Станислав Лем Происшествие (перевод с польского Василия Молякова)

нелин не вернулся в шестнадцать часов, но этого никто как будто и не заметил. Около пяти уже начинало смеркаться, и Пиркс не столько обеспокоенный, сколько удивлённый, уже собирался спросить Крулля, что бы всё это могло значить. Однако сдержался - он не был командиром группы, и подробный вопрос, хотя и правомерный и абсолютно невинный, мог вызвать настоящую цепную реакцию насмешек. Он хорошо знал эти симптомы, повторялось это не раз, особенно когда состав группы был таким случайным, как сейчас. Три человека со специальностями, настолько далёкими друг от друга, как только это было возможно, в самом сердце гор на никому не нужной планете, выполняли задание, которое все, как и они, полагали абсолютно бессмысленным. Их доставили сюда на малом старом гравистате, которому было суждено здесь же и остаться, поскольку годился он только на слом, вместе со складным алюминиевым домиком, малой толикой имущества и радиостанцией, изношенной до такой степени, что от неё было больше хлопот, чем толку, после чего в течение семи недель они должны были провести “общую разведку”, насколько это было возможно. Пиркс никогда бы не согласился на такое дело, поскольку речь шла только о расширении района исследований, выполняемых в сфере ответственности Базы, только о ещё одой циферке в рапортах, которыми они закармливали её вычислительные машины, что наверняка могло иметь какое-то значение при распределении средств, людей и мощностей на следующий год. И для того, чтобы на перфолентах памяти в виде дырок появилась эта самая циферка, они должны были пятьдесят без малого дней торчать в пустыне, которая в других обстоятельствах была бы даже привлекательна, хотя бы с точки зрения альпинизма. Разумеется, удовольствия альпинизма были строжайше запрещены, и Пиркс мог только воображать себе первые маршруты во время сейсмических и триангуляционных съёмок.
          У планеты не было даже названия, а только номер - J/116/47 Проксимы Водолея. Она была больше всего похожа на Землю из всех планет, которые Пиркс когда-либо видел - с маленьким жёлтым солнцем, солёными океанами, бордово-зелёными от работящих водорослей, насыщающих атмосферу кислородом, и большим континентом с тремя плато, покрытыми зачатками растительности. Она бы прекрасно подходила для освоения, если бы не тот факт, что солнце её было типа G, нового подтипа G VII, то есть подозрительным, поскольку излучение его было нестабильным; и, поскольку астрофизики высказали свое veto, то хоть превращение его в Сверхновую могло произойти только через сто миллионов лет, о всяких намерениях освоить эту Землю Обетованную следовало забыть.
          Пиркс иногда жалел, что согласился в эту экспедицию, но не очень. Так или иначе он должен был просидеть на Базе три месяца в ожидании оказии попасть в солнечную систему, и поэтому, имея перед собой перспективу сидеть в подземных кондиционировАнелинных садах Базы и смотреть глупые телевизионные сеансы (это было очень затхлое развлечение, насчитывающее минимум десять лет), он охотно принял предложение начальства, которое радо было услужить Круллю - ибо свободных людей не было, а устав запрещал посылать двоих. Так вот Пиркс и упал на космографа как с неба. Однако Крулль не казался осчастливленным ни тогда, ни позже; сначала Пиркс думал, что тот подозревает его в каком-то умысле, поскольку после должности командира корабля он согласился стать рядовым членом экспедиции; было похоже, что Крулль питает к нему скрытое презрение. Но это не было презрением, просто Крулль стоял посередине собственной жизни (ему уже перевалило за сорок) такой горький, словно его ничем иным кроме полыни не кормили. А поскольку в такой экспедиции ничего не удаётся скрыть, люди - со всеми их пороками и добродетелями - становятся видны как на ладони, Пиркс понял быстро, откуда взялась эта черта в характере Крулля, человека выдержанного, даже твёрдого, имевшего за спиной десять лет внеземельной службы. Крулль стал не тем, кем он хотел стать, а тем кем ему удалось стать, поскольку для того, чего хотел, он не годился. И о том, что не космографом, а интеллектроником хотел он когда-то стать, догадался Пиркс, наблюдая, каким безапелляционным стАнелиновился Крулль в разговорах с Массеной, если только тема была кибернетическая, или “интеллектральная” - как любил выражаться Крулль, употребляя специальный жаргон.
          Массене, возможно, не хватало терпимости, а может быть просто ему было наплевать на аргументы Крулля, но когда тот упёрся в каком-то ошибочном рассуждении, он не ограничился простым отрицанием, но с карандашом в руках разложил Крулля на обе лопатки, шаг за шагом делая математический вывод и окончил его такой довольный, словно не сам вывод доставлял ему удовольствие, а то, что Крулль просто надутый осёл. Но это было не так. Он не был надутым, а был просто более других восприимчивым, как человек, у которого амбиций больше, чем способностей.

          Пиркс, который был невольным свидетелем разговора - а трудно было им не быть, поскольку занимали они вместе сорок квадратных метров в домике, и звукоизоляция стен была чистейшей фикцией, - знал, чем всё закончится. И действительно: Крулль, который не осмелился показать Массене, насколько сильно подействовало на него поражение, всю свою недоброжелательность сосредоточил на Пирксе, да ещё довольно странным способом. Кроме тех случаев, когда это было просто необходимо, он перестал с ним разговаривать.
