой механизм был настроен на остановку цепной реакции каждые четыре часа. Он его не тронул, только взглянул на счётчики Гейгера. Они тикали спокойно. Прибор показывал небольшое "свечение" - 0,3 рентгена в час. Ещё он заглянул в знакомый темный угол отсека. Там было пусто.
          - Терминус! - крикнул он. - Эй, Терминус!
          Ответа не было. В клетках былыми пятнами прыгали встревоженные мыши - видно, плохо они себя чувствовали в поистине тропической температуре. Он вернулся наверх и запер за собой дверь. В прохладном воздухе его прошила дрожь - вся рубашка на нем промокла от пота. Ни с того, ни с сего он вдруг направился в темноту сужающегося кормового коридор, пока не упёрся в стену. Коснулся её рукой. Стена была тёплая. Он вздохнул, вернулся и лифтом поехал на четвёртую палубу в штурманскую рубку и стал вычерчивать курс. Когда управился с этим, часы показывали девять. Его это удивило, потому что он совсем не заметил, как пролетело время. Он погасил свет и вышел.
          Входя в лифт, почувствовал, что пол мягко уходит у него из-под ног. Автомат в соответствии с программой выключил двигатель.
          В средней части корабля, слабо освещённой ночными лампами, слышался лишь слабый шум вентиляторов. Звёздочки далеких лампочек дрожали в подвижных потоках воздуха. Он легко оттолкнулся от двери лифта и поплыл вперёд. В боковой секции коридора было ещё темнее. В голубоватом полумраке мимо него проплывали двери кают, в которые он до сих пор ещё не заглядывал. Горловины аварийных люков, обозначенные рубиновыми лампочками, разевали свои чёрные пасти. Так он и плыл, плавными как во сне движениями, невесомый под полукруглой притолокой, с большой тенью внизу, пока через открытую дверь не попал в большую, не используемую кают-компанию. Перед ним, в длинной полосе света, по обе стороны стола стояли ряды кресел. Он висел в воздухе над этой мебелью, словно пловец-подводник, исследующий внутренности затонувшего корабля. На слабо поблёскивающих стёклах у стены затанцевали отражения ламп, рассыпались голубыми звёздочками и погасли. За кают-компанией открылось следующее, ещё более тёмное помещение. Здесь даже его собственные, привыкшие к темноте глаза, служить отказывались. Он ощупью коснулся кончиками пальцев эластичной поверхности, не понимая, потолок это или пол. Легко оттолкнулся, изогнулся, как пловец, и бесшумно полетел дальше. В бархатной черноте белели, испуская какой-то слабый собственный свет, продолговатые, стоящие в ряд формы. Он ощутил холод гладкой поверхности - это были умывальники. Ближайший был покрыт тёмными пятнами. Кровь?
          Он осторожно вытянул руку. Это был тавот.
          Ещё одна дверь. Он отворил её, косо повиснув в воздухе. В сером полумраке перед его лицом порхнули призрачным хороводом какие-то бумаги, книжки и, слабо прошелестев, исчезли. Он снова оттолкнулся, на это раз - ногами, вынырнул в коридор в клубах пыли, которая вместо того, чтобы упасть, окружила его всего и тянулась следом как ржавая вуаль.
          Неподвижно светился ряд ночных ламп. Было такое впечатление, что палубы заполнены голубой водой. Он поплыл к висящему у потолка тонкому тросу, петли, когда он выпускал их из рук, начинали лениво извиваться, словно разбуженные его прикосновением.
          Он поднял голову. Где-то, совсем рядом, раздался стук. Кто-то бил молотком по металлу. Он плыл за этим звуком, то нарастающим, то исчезающим, пока не увидел в полу заржавленные рельсы. Когда-то по ним закатывали платформы в главные грузовые трюмы. Теперь он летел быстро, так что воздух овевал его лицо. Звук грохотал всё сильнее. Наконец увидел под потолком трубу. Она выходила из поперечного коридора. Старый дюймовый отрезок трубопровода. Коснулся его. Труба задрожала. Удары складывались в группы, по два, по три. Вдруг он понял, что это азбука Морзе.
          - Внимание...
          Три удара.
          - Внимание...
