ЧЕЛИЩЕВСКИЕ ИСТОРИИ [В.Моляков]

Василий Моляков

ЧЕЛИЩЕВСКИЕ ИСТОРИИ

История первая, ИЛИ дом на пути "из варяг в греки" [2]
[Продолжение. Начало см. в № 20 (74)]

          ...Олег Николаевич теперь физически ощущал, как меняется воздух! По вечерам дом по-прежнему словно бы излучал свои русские флюиды, но когда утром снова приходили работать ребята из школы, словно бы становился чужим. На время. До темноты.
          Вместе с Петровским здесь работали его же бывшие ученики. И те, которым он прочно привил любовь к радиотехнике и электронике и которые намеревались продолжать в жизни эту линию, и те, которые стали просто "радиослушателями". К работе последних не было никаких претензий, но у них была ярко выраженная страсть - современные ритмы! Одни приносили с собой одно- и двухкассетники и врубали их на полную мощность во время работы, другие, в "дебильниками" на ушах, "ловили кайф" индивидуально: через посредство последнего слова техники, именуемого плеер, и не заражая при этом потоком иностранной речи и электрическими взвизгами российскую глубинку.
          Олегу вдруг представилось, как его двоюродная сестра Наталья несёт на коромысле воду с колодца, до которого было шагов четыреста-пятьсот, и при этом дёргается под афро-азиатские звуки, рвущиеся из динамика. При этом на ней обязательно должна быть надета рваная тельняшка времён Гражданской войны, набедренная повязка из старого вафельного полотенца, а ниже - виниловые брюки, вернее, их остатки, поскольку выше коленей они были специально оборваны элегантными лохмами, а на ногах чёрные туфли: одна - на пятнадцатисантиметровой платформе, другая представляла собой последний крик зарубежной моды - русский лапоть из синтетического лыка! Это было просто "чаровательно", как говаривал персонаж Геннадия Хазанова. Вода при этом доставалась бы всем, кто проживал на этом пути, вот только домой бы не попадала...
          Петровский замотал головой, стряхивая с себя внезапное наваждение, и вернулся в сегодняшний день на второй этаж дома, где уже всё напоминало обстановку кабинета полковника Челищева: простой, но массивный письменный стол, крытый сукном зелёного цвета и сделанный из бука; венские стулья с гнутыми спинками; простой полумягкий диван из дерева, рядом с которым утвердился комод с пятью глубокими ящиками, где хранилось всё, что и в других домах того времени, а также постельное бельё на случай, если хозяину придётся спать в кабинете, что при его любви к книгам случалось нередко. Чучело волчьей головы, два охотничьих ружья, охотничьи ножи и патронташи висели пока на голой стене, но Петровский уже присмотрел в запаснике районного музея подходящий ковёр, тем более что ковёр был "в годах" и в городе смотрелся бы, мягко говоря, странно, а вот на эту стену он словно бы просился сам собой.
          Массивные книжные шкафы с двойными подсвечниками и... гитара! Любил ли полковник играть или нет, умел ли? Петровский подумал: дворяне получали весьма разнообразное воспитание, так что не будет большим грехом против истины, если представить полковника Челищева не только как предводителя уездного дворянства, но и как человека, склонного к общению с Мельпоменой. Взять хотя бы, к примеру, дядюшку Наташи Ростовой...
          Пусть останется пока Петровский со своими, им же самим себе и придуманными проблемами. Мало ли на свете чудаков, да и просто странных людей? Но как это человек, не имеющий никакого образования, спокойно берётся за вопросы реставрации, культуры, легко или почти легко оперирует соответствующими понятиями, и вообще занимается не своим делом? Да это же просто ненормально! Быть такого не может в наше время, да и не должно! Кому нужна такая самодеятельность? Получает свою пенсию, ну и пусть живет, как все! Так нет же! Неймётся ему.
          Людей с образованием, точнее, с дипломами, у нас не так уж мало, но дело в том, что когда учились сверстники Петровского, учёба в вузе сопровождалась изучением огромного количества общественных дисциплин, без которых диплом просто не выдавали, а их "изучение" занимало больше половины того времени, которым располагал обычный студент. Так что на собственно специализацию оставались такие крохи, что даже программу по специальности не удавалось освоить в приличном объёме, особенно в гуманитарных специальностях - в педагогических, культурных и подобных им институтах. Всё это, разумеется, при условии, что студент принципиально не желает иметь троек, тем более - четвёрок. При этом довольно большой слой людей, не имеющих высшего образования, но не чуждающихся книжных страниц и библиотечных полок, в определенных направлениях значительно превосходит так называемых специалистов, если не по широте, то по глубине познаний. Пусть и в довольно узком направлении. Это и понятно: ни тебе - сопротивления материалов или латинского языка с гарниром из исторического материализма или научного коммунизма! Не говоря уж о политэкономии социализма или истории марксистко-ленинской философии. Читай то, что нравится, и мотай себе на ус, особенно, пока тебе ещё далеко до пятидесяти.
          В своё время Петровский познакомился с двумя парнями, которых звали Вадим и Саша. Работали они на авиационном заводе и были здорово начитанны в области отечественной и зарубежной классики. Потом, правда, оба бросили свою работу и ушли на сверхсрочную. И было это в тот знаменательный период развития завода, когда сидеть на работе ты должен "от сих до сих", а в карманах - в одном смеркается, в другом заря занимается... И оказалось, что сделали они это очень вовремя, потому что успели уйти в запас ещё до того, как и в армии начались свои сложности... В те времена ещё и квартиры давали бесплатно, хотя и не так уж часто, а не как в наше время - на любом углу предложений масса, но вот цены на это дело уж "очень смешные" - всего 700-900 долларов. За один квадратный метр! От такого "смеха" и до дурдома недалеко...
          Так вот, на первый взгляд, и не скажешь, что эти люди спокойно могут рассуждать по поводу творчества Чехова или Достоевского. А выяснилось это как-то раз в гостях, когда в каждом из присутствующих уже сидело где-то по литру крепких, не очень крепких и откровенно слабых напитков. В очередном - и при этом крайне редком - приступе доверительности Александр поведал Петровскому, что он читает не произведения, а собрания сочинений. И вот таким образом и он, и Вадим читали Чехова, Толстого, Дюма, Фолкнера, Хэмингуэя, Дю Гара, Гюго и так далее. За оставшийся вечер гости обсудили весьма значительную часть мировой литературы, в которой они - Саша и Вадим - оказались значительно компетентней, особенно по части содержания, многих других специалистов. А на другой день они снова сидели за своими рабочими местами, нарезали провода, паяли, словом - обеспечивали выпуск очередного "летательного устройства", и только немногие - в мастерской таких не было - могли бы сказать, что в культурном отношении эти парни значительно превосходят технологический отдел цеха во главе с его начальником. Почему технологический? Да потому, что там именно сидели люди, которые ими руководили. В смысле производства. Иногда - с изрядными проколами. Со стороны технологов, конечно.
          А увлечение культурой или её историей - это уже зов души, так почему бы Олегу Николаевичу Петровскому, недавно ещё работавшему в школе учителем труда, в городе, где на каждом шагу стояли памятники истории и постоянно шептали ему в ухо: "Загляни в историю, и я сделаюсь тебе ещё ближе!", не подчиниться было этому приглашению, которое совпадало, к тому же, с его внутренними потребностями...
И он заглянул в Историю...
          А самым доступным для людей в этом плане является старая архитектура, так как для этого не нужно ни идти в музей, ни покупать билет. Достаточно просто выйти на улицу. Все вопросы возникнут потом, из-за которых уже необходимо будет рыться в книгах, журналах и календарях...
          В пользу того, что культура в жизни бывших обитателей усадьбы занимала далеко не последнее место, говорил уже сама её планировка и выбранное для постройки место. Архитектор или заказчик максимально использовал рельеф местности, расположив на очень небольшом пространстве и дом, и службы, и регулярный парк - пусть и самой простой геометрической формы, - а вокруг была устроена целая водная система с рядом небольших каскадных прудов. Нижний пруд, самый большой, видимо, был когда-то для не одного поколения Челищевых местом романтический мечтаний, к которым очень располагал заросший густыми деревьями таинственный остров и на котором обязательно должна была быть в те годы или беседка, или скамья. Правда, за последние двадцать-тридцать лет пруд пришёл почти в полное запустение и одичал, потому что именно в нём оказался почти весь использованный за это время в хозяйстве механизированный парк, точнее, его останки, упокоившиеся на дне пруда в виде ободьев, выхлопных труб, гусениц, картеров и пробитых радиаторов. Глубина пруда была невелика, и местами всё это "богатство" высилось над поверхностью воды печальными островами.
          Правда, эта мысль хотя и занимала некоторое время место в сознании Олега, пока отошла на задний план, вытесненная опасениями перемен, которые он уже стал замечать своими глазами и которые, по его мнению, не несут ничего хорошего ни ему лично, ни его единомышленникам, ни России в целом. И перемены эти ассоциировались у него с "дебильниками" на ушах некоторых его, в общем-то, неплохих, ребят из его родной школы...