          Теперь только Массена оставался близок с ним, да и как было не подружиться с этим черноволосым и светлоглазым холериком, но у Пиркса всегда было сложности с холериками, поэтому в глубине души он им не доверял. У Массены всегда что-то случалось: он просил заглянуть ему в горло, утверждал, что идёт смена погоды, так как у него ломит кости (не было ни одной, сколько он ни предсказывал), говорил, что у него бессонница и каждый вечер демонстративно искал таблетки, которые никогда не принимал - только на всякий случай клал их рядом с постелью, а утром убеждал Пиркса, который, читая допоздна, слышал его храп, что даже глаз не сомкнул (во что, кажется, и сам верил). Несмотря на эти странности, он был прекрасным специалистом и блестящим математиком, с талАнелинтом оргАнелинизатора, которому постоянно поручали программирование автоматических, то есть безлюдных исследований. Одну из таких программ он захватил с собой для доработки “в свободное время”, но Крулль терпел, потому что Массена делал то, что от него требовалось, очень быстро и хорошо, так что действительно у него было много свободного времен, поэтому не было оснований для придирок, что он недобросовестно исполняет свои обязанности. Массену дали им в распоряжение ещё и потому, что - как это ни парадоксально - эта небольшая палеонтологическая экспедиция не имела с своём составе ни одного палеонтолога, потому что и Крулль им тоже не был.
          Достоин удивления и отчаяния тот уровень сложностей, к которому - без всяких усилий с чьей-либо стороны - могли дойти отношения, связывающие трёх, в конце концов, достаточно нормальных человек, в такой каменной пустыне, которую представляет собой южное плоскогорье J-Водолея.
          Был у них ещё и четвёртый член экспедиции, хотя и не человек, по имени Анелин, или Автомат Нелинейный - одна из новейших моделей, произведенная на Земле для исследований с высокой степенью автономности. Массена был с ними в качестве кибернетика только в силу инерции человеческого мышления, поскольку правила предусматривают, что при наличии автомата, в экспедиции должен быть кто-то, способный его в случае нужды починить. Правило было, правда, в возрасте доброго десятка лет, - как известно, они изменяются не так часто, - а Анелин, как часто говаривал сам Массена, скорей бы его мог исправить при необходимости. Не потому, что его надёжность не оставляла желать ничего лучшего, но ещё и потому, что он обладал элементарными медицинскими навыками. Пиркс часто имел случай убедиться, что человека гораздо легче узнать по его отношению к роботам, чем к людям. Его поколение вступило в этот мир, естественной частью которого были автоматы, так же, как космические корабли, но эта сфера жизни носила индивидуальную окраску, словно проштампованная своеобразными рудиментами иррационализма. Некоторым легче было полюбить обыкновенную машину - хотя бы свой автомобиль, нежели машину, наделённую разумом. Период широкого экспериментаторства конструкторов заканчивался - по крайней мере, так казалось на первый взгляд. Строились автоматы только двух типов: узкоспециализированные и универсальные. Только небольшая часть этих последних изготавливалась в формах, приближённых к формам человеческого тела, и только потому, что из всех опробованных конструкций конструкция, данная природой, оказалась наиболее приспособленной, особенно в трудных условиях планетарного бездорожья.
          Инженеры не очень обрадовались, когда их продукция стала проявлять такие самопроизвольные действия, которые волей неволей подсовывали мысль о какой-то внутренней жизни. Вообще говорили, что автоматы мыслят, но “не имеют индивидуальности”. И действительно никто не слыхивал об автомате, который бы сердился, поддавался чувству восторга, плакал или смеялся; они были достаточно уравновешены, как того и хотели конструкторы. Поскольку же мозги роботов всё-таки рождались не на конвейере, а в процессе медленного выращивания монокристаллов, с его неудержимым статистическим разбросом, микроскопические подвижки молекул приводили иногда к таким разным конечным результатам, что практически двух идентичных роботов не существовало. Но это же и есть индивидуальность? Нет, отвечали кибернетики, это просто результат вероятностного процесса. Так же думал и Пиркс, как и любой другой, вокруг кого долгие годы копошились автоматы - всегда молчаливо, всегда целенаправленною, всегда логично. Конечно, все они были больше похожи друг на друга, чем на людей, но и них был свой нрав, свои пристрастия, а бывали и такие, которые в процессе выполнения распоряжений проявляли что-то вроде “пассивного сопротивления” - явление, всё более частое проявление которого заканчивалось капитальным ремонтом.