          - Внимание...
          Три удара.
          - Н-а-х-о-ж-у-с-ь-з-а-п-е-р-е-г-о-р-о-д-к-о-й, - гудела труба. Машинально он складывал буквы в слова, удар за ударом.
          - В-е-з-д-е-л-ё-т...
          - Лёт? - в первую минуту он не понял. - Может быть - лёд? Что это значит? Кто...
          - Р-е-з-е-р-в-у-а-р-л-о-п-н-у-л, - отвечала труба. Он положил на неё ладонь. Старый дюймовый отрезок трубопровода. Кто это передаёт? Откуда? Он попытался представить себе трассу трубопровода. Это был неиспользуемый аварийный обвод, шёл он от кормы, разветвляясь на всех палубах. Кто это там тренируется в азбуке Морзе? Что за дурацкая мысль? Пилот?
          - П-р-а-т-т-о-т-з-о-в-и-с-ь-п-р-а-т-т...
          Пауза.
          У Пиркса остановилось дыхание. Это имя прозвучало для него как гром с ясного неба! Какую-то секунду он широко открытыми глазами смотрел на трубопровод, потом ринулся вперёд. - Это же тот - второй пилот! - подумал он, достиг поворота, оттолкнулся и теперь, набирая скорость, летел к рулевой рубке, а труба над ним звенела:
          - В-э-й-н-з-д-е-с-ь-с-а-й-м-о-н...
          Звук стал тише. Он потерял трубу из виду; бросился вбок - та поворачивала в поперечный коридор. Он стремительно оттолкнулся от стены и сквозь облако пыли всмотрелся в согнутый отрезок трубы с вкрученной в него заржавевшей заглушкой. Труба здесь обрывалась. Не вела в рулевую рубку? Значит это - с кормы? Но там же... никого нет...
          - П-р-а-т-т-в-ш-е-с-т-о-м-с-п-о-с-л-е-д-н-и-м, - звенела труба. Он висел под потолком, вцепившись в трубу согнутыми пальцами, как летучая мышь. Кровь стучала в висках. После короткой паузы стук продолжался:
          - Б-а-л-л-о-н-о-м-т-р-и-д-ц-а-т-ь-д-о-н-у-л-я...
          Три удара.
          - М-о-м-с-е-н-о-т-з-о-в-и-с-ь-м-о-м-с-е-н...
          Пауза.
          Он осмотрелся. Было абсолютно тихо, только жалюзи вентиляции тихонько потрескивали в потоке воздуха, а выдуваемый оттуда сор, сонно кружась, поднимался вверх, бросая под лампами тени на потолок, словно там порхали большие бесформенные бабочки. Вдруг посыпалась торопливая очередь:
          - П-р-а-т-т-п-р-а-т-т-п-р-а-т-т-м-о-м-с-е-н-н-е-о-т-в-е-ч-а-е-т-у-н-е-г-о-к-и-с-л-о-р-о-д-в-с-е-д-ь-м-о-м-м-о-ж-е-ш-ь-л-и-д-о-б-р-а-т-ь-с-я-п-р-и-ё-м...
          Пауза. Свет ламп был всё такой же, мусор и пыль плавали медленными кругами. Ему захотелось отпустить трубу, но он не мог. Ждал. Она ответила:
          -С-а-й-м-о-н-в-ы-з-ы-в-а-е-т-м-о-м-с-е-н-а-п-р-а-т-т-в-ш-е-с-т-о-м-з-а-п-е-р-е-б-о-р-к-о-й-с-п-о-с-л-е-д-н-и-м-б-а-л-л-о-н-о-м-м-о-м-с-е-н-о-т-в-е-т-ь-м-о-м-с-е-н...
          Последний тяжёлый удар. Труба ещё долго вибрировала после него. Пауза. Несколько непонятных ударов и быстрая серия:
          -С-л-а-б-о-д-о-х-о-д-и-т-с-л-а-б-о-д-о-х-о-д-и-т...
          Тишина.
          -П-р-а-т-т-о-т-в-е-т-ь-п-р-а-т-т-п-р-и-ё-м...
          Тишина.