VII

          Император Франции в боевом азарте погнался за армией Витгенштейна, и это настолько поглотило всё его внимание, что он всего нескольких километров не дошёл до Речанова, что и спасло город от разорения. Во время движения французов на Смоленск в Речанове был государев обоз, и тут же около месяца жил канцлер И.П. Румянцев и министр внутренних дел граф В.П. Кочубей. Через этот город была проложена самая главная дорога и много везли вoйска, ратников и пушек, преимущественно в корпус графа Витгенштейна. В Речанов же в августе 1812 года привезли пленником губернатора парижского генерала Жоно...
Городок гудел!
          Патриотический подъём охватил всех без исключения - и дворян, и крепостных! Мужики рвались в ополчение, дворянские дети один за другим поступали в армию, в 18-19-летнем возрасте брали под своё командование солдат и уже испытали радость победы в отдельных боях. Бонапарт отступал, и не было ни одного истинно русского человека, который бы не рвался преследовать врага до самой его последней норы, где бы окончательно его и затравить!
          Снег ещё плотно укрывал окрестные поля. Со стороны Знаменского открывался во всей своей красе серебряно-белый городок, словно бы расправляя плечи после того, как смертельная опасность отступила. А в таких случаях человека охватывает безудержное веселье! На базарной площади пили сбитень, щёлкали семечки и калёные орехи. Купец Шерапов выставил несколько бочек вина и угощал всех, кто только ни проходил мимо! Бабы нарядились в праздничные платки, а мужики расправляли усы после праздничной чарки, второй, третьей...
          Местное дворянство тоже не отставало от всеобщего ликования и в свою очередь устраивало благотворительные балы и собрания, средства от которых направляли в армию и в госпитали на благо выздоравливавшего русского воинства. Во всех благородных домах по вечерам долго не гасли свечи несмотря на военную годину.
           В один из вечеров, когда солнце почти уже село, лес и поля вокруг словно бы окутались в тонкую прозрачную вуаль цвета берлинской лазури, а над ними ещё горели в вышине жёлто-оранжевые полосы на медленно гаснущем небе, можно было видеть, как по большаку в сторону Челищевской усадьбы потянулись сани, кареты, изредка - конные офицеры в треугольных шляпах. Сразу с окраины города открывался путешествующему в это время путнику Челищевский дом, в котором светились все до единого окна, а вокруг дома перемещалось великое множество огней!
          Пассажиры и верховые поворачивали через версту-полторы направо, проезжали по оживлённой - ждали гостей - деревенской улице в самый дальний её край и наконец сворачивали к Дому. Экипажи подкатывали к парадному северному крыльцу, и из них выходили дамы в шубах, кавалеры в накидках и цилиндрах или меховых шапках, офицеры лихо соскакивали с коней и спешили помочь прекрасным дамам подняться на крыльцо. В боковых коридорах усадьбы толпились бабы и мужики, глазевшие на столь редкое собрание чести и красоты!
          Зал в доме был небольшой, поэтому столы были накрыты ещё и в кабинете хозяина на втором этаже. Дамам отвели восточный флигель, дабы не стеснять их свободы и дать возможность обсудить последние новости уезда и Петербурга наравне со столичными и парижскими модами, а кавалеры расположились в западном, где для них были поставлены курительные принадлежности, ломберные столы и бильярд.
          Когда гости уселись за столами, полковник Челищев поднял первый тост:
- Выпьемте, господа, за русского солдата! За Михайлу Илларионовича, защитившего русскую землю от супостата! - он говорил ещё довольно долго и проникновенно, и это, к чести гостей, не вызвало с их стороны ни малейшего неудовольствия. Наоборот!
          Дамы в который уже раз обсуждали хозяина сегодняшнего праздника:
- Да вы же знаете, дорогая, что Александр Михайлович является нашим предводителем. Пусть он ничем не прославился, кроме того, что был полковником...
- ...Конечно, конечно. Он в родстве почти со всеми дворянами нашего уезда! А род его восходит ещё к Вильгельму Люксембургскому!
- А кто это?
- Вильгельм Люксембургский?!! О, это был настоящий странствующий рыцарь! В поисках славы и денег он покинул Германию, некоторое время жил в Литве, а уже из Литвы попал на службу к Александру Невскому, в Новгород...
- Неужели его род так знатен?!
- Судите сами - в Новгороде он принял христианство, а вместе с ним - имя Леонтия. Плечом к плечу с новгородцами сражался на Чудском озере..
- На Чудском озере? С Александром Невским? Ах, он душка!
- Кто, милочка?
- Как - кто? Наш Александр Михайлович, конечно, - удивлённо воскликнула девица, сидящая между двух гусарских офицеров. Видимо, у них в доме не было мужчин, и её образованием занималась маменька...
- Дело в том, что это был всё-таки не Александр Михайлович, а его предок, Вильгельм, - деликатно разъяснил барышне тему разговора один из офицеров
- Да, господа! Именно за храбрость в сражении Леонтий и получил от Александра Невского "в кормление" городок Речанов.
- В прошлом веке Челищевы неоднократно принимали участие в обороне и защите нашего Речанова, а также почти во всех войнах, которые тогда вела Россия...
          Пока господа офицеры таким образом просвещали сидящее между ними невинное создание, проявляя со своей стороны весьма изрядные знания из русской истории, касавшиеся одновременно хозяина дома, тот уже заканчивал свой торжественный первый тост и заключил:
- За Россию, господа! В очередной раз показавшую, что четвертому Риму не быть! Ура, господа! - полковник поднял бокал с "клико", и одновременно со звоном бокалов в дом долетел перезвон множества церковных колоколов - невелико расстояние в две версты до ближайшей церкви, а всего их в городке - два десятка с лишним. Гости одновременно поднялись со своих мест и прокричали "Виват!" За первым тостом последовал очередной, и постепенно официально-торжественная атмосфера перетекла в общение умных и красивых людей, знающих цену себе и своему собеседнику, умеющих вести светскую беседу и ценящих это свойство в других. Дамы расспрашивали военных о сражениях, в которых тем пришлось участвовать, а между собой говорили о милосердии к страждущим и благотворительности. Кавалеры - в статском и военные - восхищались туалетами и причёсками дам, заверяя их в личной преданности им и России, а между собой делились мнениями о политике, военных поставках и о возможностях противоборствующих армий. Разговоры велись в разных уголках и кружках, и наконец за столом возник тот ровный негромкий гул, в котором можно спокойно перейти от одного кружка к другому, познакомиться с новым собеседником или незаметно покинуть слишком назойливого, послушать понравившихся дам и в результате получить некий сгусток последних новостей из столицы, губернии или уезда, а также о наиболее значимых там фигурах. Круг тем был далеко не слишком узок, но и не слишком широк, отличался бoльшим или мeньшим постоянством, но сейчас, конечно, доминировали военные новости.
          Наконец полковник счёл уместным перейти к следующему этапу своего вечера, пригласив всех в зал танцевать! Под руку с кавалерами дамы направились вниз, где живописными группами стали около стен. На хoрах заиграл небольшой домашний оркестр, и в свете многочисленных свечей, зажжённых к тому времени в настенных канделябрах, пары стали кружиться в полонезах, падеграсах и котильонах, когда кавалеры истинно по-рыцарски поддерживали своих дам в поворотах, а те, в свою очередь, элегантно приподнимали свои блестящие туалеты, волнами кружившиеся над полом и, как всегда, кружили головы!
          Бал продлился ещё около часа с небольшим, после чего в зал внесли стулья и кресла, на которые были усажены дамы, а перед ними появились домашние певцы, зазвучали первые звуки вновь настраиваемых инструментов, первые вокальные ноты, первые аплодисменты, как вдруг...
Произошло что-то невероятное!
          Сначала вдруг слишком громко затрещали свечи в канделябрах, потом пламя их заколебалось, в зале стало на какое-то мгновение полутемно, но вот снова свечи загорелись ровно и сильно, и перед гостями появились странные певцы и музыканты! У большинства из них в руках были гитары. Появилось фортепьяно, а также военные барабаны всевозможных размеров, к одному из которых была пристроена какая-то колотушка, на которую нажимал ногой сидевший за барабаном... Кто? Это был хлибкий на вид мужичонка - уж больно тонкими у него были ноги и руки. Волосы до самых плеч, грязные, немытые, начинались очень высоко, потому что самый верх головёнки украшала огромная плешь! Но дамы непроизвольно выдохнули своё одновременное "Ах"! не из-за неё, а потому что одет он был только в облегающие очень плотно панталоны из какой-то непонятного блестящего цвета материи, и... И всё! Больше на нём ничего не было кроме огромных тёмных очков!
          Гитаристы представляли собой не мене экзотическую картину: у одного всклокоченные волосы подняты верх, а на лбу красовалась какая-то грязного цвета повязка, как у пирата! Грудь до пояса была прикрыта какой-то лёгкой одежонкой с чередующимися белыми и синими полосками, оставляющей совершенно голыми руки, покрытые сплошь и рядом синей татуировкой, что сразу удивляло и настораживало. Ноги в лакированных туфлях, очень волосатые, только лишь до колен прикрывали какие-то странные панталоны с нарисованными цветочками, очень широкие. Присмотревшись к третьему гитаристу, зрители с неким удивлением и трудом угадывали в нём то ли даму, то ли девицу. По крайней мере, проглядывавшие из под тонкой материи груди позволяли с известной долей уверенности отнести это создание к женскому полу, но вот открытый пупок... И она была в штанах!
          Пианист вовсе сидел босой, а две выскочившие девицы оказались совершенно лысыми!
          Сии неприличные наряды, сначала породившие лишь недоумение, привели к тому, что недоумение сразу же переросло в возмущение благородного общества, которое сочло себя оскорблённым подобным сюрпризом. По рядам пошёл ропот, переходящий в отдельные возгласы возмущения и вскрикивания падавших в обморок дам!
          Перед зрителями вдруг оказался моложавый полковник и без лишних слов скомандовал:
- Господа офицеры!
          Не замедлили исполнить команду присутствующие офицеры и те из кавалеров, которые совсем недавно оставили службу!
- Ко мне!
          Живая стена из молодых и не очень молодых офицеров скрыла от потупленных дамских взоров непристойное зрелище. Другие офицеры решительно направились прямо к "музыкантам". Всё это - от первого появления странных созданий до исполнения команды полковника - заняло не более десятка секунд!...