          Пиркс - и не только он один - испытывал к этим особым машинам, которые так точно выполняли поручения и неоднократно при этом проявляли находчивость, чувства не очень чистые. Может быть это пошло с того времени, когда он командовал “Кориоланом”. Достаточно было того, что сами основы ситуации, когда человек создал мышление помимо своего собственного и сделал его зависимым от себя же самого, Пиркс полагал не совсем честными. Наверняка он не сумел бы объяснить, что вызывало у него эту легкую тревогу, это ощущение неоплаченного долга, ошибочно принятого решения или, попросту грубо говоря, - какого-то очень ловкого свинства. Была какая-то двуличная изощрённость в той рассудительности, с какой человек вдохнул полученные о самом себе знания в холодные машины, следя за тем, чтобы рассудка в них было не больше, чем необходимо, без шансов стать конкурентом своего создателя. Мaксима Гёте : In der Beshrankung zeit sich erst der Meister - приобретала, в отношении хитроумных конструкторов, удивительный вкус похвалы, превращающейся в язвительное осуждение, так как не себя они решили ограничить, а свои изделия, и всё это с жуткой точностью. Ясное дело, что Пиркс не решался открыто произнести эти слова вслух, так как отдавал себе отчёт в том, как смешно бы они прозвучали; автоматы были обижены или подвергались эксплуатации не вследствие своей материальной воплощённости, но дело было гораздо проще, с моральной точки зрения, на неё трудно было замахнуться - ограничения закладывались в них ещё в процессе проектирования, за чертёжным столом.
          В этот день, предпоследний день их пребывания на планете, все работы уже были почти закончены. Когда же стали проверять ленты с результатами, оказалось, что одной не хватает. Сначала перешерстили машинную память, потом все ящики и всевозможные потаённые места, после чего Крулль дважды попросил Пиркса пересмотреть свои собственные вещи, что отдавало злорадством, потому что Пиркс не имёл с отсутствующей лентой ничего общего, никогда с ней не сталкивался и не стал бы прятать её к себе в чемодан. У Пиркса аж яэык засвербел, чтобы наконец ответить что-нибудь этакое, тем более, что до сих пор он просто “прижимал уши”, всякими способами оправдывая в собственной душе жёсткое и даже обидное отношение Крулля, как умел. Но и в этот раз он удержал в себе обидные слова, а вместо этого предложил, что если необходимо повторить замеры, он охотно сделает это сам, взяв Анелина в помощники.
          Крулль же ответил, что помощь Пиркса совершенно не будет нужна Анелину, нагрузил робота аппаратом, кассетами с фотоплёнкой и, заложив ему в поясные кобуры реактивные патроны, послал его наверх подгорного массива.
          Робот вышел в восемь утра - Массена громогласно выразил уверенность в том, что тот всё сделает ещё до обеда. Однако пробило четырнадцать часов, пятнадцать, шестнадцать, начало смеркаться, а Анелин всё не возвращался.
          Пиркс сидел в углу домике под кадмиевой настенной лампой и читал совершенно растрёпанную старую книжку, которую одолжил ещё на Базе у какого-то пилота, но содержание её до него не доходило. Ему было неудобно. Гофрированная алюминиевая стенка давила спину, воздух уходил из подушки надувного матраца, и он чувствовал, как в зад ему сквозь прорезиненную ткань впиваются острые гайки конструкции. Несмотря на это он не менял положения, поскольку его неудобство удивительно совпадало с гневом, который в нем рос всё больше и больше... Ни Крулль, ни Массена словно бы и не замечали отсутствия Анелина. Крулль, который шуток не любил и никогда даже не пытался острить, неизвестно почему с самого начала упёрся, называя робота Анелином или даже Железным Анелином, иначе с ним на говорил, и эта, по сути своей, абсолютная глупость, столько раз раздражала Пиркса, что уже за одно это он невзлюбил космографа. Массена относился к автомату как профессионал: все интелектроники знают, а скорее всего делают вид, что знают, какие молекулярные процессы и токи вызывают ту или иную реакцию автомата, благодаря чему всякие разговоры об их якобы писхологизме считают абсолютным бредом. Так же он относился и к Анелину - как хороший механик к своему дизелю: не давал перегружать, любил за точность и заботился о нем, как только мог.
          В шесть вечера Пиркс уже не мог выдержать в своём углу, так как у него затекла нога, и он начал потягиваться так, что кости трещали, двигать стопой и сгибать ногу в колене, чтобы возобновить кровообращение, потом стал ходить по диагонали помещения, прекрасно понимая, что ничем больше не сумеет привлечь внимания Крулля, зантого обобщением результатов.
          - Послушайте, вы бы могли бы не так шуметь! - сказал тот наконец вроде бы обоим сразу, как будто не видя, что ходит один Пиркс, тем более что Массена с наушниками на ушах балдел от какой-то программы, развалившись в надувном кресле и - смешным разморенным- выражением на лице. Пиркс отворил дверь, которую сразу рванул сильный западный ветер, и, когда глаза привыкли к темноте, имея за плечами трясущуюся под порывами ветра гофрированную стенку, посмотрел в ту сторону, откуда должен был появиться Анелин. Ему были видны только несколько звёзд, сильно дрожащих на ветру, высокий и порывистый вой которого обнимал его голову холодными струями, ерошил волосы, а нос и легкие даже раздувались, если стать лицом к ветру - скорость была, пожалуй, метров сорок в секунду. Он постоял так, а когда замерз, вернулся в домик, где Массена, зевая, снимал наушники и ладонью причёсывал волосы, Крулль же, сморщенный и сухой, терпеливо складывал бумаги в папках, постукивая стопкой листов, чтобы их выровнять.
          - Его нет! - сказал Пиркс и сам удивился тому, как это прозвучало - он бросил эти слова как вызов. Они же должны были заметить их особенный тон, потому что Массена, бросив быстрый взгляд на Пиркса, сказал:
          - Ничего, не заблудится. Хоть и темно, вернётся на инфракрасном...