          Труба дрогнула. Как будто очень издалека доходили последние удары. Три тире. Три точки. Три тире. SOS. Каждый последующий удар был слабее предыдущего. Ещё два тире. И ещё одно. И протяжный, замирающий звук, словно кто-то царапал трубу - он был слышен только в этой абсолютной тишине.
          Он оттолкнулся и головой вперёд полетел вдоль трубы, поворачивал вслед за её изгибами, поднимаясь и опускаясь в порывах обдувающего лицо воздуха. Открытая задвижка. Пандус. Сужающиеся стены. Первые, вторые, третьи ворота грузового трюма. Стало прохладнее. Чтобы не потерять трубу, он вёл по ней ладонями, и чёрная, спекшаяся пыль царапала ему руки. Он уже миновал все палубы, находился в лишенном пола и потолков пространстве, отделяющем наружный корпус от грузовых помещений; между траверсами темнели толстым брюхом запасные резервуары сборников, сверху долетали отдельные, полные пыли, лучики света. В какой-то момент он взглянул вверх и увидел в чёрном проёме две улицы ламп, рыжих от пыли, которая тянулась за ним длинным хвостом, как дым небывалого пожара. Воздух здесь был затхлый, душный, с запахом нагревшихся металлических пластин. Он плыл мимо еле различимых теней железных конструкций, труба протяжно звенела:
          -П-р-а-т-т-п-р-а-т-т-о-т-в-е-т-ь-п-р-а-т-т...
          Труба звенела. Он сжимал в руках оба её ответвления, чтобы определить, откуда идёт звук, но не смог разобраться. Наобум бросился влево. Какой-то лаз. Сужающийся и чёрный как смола туннель. В конце - кружочек света. Он был в преддверии реактора.
          -З-д-е-с-ь-в-э-й-н-п-р-а-т-т-н-е-о-т-в-е-ч-а-е-т, - вызванивала труба, когда он отпирал первую дверь. В лицо ударило горячим воздухом. Он оказался на помосте. Выли компрессоры. Тёплый ветер растрепал ему волосы. Смотрел в ракурсе на бетонную стену реактора, светились циферблаты приборов, красными каплями дрожали огоньки сигналов.
          -С-а-й-м-о-н-в-ы-з-ы-в-а-е-т-в-э-й-н-а-с-л-ы-ш-у-м-о-м-с-е-н-а-в-н-и-з-у-п-о-д-о-м-н-о-й, - гремела рядом труба. Она шла из-за стены, дугой уходила вниз, соединяясь с главным трубопроводом, а робот, раскорячившись, стоял перед его креплениями. Он словно бы сражался с невидимым противником - так молниеносны были выпады его рук. Полными горстями он бросал цементный раствор, разравнивал его косым движением, поправлял, формовал, переходил к следующему отрезку - тогда наступала пауза. Пирс вслушался в ритм его работы. Двигающиеся как поршни руки выбивали:
          -М-о-м-с-е-н-п-о-д-а-й-м-а-г-и-с-т-р-а-л-ь-п-р-а-т-т-т-е-р-я-е-т-к-и-с-л-о-р-о-д...
          Терминус застыл с поднятыми руками, висящий в воздухе против собственной, наполовину человеческой, тени. Проверял следующее соединение. Набрал сложенной совком рукавицей цемент. Размахнулся. Руки снова входили в ритм. Труба загудела от ударов:
          -Н-е-о-т-в-е-ч-а-е-т-н-е-о-т-в-е-ч-а-е-т...
          Пиркс перекинул ноги через релинг и поплыл вниз.
          - Терминус! - крикнул, прежде чем коснулся ногами пола.
          - Слушаю! - тотчас же отвечал автомат. Его левый глаз повернулся к человеку; другой по-прежнему ходил в орбите, следя за руками, которые замазывали трубу цементом, выбивая:
          -П-р-а-т-т-о-т-в-е-т-ь-п-р-а-т-т-п-р-и-ё-м...
          -Терминус! Что ты делаешь? - крикнул Пиркс.
          - "Светится". Четыре десятых рентгена в час. Пломбирую, - отвечал глухим басом автомат, в то время как его руки равномерно отбивали:
          -З-д-е-с-ь-в-э-й-н-м-о-м-с-е-н-о-т-з-о-в-и-с-ь-м-о-м-с-е-н...