VIII

          Олег встряхнул головой, стряхивая внезапное наваждение: война с французами, Наполеон, городок Речанов почти двести лет тому назад, блестящие кавалеры и дамы и... призраки из родного двадцатого века!
          Он настолько сжился с Домом, что тот казался ему почти живым существом! Сам же Петровский иногда чувствовал себя так, будто бы он одновременно живёт и в двадцатом, и в самом начале девятнадцатого века; будто бы это он, Олег Петровский, а не полковник Челищев - хозяин этой самой усадьбы, и он, а не Челищев вдруг преподнёс своим гостям такое: оскорбил их в самых лучших своих чувствах!
          Успокоившись, он вдруг отчётливо понял, что ни он, ни Челищев никогда в жизни не могли совершить такого безобразия. Просто всё то, что его занимало и привлекало, чем он вправе был гордиться - история быта местного дворянства и всё, что с ней было связано, настолько поглотило всё его существо, что вдруг вылилось в нелепое сочетание старины и современности в его сознании.
Нелепое?
          В чём? В содержании или в самом факте сочетания? На глаза Петровскому попалась книга, он стал листать её, как бы интуитивно отыскивая необходимое место, и наконец нашёл его:

          Забота о красоте одежды - большая глупость, и вместе с тем не меньшая глупость не уметь хорошо одеваться.
          Воспитанный человек просто обязан думать о том, как он одет, просто из уважения к обществу! Пэлом, герой писателя Бульвер-Литона, утверждает: "Истинно расположенный к людям человек не станет оскорблять чувства ближних ни чрезмерной небрежностью в одежде, ни излишней щеголеватостью. Поэтому позволено усомниться в человеколюбии как неряхи, так и хлыща. Для русского "дэндизма"(а увлекался им и переживал его даже А.С. Пушкин) отношение к внешности и одежде носило не суетно-тщеславный, но эстетический, даже философский характер. Это был культ прекрасного, стремление найти изящную форму для всех проявлений жизни...

          Вот оно! "Стремление найти изящную форму для всех проявлений жизни"! А ведь, пожалуй, ревущий магнитофон в доме пушкинской поры и "дебильник" на ушах у реставратора к изящным формам проявления жизни отнести, ну, никак нельзя! При всём к этому желании...
          Вот поэтому днём Дом как бы замыкался в себе, словно он был живым существом, а по вечерам снова становился самим собой. Нельзя соединить несоединимое! Втиснуть одну эпоху в другую, тем более, что другая-то, по всем своим параметрам, ну, никак не может быть отнесена к золотому или хотя бы - к серебряному веку. А вот почему? Почему прошло всего сто пятьдесят или немного больше лет, а вектор идеала в обыденном сознании изменил своё направление на противоположное? И вместо стремления к прекрасному большинство людей, если верить тому, что показывают по телевидению, повернулось лицом к безобразному?
          Сцена знает немало замечательных музыкантов, певцов и дирижёров: оба Ойстраха, Спиваков со своим оркестром, Виктор Третьяков, Коган, Сальвини, Лемешев, Караян, Шаляпин, Михайлов. Ни с кем Петровский не встречался, но знал о них по документальным кинофильмам и телепередачам. Настоящую оперу видел только дважды - в Мариинском и Малом оперном театре Санкт-Петербурга, зато пересмотрел множество драматических спектаклей, бывая в Москве и Питере. Очень любил оперетту и музыкальную комедию, и то, что ему привиделось в старом господском доме, никак не вязалось с его представлениями об искусстве. Вернее, всё увязывалось абсолютно логично: аристократическое общество было, в сущности, законодателем моды и красоты - с этим не поспоришь. Как приятно читать у Толстого о первом бале Наташи Ростовой или видеть в кино, как к ней подходит красавец Болконский, которого играл Вячеслав Тихонов! Как ослепительна была Элен Безухова, хотя бы внешне, при всей своей внутренней стервозности! Как предан своему долгу молоденький офицер-артиллерист на Бородинском поле - Сергей Никоненко!

"Цари - на каждом бранном поле, и на балу"...

          И ведь эти "цари", по нынешним временам, были лейтенантами, старшими лейтенантами и капитанами, не говоря уже о старших офицерах, но он понимал, что это сравнение - чисто внешнее. Толстовские офицеры не шли ни в какое сравнение с "высшим воинством" двадцатого века. У первых - и воспитание, и образование, и чувство собственного достоинства, а у вторых - по крайней мере, у тех, с кем встречался Петровский, а их в районе достаточное количество - потухший взгляд, мордатость и солидные животы - откуда?
          И каким образом в ранг эстетического стали возводиться немытые волосы, отсутствие одежды и голосов и всевозможные эпатирующие моменты?
          Эти мысли настолько возбудили воображение Петровского, что он половину ночи не смог заснуть, ворочаясь с боку на бок, а когда заснул, ему снилась графиня Марица, блестящий гусарский офицер Тассило, волею случая ставший в имении управляющим, и всё то, что связывало и разделяло их обоих...

          Восстановительные работы по Дому практически были завершены, мебель и имеющиеся экспонаты расставлены по своим местам, и оставалось только поддерживать чистоту, следить за кустами и деревьями и постепенно приводить в порядок берега прудов. Олегу можно было больше времени уделять книгам и журналам, и он переживал сладостный период изучения античного театра! Снова поразило его на путях познания знакомое ещё по школе утверждение, что рабство поначалу играло прогрессивную роль в развитии общества. Он это знал и раньше, но чисто умозрительно, по-детски, просто как факт истории. Ведь без рабства не было бы ни греческого театра, ни греческого искусства, ни греческой науки...
          Рабство?! Но ведь оно... закончилось совсем недавно, да и закончилось ли? Сначала человек попадает под пресс школы, где всегда прав учитель, даже если он и неправ. Затем - армия. Здесь вообще человек круглые сутки под надзором, как в тюрьме, и частенько занимается бессмысленной работой "от забора и до обеда". Затем - небольшой глоток свободы в вузе, и снова постоянное давление на службе, чтобы направить твою энергию туда, куда нужно руководству, но отнюдь не туда, куда нужно тебе самому. И это - только для более или менее удачливых людей, а что говорить о неудачниках?
Не сказать, что это не было известно Петровскому.
          Греческий театр родился из песнопений в честь бога Диониса, бога созидающих сил природы. Песнопения были печальные и веселые, иногда даже - непристойные. Из первых родилась трагедия, а из вторых - комедия. По-гречески "трагос" это - козёл, а "одэ" - песня, то есть трагедия это песнь козлов, так как бога Диониса всегда сопровождали козлоногие существа - сатиры, прославлявшие как его подвиги, так и его страдания. Песнь козлов? Сейчас эти "козлы" мелькают на экране почти беспрерывно - ни на одном канале нет от них покоя, а уж голоса вполне соответствуют. Козлам, конечно. Олег включил телевизор...
          В комнату буквально ворвались, как пираты, резкие диссонирующие звуки! Полутёмный зал на экране прорезaли зелёные лучи лазеров, сцену заволокло цветным дымом, а зрители буквально стонали в экстазе! Девицы сидели на плечах у своих кавалеров и ритмично хлопали в ладони, раскачиваясь при этом из стороны в сторону! Над их головами по небу ползли световые буквы: Maxidrom!"
          Петровский подумал вдруг, что бы сделал полковник Челищев, если бы его дочь во время бала гарцевала на плечах у гусарского офицера? Даже не у гусарского кучера! Да он бы запер её в комнате, а перед этим изрядно начистил бы "ходовую часть", а всех тех, кто причастен бы был к этому эксперименту, приказал бы отвести на конюшню и хорошенько выпороть, чтобы впредь неповадно было смущать молодую и неопытную душу! И здесь Олег целиком и полностью был бы на стороне полковника, которого не перестал бы называть просвещённым аристократом, когда бы тот таким вот образом вразумлял недоумков...
          На экране тем временем изгибались в самых невероятных телодвижениях человек пять "музыкантов", изображая таким образом то ли своё отношение к тому, что играли, то ли собственную степень эстетического погружения, то ли они вообще уже полностью отключились от реальности и впали в транс, как первобытные колдуны или шаманы, ничего уже не соображая и не воспринимая окружающее.
          Патлатый Коля Лагута терзал струны электрогитары, рычал и блеял буквально козлиным голосом, ибо другим никогда и не обладал, растягивая при этом свой плотоядный рот до "дальше некуда". Олег всегда удивлялся, как человек с такой внешностью вообще осмелился выйти на люди, тем боле - на сцену. Как только он увидел его впервые, с тех пор Петровского не покидало чувство брезгливости к этому типу, которого телевидение и подростки просто обожают, и он постоянно там мелькает. Олег даже вывел определение для того типа "пения", которое демонстрировал Лагута: "слащаво-порочно-беспардонное".
          Он переключил канал, но снова попал на нечто подобное: показывали накрашенную куклу, которая, хлопая своими круглыми пустыми глазёнками, тоже пела что-то странное! Он вслушался и понял, что причина - в произношении "куклы": как только в тексте попадались звуки "й", "е", "ё", из её рта вылетало такое неимоверное количество й-отов, что для русского произношения вообще немыслимо, и всё это с такими ужимками и с такой сладостью в мордашке, что пробовать такое блюдо нормального человеку и в голову не придёт, не говоря уже о том, чтобы его съесть или включить в рацион. Вырвет просто!
          Олег выключил телевизор, достал одну из своих любимых пластинок и поставил её на проигрыватель. Из динамиков полилась знакомая песня Тони:

На Приморской улице
Майский день встаёт.
На Приморской улице
Акация цветёт...

          И сейчас же в комнату как будто ворвались знакомые персонажи популярной оперетты, истомившиеся в долгом забвении - Яшка-Буксир пел, хоть и без голоса, но сердцем. Пусть он безумно обожал всё заграничное, - а сейчас это ещё более понятно - но по-русски и пел, и говорил абсолютно правильно. Даже Ларису слушать было приятнее, чем только что выступавшую по телевизору куклу. Олег дослушал оперетту до конца и лег спать в предчувствии новых ощущений, которые ждали его на единственном концерте Марины Калмыковой.
          Афиши с её портретами уже месяц висели на всех тумбах города. Все три штуки - на базарной площади. А также у стены кинотеатра "Звезда", и у сравнительно нового кинотеатра - "Родина". Тем не менее, билеты разошлись моментально. Петровский получил билет в городском отделе культуры, где половина сотрудников восприняла это явление с изрядной долей скепсиса, поскольку там хорошо знали его отношение к "современным молодым авторам и исполнителям". Но деньги заплачены - пожалуйте билет!
          Дело было абсолютно не в остром желании увидеть Калмыкову. Он видел её выступления по телевизору, никакого удовольствия при этом не испытывал, скорее - наоборот! Но раз уже решил разобраться в причинах подобного "поворота все вдруг" в общественных вкусах, надо смотреть... Правда, насчёт общественных вкусов говорить было бы, пожалуй, неосмотрительно. Ведь подавляюще большинство зрителей может смотреть то, что ему показывают по телевизору, особенно в глубинке, а показывают столько! Тут тебе и тяжёлый рок, и песни-однодневки, мотание головами под сопровождение немыслимой какофонии - выбирай на вкус! Но ведь этим морем помоев весьма довольны лишь подростки. Максимум - двадцати-двадцатипятилетние. То есть люди, которые практически ничего другого в жизни не видели. Кстати - благодаря тому же телевидению. А как быть с теми, кто и видел, и знает побольше подростков, кто знает цену настоящему вокалу и драматургии? Ведь подавляющее их большинство тоже живёт не в столицах, а в провинции, но хочется увидеть и хорошую драму, и оперетту, где живут и действуют красивые - в лучшем смысле этого слова - персонажи и где самый распоследний злодей почему-то тоже весьма симпатичен и отлично говорит по-русски. А им показывают страдания "просто Марии" или какие-то экзотические берега, где и понятия-то не имеют, что такое хорошая песня, рюмка водки при хорошем столе, а квашеную капусту с брусникой или клюквой с яблоками даже вообразить не смогут! И мелькают на экранах Аргентина, Бразилия, Мексика, где "простые люди" в хоромах миллионеров выясняют причины нежелательных нюансов в собственном поведении, а простые "аргентинские труженицы" меняют вечерние туалеты каждые пять минут... Нет! Лучше вспоминать, когда театр был театром, и когда актёр учился своему мастерству.
          В греческих комедиях и трагедиях стали появляться наряду с религиозными и житейские сюжеты, и, в конце концов, то, что было ближе к человеку, стало их основным содержанием. Актёры же путём постоянных упражнений вырабатывали в себе силу, звучность и выразительность голоса, безукоризненность дикции и доводили до большого совершенства искусство пения. Кроме того, актёр должен был в совершенстве владеть танцем и сценическим движением в самом широком смысле этого слова. Если актёры недостаточно хорошо делали всё это или пьеса не нравилась, их могли прогнать со сцены даже камнями - суждение народа имело весьма существенное значение для успеха представления, а главное - для здоровья исполнителей.
          А ведь вкусы молодёжи в конце нынешнего века оказались далеко позади античных! Да каких античных?! Всего тридцать лет назад всё было по-другому! В смысле требовательности к собственно мастерству. В смысле всеобщего культа драматического театра! Очень сомнительно, что большинство современных мальчиков с бородами на эстраде хоть в какой-то степени владели мастерством актера профессионально, а уж то, что значительно уступали в этом деле древнегреческим актёрам, - это, можно сказать, факт бесспорный. Всё их искусство сводилось к хлопанью в ладоши, да к топтанию ногами на одном месте. Сорви с них одежду, выкраси кожу ваксой - и вот тебе самый неподдельный образец первобытной дикой Африки.
          И ведь ситуация эта создалась за последние лет двадцать.
          ...Очередная суббота как-то проходила у Михалыча. Был у Олега такой знакомый кандидат наук, а познакомился он с ним через свою бывшую жену. Институт Михалыча прикрыли по причине отсутствия военных заказов, и переехал он в Речанов. Работал в городских электросетях далеко не последним начальником. Как всегда в субботу, собиралась - в этот раз у него - вся их компания пообщаться, непременным пропуском на которую была "бутылка с пары". Недавно откуда-то с юга в их компанию завезли очередную моду - торт "наполеон". Чем выше сделает его очередная чья-то жена, тем больше будет у неё оснований гордиться столом и собственным кулинарным искусством. При воспоминании об этом кулинарном чуде Петровский испытывал двойное чувство: с одной стороны, изделие было настолько вкусно, что съедалось практически моментально; с другой - когда жена Олега пекла "наполеон" сама, в кухне и в доме прекращалась всякая хозяйственная и антихозяйственная деятельность на период до полутора-двух суток! Жена стояла у плиты и пекла коржи к торту, которые получались у неё через один, ломались, и подходить к ней в это время было небезопасно! Уже потом Олег говорил жене, что проще было бы купить готовый торт в магазине, чтобы не тратить время и сахар, на что получал тираду в ответ, что он ничего не понимает!
          В тот день за столом Михалыча было человек десять-двенадцать. Дамы пили вино, мужики - водку. Не столько оттого, что уж больно её любили, сколько для поддержания многолетними встречами выработанного имиджа. Когда кто-то из новых членов этого своеобразного круга вдруг отказывался пить, ему сразу же выговаривали: "Что ты за боец тогда!" Это продолжалось не один десяток лет, но со временем, когда здоровье стало уже не то, "бойцы" с удовольствием переходили на пиво с рыбкой, при первой возможности оставляя слезу христову в покое, потому что после неё частенько мучались болями в желудке. Тем не менее, официальный сторонний вклад в застолье оставался неизменным - бутылка с пары...
          Часов в восемь вечера в тот день к Михалычу заглянула ещё одна пара и пригласила всю компанию к себе - на музыку, послушать последние записи. "Бойцы" с удовольствием и тут же согласились, отказавшись от того, что ещё оставалось в бутылках, ибо организм больше уже не принимал, а формального повода бросить это дело всё не подворачивалось, подхватили под руку своих жён и, ведомые зашедшими на огонёк друзьями, отправились слушать "новые мелодии". Вечер был довольно жаркий, и все держались поближе к деревьям - казалось, что около них было прохладнее.
- Ну, скоро там? Идём, идём... Уже и кофе хочется! - пропищала одна из жён.
- Уже пришли! - инженер распахнул калитку и по выложенной кирпичом дорожке прошёл к аккуратному домику, приглашая всех остальных следовать за ним...
- Ну, ты хорошо устроился! - резюмировал Михалыч, отпивая коньяк из своей рюмки и глядя на остальных, уже удобно расположившихся на диване, в кресле, а то и прямо на покрытом ковром полу.- Особенно в смысле аппаратуры, - он указал на два мощных магнитофона и два акустические колонки весьма внушительных размеров.- Какая мощность?
- Двести ватт...
- Обе?!
- Нет - каждая.
- Однако... А зачем тебе такие грохотальники?! Здесь же не эстрада.
- А я этим зарабатываю!- отвечал инженер. Сам знаешь - платят нам не ахти какие деньги. А здесь - достаешь самую модную запись, переписываешь, продаешь требуемое от тебя количество и получаешь живые бабки! Жить-то надо... А чем выше мощность, тем лучше качество воспроизведения. Конечно, не на её пределе... Галя! Кофе готов?! - крикнул он в кухню жене.
- Готов, готов! Сейчас несу! - послышался голос, и следом за ним оттуда появилась и она сама с подносом, на котором стояли чашки с дымящимся напитком.- Прошу! Разбирайте!
- Вот это то, что надо! - сказал Михалыч, первым взяв чашку с подноса.
- Можно подумать, что дома тебя кофе никогда не поят! - бросила мимоходом его жена Ольга, принимая свою чашку.- Я спрашиваю - у нас дома что - кофе нет?
- Есть, конечно, но понимаешь...
- "Чужой завсегда вкусней"!?
- Вот именно, тем более сейчас, когда "бойцы" уже норму взяли, - это вступил в общий разговор Коля Разгуляев, инженер, "вся работа" которого постоянно проходила в командировках то на одном, то на другом военном аэродроме.
- Да, уж! Бойцы наши свою норму знают - пока бутылки не опустеют! - ехидно заметила Валентина, его жена. Она, как и все остальные жёны, всегда ревновала, когда муж хвалил что-то из еды, приготовленное не её руками.
- Ну, ладно, ладно! - примирила всех Галя.- Кофе-то обычный, растворимый, из банок. Можно подумать - у вас его нет... А инженер где?! Эй, "инженер"! - стала тормошить она собственного мужа.- Давай показывай свои музыкальные закрома!
          Инженер включил магнитофон, и Петровский даже внутренне напрягся, увидев, как в момент включения заходили на колонках звуковые мембраны. Пока - при полном отсутствии звука. Хозяин вставил кассету, и после короткого низкочастотного гула...
          ...Это нельзя было назвать даже фонтаном звуков! Это не было шумом горного водопада или металлообрабатывающего производственного участка. Это был грохот горного обвала, лавины! Это был селевой поток, всё сметающий и уничтожающий на своём пути! Разгорячённые коньяком и возбуждённые кофе гости тут же разобрались по парам и стали танцевать. То же самое сначала сделал и Петровский - он любил танцевать, - но через некоторое время удовольствие, которое он получал от танца, стало быстро вытесняться нарастающим чувством раздражения, а хозяин в порыве куража всё добавлял и добавлял мощность в своём звуковоспроизводящем монстре!
          Прошло ещё полчаса, и Олег шепнул жене, что пора сматывать удочки, иначе он за себя не отвечает. Остальные гости - незаметно для хозяина - тоже выяснили между собой, что и они тоже непрочь покинуть сей гостеприимный вертеп грома и грохота, пока совсем не сошли с ума.
- Ой, как хорошо! - воскликнула на воздухе Ольга Фабрикантша.- И как только он терпит такой грохот?
- Привычка... - философски заметил муж Валентины.- Фoфаны, да и только...
           Валентина, в принципе согласная со словами мужа, тем не мене не удержалась от замечания, что у ее благоверного все - фoфаны.
          "Все - фoфаны!" - неожиданно произнёс вдруг Петровский, имея в виду пристрастие к столь громоподобной "музыке" собравшихся здесь людей и хозяина дома в особенности, при этом он даже вздрогнул от неожиданности. Это с ним случалось постоянно: он разговаривал сам с собой, принимая участие в давно имевших место или воображаемых разговорах. Привычка была настолько сильна, что постоянно беспокоила его бывшую жену, которая в таких случаях думала, не поехала ли у её благоверного крыша. В таких случаях Олег приводил пример не кого-нибудь, а самого Александра Сергеевича Пушкина: "Тот тоже постоянно удивлял своих крестьян, когда те случайно наблюдали "михайловского барина" идущим по полям, а он их в это время не видел, что-то громко говорил, размахивал руками, возмущался! Зная за собой такой грех, Пушкин только улыбался и говорил:

У каждого своя забота,
Своя любимая охота:
Кто целит в уток из ружья,
Кто бредит рифмами, как я...

Наверное, это не единственный случай в истории, а то, что запомнился он именно через имя Пушкина, так на то он и Пушкин! Сейчас достаточно много серьёзных и нормальных. И ничего! Руководят!
- Тогда бурчи себе под нос! Когда тебя никто не слышит! - ворчала жена.
В конце концов Олег решил, что "бурчать" он всё равно будет, но уже один.

          Чем больше Петровский забирался в дебри истории, тем больше его интересовали причины тех или иных исторических поворотов в культуре и общественной мысли. Когда добрался до развития буржуазных отношений, то поймал себя на мысли, что сейчас Россия переживает нечто подобное! В XIV-XV веках, как известно, самой широкой базой для зарождения новых отношений обладала Италия. Там занимались торговлей, там же появились мануфактуры. Там же владели огромными земельными участками, а с земли можно делать ой, какие большие деньги! Тем более - на благословенном юге Европы.
          Самые большие доходы приносило ростовщичество, которое сейчас скромно называется "банковское дело", процветавшее в городах и приносившее огромные доходы: и от ссуд королям, князьям и прочим именитым и не очень фигурам соседних стран, вплоть до денежных отношений с самим Папой. Ростовщики сосредотачивали в своих руках огромные средства, целые состояния! Но вот - очередная неудачная сделка, захват товаров пиратами, отказ королей, князей и прочих сильных мира сего платить вовремя по долгам - и вчерашний богач и крез мгновенно разорялся! Именно поэтому эти люди стремились взять от жизни всё именно сейчас, а не когда-нибудь в будущем, до которого можно и не дотянуть. В смысле благополучия. Да и кое-чего похуже. Вот они и соперничали друг с другом в роскоши, строили великолепные дома и дворцы!
          А это в свою очередь создавало спрос на архитекторов, художников, скульпторов, ювелиров, музыкантов, певцов и поэтов, которые украшали бы порой не столь уж и продолжительную жизнь избранных. Правителям нужны были секретари, городам - врачи, нотариусы, учителя. Так вместе с буржуазией появляется многочисленная интеллигенция, непосредственно участвовавшая в создании новой культуры...
          А что мы имеем сейчас? Кто у нас - современные предприниматели? Как выглядят? Олег повернулся к книжной полке, и его взгляд упал на часы. Господи! До концерта остался час, а ему ещё на автобус попасть нужно! Он вскочил и бегом помчался на остановку. Там уже собралась та молодежь совхоза, кому удалось достать билеты "на Калмыкову".
- Олег Николаевич! Здравствуйте! Вы что - тоже на Калмыкову идете? - с удивлением воззрились на него девчата.- Вот никогда бы не поверили! Нет - правда?!
- Правда, правда, девушки! Чем я хуже других? - отвечал Петровский, машинально поправляя галстук.
- А галстук зачем? Вы что - на партсобрание собрались? - захихикали девчонки.
- Да ладно вам! - отмахнулся Олег Николаевич.- Если нужно будет, сниму прямо в зале.
          Автобус подкатил к кинотеатру, где уже толпились те, кому не удалось достать билет на столичную знаменитость. Откуда ни возьмись появились автомобили. Здесь был даже один мерседес, около которого стояли два коротко стриженых "качка" небольшого роста в малиновых пиджаках, которые в больших городах носили уже только, как правило, одни отмороженные. Они лениво, как коровы, жевали и глазами простреливали окружающее пространство. Ого, подумал Петровский. Это, видимо, как раз одни из тех, что в попытках стать владыками жизни не брезгуют никакими средствами в своих стремлениях. Достаточно посмотреть вечером криминальный канал.
          Олег протиснулся через толпу, стоящую перед входом в кинотеатр, прошёл в зал и добрался до своего места. На невысокой эстраде, что находилась перед экраном, который сегодня был скрыт розовым задником, стояла сложная металлическая конструкция, с укреплёнными на ней многочисленными отражателями для лазерных лучей, в центре и по сторонам - мощные акустические колонки. Только-только погас свет, и в зале началось невообразимое! Зрители, а это была практически молодежь до двадцати-двадцати двух лет, закричали, засвистели, затопали ногами и, как понял Петровский, всё это являлось выражением любви и обожания зрителей к своим заочным кумирам, которых большинство присутствующих должны были увидеть впервые.
          На сцену выбежали "музыканты", ударили по клавишам, и в зал полетела залихватская мелодия:

А мы скачем по земле, что - покатая!
Покатая!
А мы сами по себе - все патлатые!
Патлатые!

Что верно - то верно: на голове у них были самые невообразимые сооружения из чего-то, напоминающего волосы, но явно не человеческого происхождения. Одежда была тоже самая современная - ультрасемейные трусы, рваные майки с короткими рукавами и лыжные ботинки! Дальше Петровский вглядываться уже не стал: и этого для него было вполне достаточно. А с низенькой эстрады все шире и шире разносился поэтический шедевр, ставший песней:

Мы играем вам одним только музыку!
Музыку!
И деньжата с вас стрижём, как семечки лузгаем!
Лузгаем!
А-а-а-а!