          Пиркс посмотрел на него, но ничего не ответил. Проходя мимо Крулля, поднял с кресла оставленную там книгу и, сев в своём углу, делал вид, что читает... Ветер усиливался. Звуки за окном становились всё громче, поднимались до воя, что-то ударилось в стену, как будто небольшой камень, и снова тянулись минуты молчания. Массена, который как всегда настойчиво ждал, когда Пиркс, как обычно добровольно, возьмётся за приготовление ужина, наконец поднялся и стал открывать банки с саморазогревающимися консервами, предварительно внимательно прочитав надпись на этикетке, словно собирался найти среди запасов какое-то, не открытое до сих пор лакомство. Пиркс есть не собирался, несмотря на то, что был голодный. Он не двинулся с места. Постепенно в нём стала нарастать нехорошая, холодная ярость, бог знает почему обращенная на обоих его товарищей, которые в конце концов были не самый худшие из возможных в данной ситуации. Думал ли он о том, что с Анелином что-то случилось? Что, дай-то боже, на робота напали “таинственные обитатели планеты”, в которых никто не верит, кроме болтунов. Если бы был хоть один шанс из ста тысяч, что на планете живут какие-то существа, наверняка не сидели бы они вот так, занятые мелкими делами, а без промедления предприняли бы все шаги, предусмотренные уставом в пунктах втором, пятом, шестом и седьмом восемнадцатого параграфа, вместе с третьим и четвёртым разделами предписания, которое касалось специального поведения. Но таких шансов не было, не было ни одного. Скорее взорвалось бы ненадёжное солнце Йоты Водолея.
          Пиркс чувствовал, что мир, наполняющий дрожащий под порывами ветра алюминиевый домик, есть одна только его видимость. Не только он один делал вид, что читает и не хочет есть свой ужин, словно забыл о нём. Те двое вели ту же самую игру, которую было сложно описать, но которая становилась всё более явной с каждой минутой.
          Анелин подчинялся, если можно так сказать, “по вертикали” Массене как интелектронику, а Круллю - как член экспедиции - командиру. Поэтому вину за возможный дефект можно было возложить на каждого из них. Может быть Массена что-то недосмотрел, а может Крулль неточно обозначил трассу, по которой Анелин должен был пройти? Но это в конце концов не так сложно было определить и не эта причина способствовала всё нарастающему неестественному молчанию.
          Крулль с самого начала словно специально помыкал роботом, потому и кличку ему дал как школьник, и неоднократно давал ему такие поручения, от которых двое других воздерживались хотя бы потому, что универсальный автомат всё-таки не слуга. И делал он это потому, что через посредство Анелина хотел неумело, но упорно задеть Массену, к которому прямо цепляться не осмеливался.
          Сейчас всё решили нервы, и первый, кто выразил бы обеспокоенность судьбой Анелина, как бы признался в своем поражении. Пиркс же чувствовал, что сам влез в этот идиотский поединок, одновременно глупый и натянутый. Он задумался над тем, что бы сделал сам, если бы был руководителем группы. Сейчас, конечно, немного, потому что в такую ночь нельзя было выходить на поиски. В любом случае следовало дожидаться утра. Максимум, что можно было сделать, - это попробовать радиостанцию с минимальным шансом на успех, потому что в непрозрачном горном рельефе предел досягаемости ультракоротких волн был невелик. До сих пор Анелина ещё никогда не посылали одного, тем более, что устав, хоть прямо и не запрещал это делать, но зато обставлял подобное предприятие многочисленными параграфами, полными всяческих предостережений. Впрочем, гори он синим огнем, устав! Пиркс полагал, что Массена вместо того, чтобы жутким способом выдирать из банок остатки пригоревших консервов, мог бы попытаться всё таки сделать радиовызов. А как бы это выглядело, ели бы он это сделал сам? Что-то же в конце концов случилось. Может ли робот сломать ногу? Он никогда не слышал ни о чем подобном.
          Он встал, подошел к столу и, чувствуя, как на него украдкой смотрят оба, делая при этом абсолютно равнодушный вид, внимательно посмотрел на карту, на которой рано утром Крулль сам вычертил маршрут Анелина... Не было ли это похоже на то, что он проверяет начальника? Он вдруг резко поднял голову и встретил глаза Крулля, который хотел ему что-то сказать, так как явно открыл рот. Но когда встретил холодный и тяжелый взгляд Пиркса, просто откашлялся и, согнувшись, продолжал сортировать свои бумаги. Видимо. Пиркс хорошенько “засветил” ему взглядом, но не умышленно, а только потому, что в подобных минутах в нём пробуждалось нечто, моментально обеспечивающее ему на борту корабля подчинение и уважение подчинённых, смешанные с неким трепетом.
          Он отложил карту. Маршрут был проложен только до большой каменной стены с тремя подрезанными обрывами, но обозначенный путь обходил её. Мог робот не выполнить задания? Это было исключено.
          Но можно просто вывихнуть ногу в бог весть какой впадине, подумал он. Нет, это невозможно. Роботы, такие, как Анелин, способны выдержать падение с сорока метров, и не из таких операций они выходили невредимыми, имея в себе кое что получше хрупких костей. Но что же, чёрт возьми, произошло?