          -Терминус!!! - ещё раз крикнул Пиркс. Он смотрел то на эту металлическую рожу с немного косящим на него левым глазом, то на мелькание железных рукавиц.
          - Слушаю, - так же монотонно повторил автомат.
          - Ты что... передаёшь азбукой Морзе?
          - Пломбирую, "светится", - отвечал низкий голос.
          - С-а-й-м-о-н-в-ы-з-ы-в-а-е-т-в-э-й-н-а-п-о-т-т-е-р-а-у-п-р-а-т-т-а-н-о-л-ь-м-о-м-с-е-н-н-е-о-т-в-е-ч-а-е-т...- грохотало железо под его мелькающими рукавицами. Тяжёлый цементный оседал, стекал, рукавицы ловили его не лету, снова клали на место, прижимали к круглой поверхности. На какую-то долю секунды замерли, поднятые вверх, потом автомат нагнулся, набрал новую порцию цемента, и посыпалась лавина резких ударов:
          -М-о-м-с-е-н-м-о-м-с-е-н-м-о-м-с-е-н-о-т-з-о-в-и-с-ь-м-о-м-с-е-н-м-о-м-с-е-м-о-м-с-е-м-о-м-с-е-н-м-о-м-с-е-н...
          Ритм становился ошалелым, весь трубопровод трясся под градом ударов, и это всё было как бесконечный крик.
          - Терминус!!! Перестань!!! - Пиркс бросился вперёд и схватил автомат за локтевые сочленения, которые выскользнули у него из рук, скользкие от масла. Терминус замер, напрягшись; слышно было только протяжное поскуливание помп за бетонной стеной. Прямо перед Пирксом был залитый маслом корпус, масло растекалось по похожим на столбы ногам; он отшатнулся...
          - Терминус... - сказал Пиркс тихо. - Что ты...
          Осёкся. С громким треском соединились железные рукавицы. Они тёрлись друг о друга, сдирая остатки присохшего цемента, которые вместо того, чтобы упасть, закружились в воздухе, расходясь, как струйка дыма.
          - Что ты... делаешь? - спросил Пиркс.
          - Пломбирую. "Светится". Четыре десятых рентгена в час. Можно продолжать?
          - Ты передавал азбукой Морзе. Что ты передавал?
          - Морзе... - повторил тем же самым тоном автомат и добавил. - Не понимаю. Можно продолжать?
          - Можно... - буркнул Пиркс. Он смотрел на большие, медленно распрямляющиеся руки. - Да, можно...
          Стоял и ждал. Терминус его уже не видел. Он набрал цемент левой рукой и бросил его молниеносным движением. Притрамбовал - выровнял- разгладил: три удара. Теперь правая рука поспешила к левой, и труба зазвенела:
          - П-р-а-т-т-л-е-ж-и-т-в-ш-е-с-т-о-м...
          -М-о-м-с-е-н...
          -О-т-з-о-в-и-с-ь-м-о-м-с-е-н..
          -Где Пратт?!!! - пронзительно крикнул Пиркс.
          Терминус, руки у которого на свету становились просто мелькающими поблескивающими тенями, тут же ответил:
          - Не знаю.
          Он выстукивал ритмично и с такой скоростью, что Пиркс едва читал:
          -П-р-а-т-т-н-е-о-т-в-е-ч-а-е-т...
          В этот момент случилось удивительное. На серию ударов, которые выбивала правая рукавица, наложилась вторая, гораздо более слабая, выстукивали её пальцы левой; сигналы смешались, и через несколько секунд трубопровод трясся под двойными кующими ударами, из которых прорезалась последняя серия:
          -М-е-р-з-н-р-у-к-н-е-м-г-у-б-о-л-ь-ш...
          - Терминус... - произнёс одними губами Пиркс. Он отступал к железной лестнице. Автомат не услышал его. Его торс, блестящий от масла в слабых отблесках света, подрагивал в ритме работы, и даже не прислушиваясь к звону трубы, только с одних этих отблесков Пиркс мог прочитать:
          -М-о-м-с-е-н-о-т-з-о-в-и-с-ь...