          Грохнул последний завершающий аккорд, и следом незамедлительно последовала реакция зала! Визг, свист, истерические вопли и безумные от счастья глаза девчонок в первых рядах! Конечно, не видел тех, кто сидел в первых рядах, а в них всюду и везде сидит только одна категория зрителей - фанаты, точнее - фанатки, но он видел, что творилось вокруг него - то же безумное обожание вплоть до подлинных слёз на глазах! Молитвенно сложенные руки у одних и - летающие где-то над головами - у других! Парни щёлкали зажигалками и поднимали верх трепещущие огни! Кто-то то же самое сделал со свечкой и поднял её над головой, не обращая внимания на горячий стеарин, который капал на соседей и собственные руки!
          Когда всеобщий гвалт немного поутих, гитара-соло подтянул с тощего живота трусы и гундосым голосом прогудел в микрофон:
- А сейчас для вас поёт очаровательная Марина Калмыкова!
          От животного энтузиазма зал взвыл ещё громче, а на сцену, подпрыгивая, как молодая коза, выскочила виновница сегодняшнего праздника!.. Длинные, до плеч, обесцвеченные волосы, наштукатуренная сверх меры мордашка, короткое платьишко - и это ещё слабо сказано, - и губы, накрашенные чем-то цвета чего-то, что в целом напоминало явно несъедобный бутерброд!
          Подбрасывая ножки и позволяя желающим полюбоваться очередным смелым покроем трусиков, сделав два-три оборота по эстраде, Мариночка выхватили откуда-то радиомикрофон, и в зал полетел очередной раскалённый шлягер! Нет, кажется, это был очередной раскалённый хит - Олег всё ещё путал эти специфические термины, а если говорить честно, то и не собрался в них разбираться. Всё ещё или окончательно уже?.. А не всё ли им равно? Ведь в глазах поголовно всех присутствующих снова появились бешеная и беспощадная любовь, которая на всё была готова ради своей богини, в то время как та одаривали их своими колдовским чарами:

Ты не приходи ко мне! Уходи!
А то тебя встретится на пути -
Забодает корова или кабан,
Выскочит - сломает электробаян!

Ну, а я сижу - ноготки стригу!
Выглядеть красивенькой я могу!
Не горюю я теперь ни о чём,
Ведь твои проблемы мне - нипочём!

Ты не приходи ко мне! Уходи!
Можешь выпить пива ты по пути!
Всё равно тебя всегда перепью
И не по тебе совсем слёзы лью!

При слове "слёзы", последние по-настоящему хлынули из глаз девчонок из первых рядов, они сорвались со своих мест и, метнувшись к самому краю эстрады, упали ниц перед своей кумиршей, раздирая волосы и бия себя в грудь! А та продолжала дальше:

Молча я качу своё колесо!
Я уж прочитала твоё письмецо!
Двадцать в нём ошибок мама моя нашла
И спросила, где я его нашла!

А я ничего в тебе не нашла!
Ты не приходи ко мне! Уходи!
Молча я качу своё колесо!
Вот пока и всё, а теперь - антракт!

За то время, пока зрители толпились перед эстрадой, - бросая цветы - те, кто сзади; получая автографы - те, что впереди; выкрикивая слова любви и полнейшей признательности - те, кто везде; Петровский спокойно смог подкрепиться, тем более что по случаю приезда звезд на улице работал буфет, и в нём было что поесть и попить. Глубинка... Были на столах даже настоящие скатерти, и это - под открытым небом! Были даже хорошие сигареты, но Олег сам не курил, а покупать для кого-то ему было не нужно. Он спокойно съел несколько хороших бутербродов, запивая их давно забытым "Мартовским" пивом, взял пару яблок и прихватил немного конфет. К чаю...
Второе отделение началось не менее бурно! Зрители были в полнейшем восторге оттого, видимо, что находиться в состоянии обалдения им ничего не стоило, было вполне привычно и, более того - доставляло несказанное удовольствие! Хозяйка праздника давала жару в том же духе, но он уже получил полное впечатление, которое теперь невозможно было поколебать никакими изысками. Впрочем, кажется, музыканты опять монопольно завладели площадкой и исполняли то ли очередной хит, то ли очередной шлягер, в общем, это было что-то из очередной "горячей десятки" в духе передачи одесских джентльменов:

Не было печали - просто уходило лето!
Лам-ца! Дри-ца-ца! Лам-ца! Дри-ца-ца!
Просто ты сказала: "Я тебя сейчас убью"!

Гитара-соло, энергично подтянув трусы, жестами приглашал публику аплодировать и кричал "Вместе! Вместе!" Зал аж задохнулся от экстаза, и без помощи усилительной аппаратуры сотни децибелл из глоток зрителей понеслись в небеса, буквально пробивая крышу кинотеатра, плохо приспособленного для концертов, и унося в глубины Вселенной бессмертные слова:

Не было печали - просто мы с тобой кричали!
Лам-ца! Дри-ца-ца! Лам-ца! Дри-ца-ца!
Мы кричали, и сосед дозрел уже!
Лам-ца! Дри-ца-ца! Лам-ца! Дри-ца-ца!
Вот такие в мире нашем чудеса!
Лам-ца! Дри-ца-ца! Лам-ца! Дри-ца-ца!

Не было печали - вы теперь нас всех узнали!
Лам-ца! Дри-ца-ца! Лам-ца! Дри-ца-ца!
Мы уедем далеко, ой, ой!!
Лам-ца! Дри-ца-ца! Лам-ца! Дри-ца-ца!
Мы орали громко - вы нам громко подвывали!
Лам-ца! Дри-ца-ца! Лам-ца! Дри-ца-ца!
Нам всем - ехать дальше, ну, а вам теперь - домой!

          Зал затопал как стадо откормленных для корриды быков, и Петровский мысленно благодарил строителей кинотеатра за то, что здесь не было оркестровой ямы, потому что там неизбежно оказались бы многие поклонницы, переломав себе руки, ноги и шеи. За одну секунду пространство между залом и эстрадой было забито до отказа! Крики возмущения тех, кого давили, - как потом выяснилось, не до смерти, - полностью потонули в воплях тех, кто ещё больше стремился выразить свой восторг. То же самое было и в центральном проходе зала, и Олегу показалось, что он просто галлюцинирует: на улице, похоже, творилось то же самое! Он просто не поверил своим ушам, потому что иначе сам сошёл бы с ума, но не от всеобщего идиотского восторга, а от непонимания его причин. Потом уже понял, что никаких галлюцинаций не было, просто радист кинотеатра врубил-таки громкую трансляцию всего происходившего в зале на улицу! За что его потом благодарные поклонницы и поклонники очаровательной Мариночки Калмыковой, не попавшие на концерт, на руках тащили до дома три километра.
          А сейчас, не обращая внимания на то, что творилось с публикой, сопровождавшая Калмыкову группа безо всякого предупреждения "ударила по инструментальной пьесе"! Гитара-соло исполнял, видимо, свой коронный номер - соло на одной струне: он гнулся при этом так, что встал наконец "на мост", просунул гитару за спину и терзал её уже в этом изысканном положении. Ударник до того зашёлся в своём потрясающем искусстве, что сорвал с установки большой барабан и стал пинать его ногами! В этот момент своей очереди дождались, наконец, спрятанные на эстраде петарды и множество бенгальских огней! Клубы дама, прорезанные лазерными лучами, стали понемногу заполнять задний план и среднюю часть сцены, но музыканты-то стояли у самой рампы! Бас-гитара так мотал своей головой из стороны в сторону и так свирепо свивал свой тощий торс, что видимо от неслыханного творческого напряжения у него с головы слетело нечто, именуемое в просторечии париком, и оказалось, что это довольно пожилой "парнишка". По крайней мере, он был абсолютно лыс, и никто при этом не смог бы сказать, что брить голову - его любимое занятие. Девица за клавишами в это время непроизвольно старалась выпрыгнуть из своего одеяния. На голове у неё была кепочка вроде той, что носил герой повести Дж. Сэлинджера "Над пропастью во ржи". Против Сэлинджера Олег ничего не имел - это другая страна, но у этой кепчонка была свёрнута козырьком на одно ухо. Интересно, подумал Олег, можно было бы сдвинуть козырёк назад, но тогда он вовсе не был бы заметен, а это - ведь самое главное, что находилось на её плечах. Её пупок буквально плясал между "топиком" и брюками, плотно облегающими ноги и сшитыми из чего-то скользкого и блестящего, из которых торчали добротные ботинки, в которых обычно маршируют доблестные воины банановых республик.
          На следующий день по местному радио он услышал интервью, которое местные журналисты ухитрились взять у залетной звезды: "Я сделала себя сама! Сами знаете - сейчас всё дорого. Меня это не испугало, и я несколько лет работала продавщицей в овощном ларьке, где и заработала деньги на выступления и на клипы, которые вы, надеюсь, видели. Наверное, видели, иначе бы не пришли на мой концерт! Как видите, я такой же человек, как и вы все. И, став певицей, я, надеюсь, совершенно не изменилась..." Тон сигнала в репродукторе резко упал, и голос диктора, уже из студии, продолжил: "Вы слушали интервью, взятое нашим корреспондентом у звезды нашей эстрады Марины Калмыковой. Продолжаем городские новости..."
          Прослушав последние звуки интервью, Олег полностью согласился с певицей и окончательно сформулировал для себя собственное отношение к тому, что видел: она действительно совершенно не изменилась, став певицей. Конечно, у неё появились умопомрачительные сценические наряды, на которые шёл минимум материи, личная охрана, поездки за рубеж, машина, но в сути своей она не изменилась. Да и как она могла измениться, если задатков к этому ей не дал ни бог, ни родители. Как была продавщицей, так ею и осталась.
          И в душе у него даже поднялась своеобразная гордость за русский характер: никакие жизненные передряги не в силах его изменить! Всё равно человек остался сам собой! Устойчив всё-таки русский характер. Несмотря на неоднократно высказываемые опасения писателя Фёдора Абрамова. А демобилизованный солдат из телевизионного фильма "Старые песни о главном"? И этот, с поролоновой мочалкой на голове вместо волос, из того же фильма? Богдан Титомир! Как он расколошматил свою гитару - вот это подтекст! Сразу видно людей из России, которых не изменит ничто, даже если их называют звездами современной эстрады! А ведь кто-то долго морщил лоб, придумывая этот фильм. Но, как говаривал Леонид Зиновьевич Фейгин из радиотехнического института им. А.С. Попова, "морщить лбы, изображая усиленную работы мысли интеллигента, это ещё не всё! Я, конечно, понимаю, что вы - интеллигенты, но вы пока еще неотёсанные интеллигенты". Вот так-то, мои дорогие! Это говорил человек, знающий толк и в войне, и в интеллигентности и кое-то сделавший в науке.