          Он выпрямился и с высоты своего великолепного роста посмотрел на Массену, который морщился и дул на горячий чай, потом на Крулля, чтобы потом наконец, демонстративно повернувшись, выйти в небольшую спальню, где он слишком резко выдернул из стены небольшую складную койку, и, сбросив с себя четырьмя натренированными движениями одежду, забрался в спальный мешок. Знал, что заснуть будет трудно, но на сегодня общества этих двоих с него было достаточно. Кто знает, не наговорил бы он им чего-нибудь слишком непотребного, если бы оставался в их обществе и дальше, потому что завтра всё равно им предстоит расставание на борту “Ампера”, и с той минуты, когда они взойдут на борт, оперативная группа J -Водолея прекратит своё существование.
           Ему стало мерещиться и то, и это, какие-то полусеребряные полосы текли под веками, пушистые, как светлячки, искры клонили ко сну, он перевернул подушку на другую, более холодную, сторону и вдруг будто бы увидел фигуру Анелина как наяву, казалось - его можно было коснуться рукой, увидел таким, каким видел сегодня в последний раз за несколько минут до восьми, когда Массена как раз снаряжал его реактивными патронами, благодаря которым можно несколько минут висеть в воздухе, словно бы против законов гравитации. Этими штуками пользовались все, разумеется - в обстоятельствах, предусмотренных суровым во всех отношениях Уставом. Это была удивительная сцена, как и всегда, когда человек помогал роботу, так как нормальным было бы как раз наоборот. Но Анелин просто не мг достать своей рукой до специальных гнёзд для патронов под нагруженным как горб рюкзаком. Да и груз у него был, которого хватило бы вполне для двух человек. Наверняка, ничего плохого с ним не делали, в конце концов он был только машиной, развивающей в случае необходимости мощность в шестнадцать лошадиных сил, которую обеспечивала небольшая стронциевая батарея, заменяющая ему сердце. Теперь же, наверняка из-за некого затуманнного состояния перед сном, всё это целиком очень Пирксу не нравилось, и он всей душой был на стороне молчаливого Анелина, готовый поверить в то, что робот, как и он сам, вовсе не спокоен по своей природе, а кажется таким лишь потому, что уверен - именно этого от него и требуют люди. Перед тем, как заснуть, он думал о чём-то ещё. Это были те самые потаённые видения, каким человек отдаётся, наверное, потому, что после пробуждения обычно о них не помнит, и завтрашнее забытье снимает с него все грехи вчерашние. Он представил себе ту фантастическую ситуацию, которая - он давно знал об этом, как и все остальные - никогда бы не могла иметь места: бунт роботов. И, чувствуя молчаливую глухую уверенность в том, что оказался бы на их стороне, тут же заснул, словно очистившись от грехов.
          Проснулся он рано и неизвестно почему первое, о чём подумал - прекратился ветер. Потом он вспомнил Анелина и собственные видения ночью, перед сном; они его несколько смутили, но постепенно он пришёл к уверенности - и это его успокоило , - что эти неотчётливые картины полусонного состояния пришли к нему не наяву, а в борьбе со сном, который приходит сам по себе, и они требовали от него лишь самого небольшого, полусознательного усилия с его стороны. Такие психологические казусы были ему несвойственны, поэтому он в свою очередь удивился, почему забивает ими собственную голову, слегка приподнялся на локте и прислушался - было абсолютно тихо. Он отодвинул занавеску небольшого окна, прямо у изголовья. Через мутное стекло увидел предрассветную мглу, и только сейчас понял, что придётся лезть в горы. Спрыгнул с койки, чтобы заглянуть в общее помещение. Робота не было. Те уже поднялись. За завтраком Крулль мимоходом сказал, словно это было решено ещё вчера, что они должны выйти прямо сейчас, так как к вечеру сядет “Ампер”, а разборка домика и упаковка вещей займет, как минимум, полтора часа, если не больше. И сказал он это умышленно так, что не было понятно - должны они идти главным образом из-за недостатка данных или из-за Анелина.