          Возвращаясь домой с концерта, Петровский шёл вдоль по Московской улице в сторону базарной площади. Вместе с ним в ту же сторону направлялось немало зрителей сегодняшнего концерта, и он, по мере возможности, с интересом и надеждой всматривался в идущих с ним людей и слушал, о чём они говорили, хотя разговоров в общепринятом смысле этого слова было совсем немного. Зато очень много было просто животного рёва, когда поклонники, а особенно поклонницы провожали машины звезды и сопровождающих её "лабухов" - другим словом их, пожалуй, не определить. Здесь уже просто доходило до истерик и размазанной по щекам туши! Попадающиеся навстречу редкие прохожие благоразумно сворачивали на перекрёстках в сторону от возбуждённой толпы.
          Петровский шёл и думал - неужели в этом городе нет никого, кто бы думал так же, как и он? Неужели же всё настолько здорово, что люди уже разучились отличать зерна от плевел? Впереди он увидел группу человек в пять, которые шли неспешным шагом, некоторые - опустив головы, - тихо беседовали. Петровский немного ускорил шаги и приблизился к ним настолько чтобы слышать разговаривающих:
-...Совершеннейший бред!
- А ты что - ждал чего-нибудь другого? - спросила одна из двух девушек, что были в этой компании.- По телевизору её раньше не видел?
- Видел, конечно, не нельзя же опускаться до такого откровенно низкого уровня! Я понимаю - можно "отбухать" два-три номера откровенной халтуры - гастроли и всё такое, но...
- Да что - "но"?! От себя же не уйдешь, а её-то и идти, вроде бы, некуда Это же откровенное...
- Это, мои дорогие, откровенное слияние с массами, а происходит оно потому, что "искусство" этой дамы не способно поднять зрителя до себя, ибо находится примерно на том же уровне развития, что и вот это стадо...- говоривший мрачно кивнул в сторону, где пёрла по мостовой безликая толпа...
          Наконец-то! Петровский невольно ускорил шаги, поравнялся с говорящими молодыми людьми и заговорил:
- Извините меня, пожалуйста, но я слышал последние слова вашего разговора, и мне хочется с вами познакомиться. Моя фамилия Петровский, учитель труда в школе. Бывший... а в общем-то... воин-интернационалист, как сейчас говорят. На пенсии. Меня привлекло к вам то, что я думаю примерно так же, как и вы по поводу сегодняшнего "звёздного" концерта...
- Да уж! Действительно - "звездный" Только, по-моему, все звезды в это время на небе светили, а в зал ни одна так и не залетела!
- А вы сами - музыканты? Любители? - спросил Петровский.
- Вообще-то мы инженеры, но каждый в своё время закончил музыкальную школу. Встретились здесь - оказалось, что все струнники. Прямо готовый камерный ансамбль. Сами знаете - особой культурной жизни здесь не наблюдается, вот и решили в свободное от работы время поиграть вместе. Собрались раз-другой. Понравилось.
- И сколько времени вы уже играете вместе? - спросил Олег.
- Да уже два с половиной года...
- А пробовали выступать перед публикой?
- Выступаем примерно раз в месяц-полтора. В школах. В других райцентрах...
- И - что?
- А сами себе представьте - стоит этакий деревянный клуб из почерневших бревен, на пыльном полу - полтора десятка скамеек и одна лампочка на сцене. Да тут не то что зрителям - самим противно станет! Ну, ладно! Прощайте. Нам - направо.
- Одну минуту, ребята! У вас есть телефон? Хотя бы у кого-нибудь из вас?
- На работе есть. Вот, у Виктора есть, дома...
Виктор протянул руку:
- Смоленский.
- В смысле - родом из Смоленска? - спросил Олег.
- Да нет! Фамилия моя - Смоленский. Виктор Смоленский. Инженер-экономист. Только зачем вам мой телефон? Не монтируется наша музыка с теми подмостками, которые нам предлагают.
- А что вы играете?
- Камерный репертуар. Русская и зарубежная классика...
- Понятно... А вы в отдел культуры не пробовали обращаться?
- А толку? Средств у них нет. Площадок - тоже. И в ближайшем будущем не предвидится. Да это и понятно: кинопрокат - в упадке. Сам городок - в глуши, так что заезжим гастролёрам сюда ехать, вроде бы, и к чему. Дорога ведёт только до городка. Дальше - тупик. Не в том смысле, что не проехать, а в том, что никуда не приедешь. Одни глухие деревни...
- Знаете что? - вдруг сказал Олег.- Думаю, что у меня для вас будет интересное предложение!
- Вы же не джин из восточной сказки. И даже не "новый русский", - как-то печально сказала одна из девушек.
- А вы, конечно, - скрипка? - спросил Олег.
- Почему - скрипка? Виолончель, - девушка подняла глаза на Петровского
- Нет, я не новый русский. Да и, судя по вашей интонации, новые русские вам не нужны. Разве не так? Ведь вы их терпеть не можете?
- Это уж точно....
- Ну, вот и прекрасно! Я тоже их не люблю - просто русский... Знаете что? А если разослать пригласительные билеты на ваш концерт? Не просто так, а целенаправленно: по тем нашим предприятиям и хозяйствам, где есть молодые специалисты, которые ещё совсем недавно учились в больших городах и знают, что такое концертные залы и не забыли филармонию?
- Да всё это сделать можно, но вот опять - выступать где?
- А вот эту проблему я постараюсь решить, и вы даже не представляете, насколько просто её разрешение и... О, ребята, вот мой автобус! Я вам непременно позвоню, так что вы не вешайте нос. И ещё,- Петровский на мгновение задержался.- Приятно встретить людей, которые думают так же, как и ты. Ну, до свидания! - он побежал, потому что автобус уже фырчал мотором и готов был вот-вот тронуться с базарной площади.
Инженеры молча смотрели ему вслед, а потом один из троих парней сказал:
- Странный мужик...
Ему возразил Смоленский:
- Странный, говоришь? А ведь он говорит и думает примерно так, как и мы. Это, скорее, мы странные среди этого...
- ...Бедлама?
- Вот именно...

XII

          Дом словно помолодел!
          Когда Петровский увидел его впервые, казалось, что он распластался на краю своеобразного сброса как старый ленивый кот на печи, выгнув спину. Чем больше проходило времени, тем глубже он уходил в землю, цепляясь за каждый её выступ и приникая к ней всё теснее и повторяя рельеф земли под основанием собственной крышей...
Сейчас всё переменилось!
          Крытые железом коньки крыш на флигелях и мезонине были воплощением идеальных горизонталей! Но больше всего радовали глаз Петровского восстановленные в первозданном виде колоннады портиков, соединявших флигеля с центральной частью дома. Осевшие и как бы немного оплывшие от времени, они были реставрированы. Крыши портиков - перекрыты, и между колоннами теперь снова просматривалась либо зелень сада с северной стороны, либо ржаной холм с юга: в зависимости от того, откуда приходилось смотреть. Всё лишнее было убрано, и Дом стоял снова, как и много-много лет назад, в центре своеобразного прямоугольника, южную и западные стороны которого окаймляли аккуратные заросли ольхи по берегам вычищенных верхних прудов. Нижний пруд ещё не был окончательно приведён в порядок, но весь хлам с его дна уже подняли. Запруду подновили и укрепили, а на романтическом острове посередине пруда виднелась крыша беседки, и туда теперь вёл деревянный мосток с ажурными деревянными же перилами в виде многочисленных ромбов, выкрашенных белой краской.
          Из окон верхнего этажа теперь открывались не примитивное деревянное строение дизельной электростанции и множество сараев слева от него, а типично русский пейзаж - луг, поле, за ним - зелёное болото, а чуть дальше - окраина провинциального городка, который ещё в начале века назвался не как сегодня - райцентр, а уездный город Речанов. Но самое главное, что всё попадающее в поле зрения со второго этажа Дома, вплоть до болот, называлось теперь короткой и ёмкой фразой - заповедная зона. А это означало, что такой она и должна была теперь остаться навсегда.
          Петровский спустился на первый этаж и вошёл в зал. В тот самый, который однажды привиделся ему, полный гостей и героев 1812-го года, которые сразу после бала возвращались в свои полки. Зал стал вдвое выше. Снова на свои места встали стройные колонны из искусственного мрамора какого-то тёплого кремового оттенка, увенчанные капителями с искусно позолоченными деталями... На французских окнах плавными, победными гирляндами повисли почти прозрачные белые гардины, а в простенках утвердились бронзовые канделябры с белыми цилиндриками свечей, которые на самом деле были матовыми плафонами, скрывающими электрические лампочки. Олег зажег в зале свет и представил, что вот на этих старинных стульях сидят современные люди: мужчины - в пиджаках с галстуками или смокингах с бабочками, женщины - в открытых платьях или строгих английских костюмах, но главное - это действительно женщины, а не те девицы, которые ежедневно мелькают на телеэкранах в кожаных бикини или без таковых, стреляют из портативных гранатомётов или взламывают информационные сети...
          А перед ними, на небольшом возвышении играют и поют те самые ребята, которых Петровский встретил после концерта по пути домой...