          Пиркс ел за троих, но ничего не говорил вообще. Когда те ещё допивали кофе, он встал из-за стола и, порывшись в своём мешке, достал оттуда смотанную белую веревку из нейлона, молоток и горные крючья. Подумав, положил в рюкзак ещё и свои горные ботинки. Они вышли на воздух, когда заря только занималась. На потерявшем уже цвет небе не было видно звёзд. Тяжелая фиолетовая серость на земле, на лицах и в самом воздухе была неподвижна и морозна, горы на севере виднелись застывшей в темноте чёрной массой, ближайший, южный, хребет стоял как оплавленная маска без рисунка, с искрящейся полосой оранжевого света над вершинами. Этот блеск, далекий и призрачный, подчёркивал в воздухе клубы пара, бьющие изо рта у трёх человек. Хотя атмосфера здесь была менее плотной, чем на Земле, дышалось хорошо. В конце долины они остановились. Остатки травы, грязные в смешанном полумраке отступающей ночи и выползающего из-за гор дня исчезли. Перед ними расстилалась ледниковая морена, груды камней выглядели так, словно на них смотрели сквозь бегущую воду. Ещё несколько сот шагов вверх, и появился ветер, задувающий короткими порывами. Они двигались, легко перешагивая через мелкие камни, наступали на большие, иногда скальные плиты глухо стукались друг о друга под их ногами, иногда из-под ноги стреляла галька и катилась по склону, набирая скорость и постукивая всё сильнее, словно там кто-то пробуждался. Временами поскрипывал наплечный ремень, слышался стук подкованного ботинка, и все эти звуки придавали их движению видимость точности и согласия, словно они были вдруг одним духом восставшей из мёртвых командой альпинистов. Пиркс шёл вторым за Массеной. Было ещё достаточно темно, чтобы видеть изрезанные стены отдалённых скал; он напряжённо всматривался в далёкую перспективу; раз и другой недостаточно внимательно поставленная нога соскальзывала по камню; тем не менее он всё своё внимание отдал смотрящим вдаль глазам, словно хотел убежать не только от ближайшего окружения, но и от самого себя, от всяких мыслей. Он уже совсем не думал об Анелине, только одними лишь глазами присутствовал в этом краю молчаливых скал и абсолютной бесстрастности, от которых только в силу человеческого воображения, казалось, исходили угроза и вызов. На планете были весьма ярко выраженные времена года. Они прибыли в конце лета, а сейчас - горная осень, вся в золоте и красном, уже догорала в долинах, но, словно бы наперекор массам листьев, несущихся в пене горных потоков, солнце всё ещё было тёплым и в безоблачные дни припекало даже на этом плоскогорье. Только становящиеся всё плотнее туманы предвещали снег и морозы. Но тогда на планете уже не должен было остаться никто, и эта будущая, обёрнутая в белое, абсолютная пустота вдруг показалась Пирксу желанной больше всего на свете.
          Заметить собственными глазами, что мгла редеет, было невозможно, но с каждой минутой взгляду открывались всё новые детали пейзажа. Небо уже совсем побледнело - ни ночное, ни дневное, - никаких зорь не было в этом начинающемся так тихо и спокойно дне, словно весь он был замкнут в стеклянный шар из переохлаждённого стекла. Несколько выше они прошли сквозь молочную полосу тумана, цепляющуюся гибкими завитками за землю, а когда вышли из неё, Пиркс увидел, еще не освещенную солнцем, но уже всю в белом, цель пути. Это был скальный отрог, доходящий до главного хребта как раз в том месте, где несколькими сотнями метров выше чернела двойная вершина, самая высокая из всех. На расширении этого гребня и должен был Анелин проводить свои измерения. Дорога в обе стороны была легкой - никаких неожиданностей, трещин, ничего кроме однообразной серости осыпи, кое-где усыпанной жёлтой, как цыплята, плесенью. Пиркс, как и прежде, стараясь легко перешагивать с одного шатающегося камня на другой, смотрел на абсолютно чёрную на фоне неба стену и может быть потому, что ни о чём больше не хотел думать, стал воображать, что идёт на обычное восхождение, как на Земле. Он увидел скалы сразу по-другому - и вправду можно было подумать, что их цель - покорение вершины, раз они идут прямо к хребту, с трудом выглядывавшему из массы осыпей. Тот подходил к стене на одной трети её высоты и заканчивался там рядом вклинившихся плит, оттуда огромная плоскость резко шла вверх, словно рванувшись в мертвом полёте. Метрах в ста выше начинался диабаз, красноватый, светлее гранита - он вырывался здесь на поверхность и перерезал край обрыва неодинаковой по ширине полосой. Некоторое время вершина как бы дразнила взор Пиркса своей патетикой, но по мере приближения к ней, с ней происходило то, что обычно происходит с горой: она исчезала, распадалась в резких поворотах перспективы на отдельные, заслоняющие друг друга части, причем подножие теряло плоский до сих пор для глаза характер, высовывало башни, показывало всё богатство сбросов, полок, слепых каминов, хаос старых трещин, и над всем этим хаосом бугристых переплетений через какое-то время, освещённая первыми лучами солнца, холодная и удивительно стройная, засияла сама вершина, пока и она, заслоненная, не исчезла. Пиркс не мог глаз оторвать от колосса - так, даже на Земле, была бы эта стена достойна внимания и человеческих усилий, особенно этот жутко выступающий диабазовый вал. От него до вершины, облитой солнечным светом, дорога казалось короткой и лёгкой, однако главную проблему составляли нависающие участки, особенно самый большой, с нижней частью, блестящей от влаги или льда, скорее чёрной, чем красной, - как засохшая кровь.
          Пиркс дал волю фантазии. Это же могло быть не просто оползнем неизвестной вершины под чужим солнцем, но горой, прославленной штурмами и поражениями, такой, которая пробуждает в альпинисте чувство единственности, подобное тому, которое чувствуешь при виде хорошо знакомого лица, где каждая морщина и каждый шрам имеют свою историю. Мелкие, почти на границе различимости, змейки трещин, тёмные нитки, неглубокие борозды могли быть высшим пунктом, достигнутым в какой-то там по счету осаде, места долгих стоянок, молчаливых советов, внезапных атак и унылых отступлений, неудач, которые потерпели восходители несмотря на использование всех тактических и технических приёмов - так уж гора связана с людскими судьбами, что каждый альпинист, которого она победила, возвращался к ней ещё и ещё раз, с тем же запасом веры и надежды на победу, и примерял во время очередного штурма выношенный в памяти маршрут к мёртвому скальному рельефу. У этой стена могла бы быть богатая история непрямых, окольных восхождений, различных их вариантов с хроникой успехов и жертв, с фотографиями, мелкими точками обозначающими наивысшие достигнутые места - Пирксу удалось всё это представить очень легко, более того - ему казалось, что так оно и есть на самом деле.
          Массена шёл впереди, слегка сгорбившись в становившемся всё более и более резким свете, который уничтожал всякую иллюзию “легких мест” стены - это ошибочное впечатление легкости, отсутствия сопротивления и смертельной угрозы, вызвалось легкой голубой дымкой, которая на расстоянии так спокойно обнимала каждый фрагмент поблёскивающей скалы. День, полный и чистый, уже дошёл до них, и длинные подвижные тени ложились от них под вершину конической осыпи. Стена питала её через два ущелья, которые ещё заполняла ночь, мертвый поток щебня расплывался там и вдруг исчезал, поглощённый абсолютной тьмой.
          Уже давно невозможно было охватить весь массив одним взглядом. Пропорции изменялись, стена, на расстоянии похожая на все другие, вблизи показывала всю неповторимую индивидуальность собственных форм, вдруг, становясь всё больше и больше, к ним приближалась высокая башня, которая из-под обсыпавших её талию плоских плит вдруг выстреливала вверх, расширялась, росла до тех пор, пока не расталкивала и не заслоняла собой всё остальное, оставалась только она одна, с холодными мрачными тенями нигде не освещённых мест. Они вышли в район вечных снегов, покрытый обломками летевших когда-то с высоты камней, когда Массена замедлил шаги, а потом остановился, словно прислушиваясь. Пиркс, который догнал его первым, понял - тот показывал пальцем на собственное ухо, в котором сидела маслина телефона
          - Был здесь?
          Тот только кивнул головой и приблизил к грязной, затвердевшей поверхности снега металлический прутик датчика. Подошвы ботинок Анелина были насыщены радиоактивным изотопом, и датчик обнаружил его след. Робот проходил здесь накАнелинуне, только вот неизвестно - поднимаясь вверх или уже возвращаясь. В любом случае они обнаружили его след. С этого места они уже шли медленнее.
          Казалось, что тёмная башня стоит на месте, но Пиркс знал, как обманчива в горах оценка расстояния на глаз. Они всё шли и шли, уже выше снегов и груд камней, по старому и тупому гребню, и Пирксу стало казаться, что в абсолютной тишине он слышит попискивание в наушниках Массены, но это бы просто невозможно. Тот неоднократно останавливался, водил концом алюминиевой штанги дозиметра опускал его вниз, почти касаясь скалы, чертил в воздухе петли и восьмёрки, словно волшебник, пока, не обнаружив след, не двигался дальше. Они находились уже недалеко от того места, в котором Анелин должен был проводить съёмку. Пиркс внимательно смотрел вокруг, словно бы искал следы пропавшего.
          Но камни были пусты. Самая легкая часть пути уже была пройдена - перед ними вздымались под разными углами наклонившиеся плиты, торчащие из-под пятки башни, будто какая-то сила умышленно устроила гигантский перекрой каменных слоёв, и частично обнажённые внутренности скального обрыва демонстрировали старейшие слои геологической формации, местами потрескавшиеся , так как были придавлены страшной тяжестью всей, на километры вознесшейся в небо, стены. Ещё сто, ещё пятьдесят шагов - дальше пути не было.
          Массена ходил по кругу, двигая перед собой концом датчика, прищурив глаза и сдвинув на лоб тёмные очки, с отсутствующим выражением лица кружил так, словно бы без толку, пока не остановился в нескольких метрах от них и не сказал:
          - Был здесь. Довольно долго.
          - Откуда ты знаешь? - спросил Пиркс.
          Тот пожал плечами, вынул из уха оливу телефона и протянул её Пирксу, болтающуюся на тонком проводе. Вместе со штангой датчика радиоактивности. Пиркс в свою очередь услышал попискивание и чирикание, переходящие иногда в блеющие тона На скале не было никаких отпечатков, следов, ничего, только этот тон, наполняющий голову ядовитым бряканьем, показывал что Анелин и в самом деле должен был очень долго крутиться на этом месте, поскольку почти каждый метр пространства вокруг выдавал те места, где он проходил. Постепенно Пиркс в видимом хаосе сумел уловить какой-то смысл: Анелин пришёл сюда, видимо, тем же путём, что и они, поставил штатив аппарата и, производя измерения и снимки, поворачивая камеру, должен был долго ходить вокруг, затем неоднократно переставлял её, отыскивая более удобную точку для наблюдений. Да, это укладывалось в разумное целое. Но что произошло потом?