- Ну, как, Леонид Васильевич? - спросил Петровский, сидя в кабинете директора.- Оцените идею.
- Богатая идея, Олег Николаевич! И самое главное - дом будет жить, а не стоять музейным экспонатом. - Шаврин даже поднялся со своего кресла и подошел к окну, из которого виднелась крыша Дома.
-Так я могу звонить ребятам?
- Да, конечно...
Петровский снял трубку директорского телефона и набрал номер. Спустя несколько секунд заговорил:
- Здравствуйте. Могу я услышать Виктора Смоленского?.. Здравствуйте, Виктор. Звонит вам Петровский... Да, тот самый, с кем вы говорили после концерта "залётных" звёзд... Да, это именно я... Виктор я выполняю свое обещание и прошу передать вашим друзьям, что площадка для вас есть. Да такая, что никто до сих пор и не видывал, и не мечтал... Записывайте и, если хотите, приезжайте. Прямо сейчас!..
Закончив разговор, Олег положил телефонную трубку и только тут заметил, что всё это время директор смотрел на него, тогда Петровский вопросительно поднял глаза на Шаврина, на что тот почти сразу же ответил:
- Заводной вы человек, Олег Николаевич...
- И что - это плохо? - тихо спросил Петровский.
- Почему плохо? Дай-то бог только таких плохих! И побольше...
- В таком случае, мне ещё пришла идея,- Петровский хитро посмотрел на Леонида Васильевича.- Но для её воплощения необходимо привлечь ваших специалистов.
- Каких? - заинтересованно спросил Шаврин.- Ведь у меня нет ни искусствоведов, ни экскурсоводов, ни музыкантов....
- А они и не понадобятся, - ответил Олег.- Я чертёжик раздобыл, а вот специалисты для него у вас непременно должны быть! - ответил Петровский, и оба они - директор и смотритель - склонились над бумажной простыней, которую достал Олег...

XIII

Вообразите множество людей обоего пола, одарённых от фортуны или избытком, или знатностью, соединённых один с другими естественной склонностью к общежитию, поставляющих целию своего соединения одно удовольствие, заключённое в том единственно, чтобы взаимно друг другу нравиться, - и вы получите довольное понятие о том, что называется большим светом.
В.А Жуковский

          Через месяц с небольшим на окраине Речанова творилось что-то непонятное. Около небольшой деревянной церкви, что на выезде из городка, появилась новая стоянка. На небольшом пространстве здесь собрались несколько старых карет белого, чёрного и цвета красного дерева. Правда, старыми они были только по конструкции, потому то сверкали свежим лаком и новыми железными шинами на деревянных колёсах, а стёкла в дверцах экипажей ещё отдавали радужным сиянием, которое характерно для только что поставленного со склада стекла. Каждый экипаж был запряжен в пару лошадей одинаковой масти, а сверху восседали необычные кучера: каждый был одет в чёрное домино на белой атласной подкладке, фрак и цилиндр. На стоянке был вкопан полосатый столб с дощечкой, на которой красовалась надпись "Концертъ в Челiшчеве".
          К пяти часам вечера на окраину потянулись счастливые обладатели пригласительных билетов на первый концерт струнного ансамбля. Концерт для ансамбля был, кончено, не первый, но в новой обстановке и на новой совершенно необычной площадке - всё это было действительно впервые!
          Всегда тихая, даже слишком, городская окраина разительно переменилась! Мальчишки толпами окружили старинные экипажи, во всех окружающих домах вовсю заливались собаки, не привыкшие здесь к такому скоплению людей, а хозяева ближайших домов, повисли на заборах, глядя на необычное зрелище - кино, что ли, снимают? Однако на кино это не было похоже, потому что в старинные экипажи садились современные хорошо одетые молодые люди, поддерживавшие под руки своих женщин в прекрасных платьях и костюмах тоже современного фасона. Наконец захлопнулись дверцы карет, защёлкали бичи в руках необычных кучеров, и торжественная кавалькада плавно покатилась в сторону Челищевской усадьбы с зажжёнными на каретах для торжественности керосиновыми фонарями.
Всё - как двести лет назад!
          Вновь преобразилась подгородняя деревня. Правда, домов в ней было уже значительно больше, люди были совсем другие, но земля-то была та же самая, и ей, хоть иногда, нужен был праздник! Старый Дом, необыкновенно помолодевший за последнее время, праздновал победу! Победу ещё небольшую, совсем не окончательную. Можно сказать, что был выигран бой местного значения, без пальбы и крови, без свиста ядер и взятия пленных. В Дом вернулась жизнь. Огни в его окнах светились не холодным безжизненным светом, а излучали тепло. Тепло возрождающеёся земли, тепло человеческой любви и то тепло, которое волей-неволей излучают собравшиеся вместе люди, объединённые общим интересом друг к другу и желанием сделать жизнь красивой.
          На юго-западном углу усадьбы, на малодоступном острове, стоял один из окружающих её дубов. Правда, об острове, в буквальном смысле слова, не было и речи, но со всех сторон дуб окружали такие сырые места - рядом начиналось болото, - что добраться до него можно было только в болотных сапогах. Взрослым, у которых такие сапоги имелись, там делать было нечего, потому что они были заняты своими делами. Дети ходили, как правило, босиком, и соваться в такие места им было небезопасно, потому что можно было поранить ногу о многочисленные сучья в воде. Правда, кто-то однажды проложил через самые топкие места несколько досок, но это был так давно, что они уже почти сгнили, и дуб снова оставался практически недоступным ни для кого.
          Именно поэтому здесь, в дупле, поселилась белка. Желудей на дубу было предостаточно, да и другие дубы поблизости имелись. Кругом на болоте - клюква и брусника. Если поискать, в ближайших окрестностях можно было найти малину и чернику, а вдоль дороги - грибы. Только днём в Доме бывали люди, да и то - недолго, вот белка и приносила уже второй помёт бельчат за лето.
И вдруг Дом неожиданно ожил нынешним вечером!
          Белка тут же выскочила из дупла, выстланного ветками, листьями и травой, а в самой середине - клочками собственной шерсти, и стала смотреть в сторону Дома. Тот по-прежнему величаво стоял на самом высоком месте, светил, на удивление, всеми своими окнами, но вот те звуки, которые летели из его окон, хозяйка дупла слышала впервые.
          Распластав свой хвост вверх по стволу и вцепившись всеми четырьмя лапками в старую кору дерева, она вытянула головку в сторону Дома и надолго застыла в этом положении. Однако кроме звуков ничто оттуда не приближалось, в воздухе не чувствовалось никакой опасности, и белка, успокоившись, продолжала смотреть в ту сторону. Заворожённая звуками музыки, она так и сидела, вцепившись в ствол дерева, ни о чём не думая, но чьи-то биотоки пересекались с её собственными и порождали какие-то странные видения: солдаты, закутанные в бабьи платки и бредущие по заснеженным дорогам, лихие гусары в киверах на лесных опушках, седоки на санях в шубах и серых офицерских накидках, мужики с рогатинами и трофейными саблями, и всё это медленно, но неуклонно движется на запад, к Березине, откуда на Россию выползла очередная напасть и куда её снова следовало загнать.
          И тогда, и сейчас Россия была на перепутье, и вот эта малая её часть, лежащая среди лесных озёр, сегодня сделала тот самый шаг, который вёл её к ней самой, к собственной истории, к собственному душевном состоянию, к собственному самосознанию.
          В зрачках сидящей на стволе белки отражались огоньки в окнах Дома, а льющиеся из окон звуки были столь завораживающими и чудесными, что она долго ещё вслушивалась в них, словно бы попала под гипноз музыки. Потом спокойно забралась в гнездо, где свернулась калачиком, прикрыв своим хвостом бельчат, и заснула.
Всё кругом было спокойно.
Можно было ничего не опасаться и жить дальше.