          Пиркс стал обходить это место по спирали, всё более широкими кругами, стараясь обнаружить выходной центральный след и следы возвращения, но их не было. Всё выглядело так, будто бы Анелин возвратился точно по своим собственным следам обратно, но это было абсолютно невозможно, потому что у него не было собственного радиационного датчика, поэтому он не мог знать, где именно он проходил с точностью до сантиметра. Крулль что-то говорил Массене, но Пиркс не обращал на них внимания, всё совершая свои круги, пока ему вдруг не показалось, что телефон в ухе пискнул один раз, но довольно отчётливо. Теперь он пытался вернуться к этому месту буквально миллиметр за миллиметром. Да, здесь. Открыв глаза, которые сначала закрыл, всё внимание сосредоточив на пении датчика, он осмотрелся кругом. Обнаруженный след оказался у самого подножия стены, словно бы робот не повернулся в сторону лагеря, но, наоборот, двинулся к вертикальной каменной башне.
          Это было удивительно. Чего он мог там искать?
          Пиркс искал очередной след, но камни молчали, и ему пришлось обследовать все потрескавшиеся плиты у подножия башни: трудно было предположить, на какую именно из них он ставил ногу, делая очередной шаг. Наконец ему удалось обнаружить очередной след, отдалённый от предыдущего на пять метров: неужели Анелин прыгнул так далеко? Но зачем? Он вернулся назад и через минуту нашёл потерянный след - робот просто перепрыгивал с одного камня на другой. Согнувшись и плавно поводя датчиком, Пиркс внезапно вздрогнул, потому что в голове у него словно рванул взрывпакет, в наушниках раздалось такое, что он даже скривился - настолько болезненным был звук. Он посмотрел на окружающие его камни и остолбенел. Поставленный врасклинку меж двух камней, скрытый на дне неглубокого естественного каменного колодца, штатив стоял целёхонький вместе с фотокамерой. С другой стороны стоял, опираясь на камень, рюкзак Анелина с расстёгнутыми ремнями, но уложенный по всем правилам. Он позвал остальных. Они подбежали и, как и он, весьма удивились открывшейся им картине. Крулль проверил кассеты - похоже на то, что вся работа была выполнена. Им не нужно было ничего делать заново. Оставалось только выяснить судьбу Анелина. Массена поднёс ладони ко рту и несколько раз позвал его, пока далёкое эхо протяжное эхо не вернулось назад со стороны скал. Пиркс даже вздрогнут, потому - крик очень напоминал ему поиски пропавшего в горах человека. Интелекроник достал из кармана плоскую кассету передатчика, присел и стал вызывать робота, посылая его личный вызов, но видно было, что делает он это больше по обязанности, чем в надежде найти автомат. Пиркс тем временем искал другие следы пропавшего. Было похоже на то, что робот очень долго кружил вокруг этого места - столько мимолётных писков выдавал датчик, что их чрезмерное количество совершенно дезориентировало Пиркса. Наконец ему удалось приблизительно определить ту границу поисков, которую робот наверняка не пересекал, и он стал систематически обследовать её в надежде найти новый след, который указал бы новое направление поисков.
          Сделав полный круг, он возвратился к подножию башни. Между скальным выступом, на котором он стоял, и поднимающейся перед ним уже совершенно вертикальной стеной зияла трещина шириной около полутора метров, дно которой покрывали упавшие сверху остроконечные мелкие камешки. Пиркс добросовестно обследовал и это место, но оливка телефона в ухе молчала. Теперь он стоял перед совершенно неразрешимой загадкой: всё выглядело так, словно Анелин просто растворился в воздухе. Двое вполголоса совещались за его спиной, он медленно поднял голову и впервые в упор посмотрел на поднимающуюся вверх каменную башню. Зов, который он ощущал в каменном величии стены, показался ему очень сильным; собственно, это был даже не зов, а что-то похожее на открыто протянутую руку вместе с уверенностью, что её просто необходимо принять, что это начало пути, по которому именно ему предстояло идти. Совершенно машинально он искал глазами места, откуда можно было бы начать подъём. Они казались надёжными. Одним точно рассчитанным движением можно было перенести ногу через трещину и поставить её на небольшой удобной ступеньке, затем следовало сразу уверенно двинуться наискосок вдоль почти геометрически правильной трещины, которая в нескольких метрах выше углублялась в форме неглубокого камина. Не отдавая себе отчёта в том, что делает, Пиркс поднял датчик и, вытянув его как можно дальше, протянул его к этой каменной ступеньке по ту сторону трещины. В ухе раздался звук. Для полой уверенности Пиркс повторил свои манипуляции, балансируя и с трудом удерживая равновесие, - так сильно ему пришлось вытянуться над трещиной, - и снова услышал короткие попискивания. Теперь сомнений у него не было. Он вернулся к остальным.
          - Он полез вверх, - сказал спокойно, указывая на каменную башню. Крулль, казалось, не понимал, а Массена даже повторил слова Пиркса:
          - Полез вверх? Как это? Зачем вверх?
          - Не знаю. Там есть след, - ответил с деланным безразличием Пиркс. Массена склонен был думать, что Пиркс ошибся, но тут же убедился, что это не так. Анелин одним широким шагом перебрался, видимо, через трещину и пошёл вверх вдоль частично отколовшегося скального нагромождения. Он стали совещаться. Крулль говорил, что все съёмки и измерения выполнены, а робот, видимо, в силу действия каких-то причин “распрограммировался”. Массена утверждал, что это невозможно, поскольку тот оставил всю аппаратуру и рюкзак в таком положении, словно готовился к трудному восхождению, и поэтому следует найти причину, которая заставила его лезть наверх.

Продолжение