Нина Забабурова, доктор филологических наук, профессор "Зизи, кристалл души моей..." Евпраксия Николаевна Вульф (Вревская) (1809-1883)

впраксии Вульф, дочери Прасковьи Александровны Осиповой, было пятнадцать лет, когда Пушкин появился в Тригорском и очаровал все местное женское общество. В ту пору она еще явно не была допущена к развлечениям взрослой молодежи, Пушкин предпочитал проводить время с Анной Вульф и Алиной Осиповой, а к Зизи относился как к ребенку. Это тогда он померился с ней талиями, сделав вывод, что или у Евпраксии талия двадцатипятилетнего мужчины, или у него талия пятнадцатилетней девушки. Прасковья Александровна дочерей своих держала в большой строгости, и от Зизи скорее всего не отходила нянька.
          Но время летит быстро. В 1825 году, когда Пушкин кружил голову Анне Николаевне, увивался за Анной Керн и заодно шептал нежности Нетти Вульф, Евпраксия, разумеется, в этой всеобщей игре была не на главных ролях. Может быть, она иногда дулась на всех, не получая должного внимания, и адресованные ей поэтом строки

Сердце в будущем живет;
Настоящее уныло:
Все мгновенно, все пройдет;
Что пройдет, то будет мило

          - это скорее совет всезнающего взрослого ребенку, чем любовное признание.
          Но к 1826 году она из подростка превратилась в очаровательную девушку, которую поэт не замечать уже не мог. Прасковья Александровна, вероятно, первая уловила возникшую взаимную симпатию Пушкина и юной Евпраксии. Л. Краваль высказала предположение, что любящая мать в 1826 году специально отправила свою старшую дочь Анну (не имевшую никаких надежд) погостить к тверским кузинам на всю весну и лето, чтобы дать шанс Евпраксии, которая могла бы составить счастье поэта [1].
          Позже, вспоминая о юной Евпраксии, Пушкин назвал ее "полувоздушной девой". В "Онегине" он воспел ее тонкую, в рюмочку, талию. Она была удивительно женственна, отличалась лебединой плавностью движений и походки, при этом, в противоположность своей серьезной и мечтательной сестре, была кокетлива и шаловлива. Летом 1826 года она царила в Тригорском. Приехавший погостить поэт Н. Языков с восторгом воспевал ее красоту:

Я верно, живо помню вас,
И взгляд радушный и огнистый
Победоносных ваших глаз,
И ваши кудри золотисты
На пышных склонах белых плеч,
И вашу сладостную речь,
И ваше сладостное пенье,
Там, у окна, в виду пруда...

          По вечерам именно Евпраксия варила для всей компании жженку с ковшике с длинной серебряной ручкой. Для нее Пушкин заказывал брату Льву в Петербург ром.

Какой огонь нам в душу лили
Стаканы жженки ромовой!
Ее вы сами сочиняли:
Сладка она была, хмельна;
Ее вы сами разливали, -
И горячо пилась она!..

          Пушкин, как говорил Алексей Вульф, был "всегдашним и пламенным обожателем" Евпраксии. Пятая глава "Онегина" писалась именно в это лето, и пушкинский стих - "ты, от кого я пьян бывал" - можно понимать двояко: это и про жженку и про любовь. В 1828 году поэт послал ей 4-ю и 5-ю главы "Онегина с многозначительной надписью: "Твоя от твоих". В центре этих глав - печальная история Татьяны: ее объяснение с Онегиным, когда она выслушивает его отповедь, ее страшный святочный сон и печальное празднование именин (именины Евпраксии в семье Вульфов праздновали 12 января - в день Татьяны и преподобной Евпраксии Тавениской), когда Татьяна едва осмеливается взглянуть на своего избранника, помня, как он "проповедовал":

Но я не создан для блаженства:
Ему чужда душа моя;
Напрасны ваши совершенства:
Их вовсе недостоин я.
Поверьте (совесть в том порукой),
Супружество нам будет мукой.
Может быть, в этом и разгадка и "твоя" - значит "про тебя"?

          Об отношениях Пушкина с Евпраксией мы знаем чрезвычайно мало. Не осталось писем. Это не означает, что переписки вообще не было. Ее дочь признавалась, что по воле матери всю переписку сестер Вульф с Пушкиным уничтожила. Не осталось прямых свидетельств - лишь отдельные догадки, мелкие детали, дающие повод исследователям для фантазий и интерпретаций. Л. Краваль, например, считает, что Пушкин уступил дорогу И. Великопольскому, одному из своих приятелей и соседу Вульфов, который мог иметь матримониальные виды на Евпраксию Вульф. Но эта гипотеза никакими фактами, кроме толкования отдельных рисунков Пушкина, не подтверждается; к тому же она не вполне убедительна и в психологическом смысле. Если бы Пушкин действительно добивался руки Евпраксии Вульф, это не могло бы оказаться для него препятствием. Но, увы, до 1830 года он сватался или почти сватался несколько раз и - ни разу к ней. Что его удерживало? Кто знает... Любые догадки останутся в сфере предположений. Может быть, ему было трудно после всего породниться с семьей Прасковьи Александровны. А может быть, все изменил 1826 год - год его освобождения, когда он неожиданно вырвался в свободное плавание. И, наконец, был ли он влюблен так, чтобы принять бесповоротное решение?
          Какое-то подобие романа у Евпраксии с Пушкиным завязалось не ранее чем в 1828 году. Осенью этого года Пушкин гостил в Малинниках, и Алексею Вульфу показалось, что в его сестре что-то переменилось: "У нее было расслабление во всех движениях, которое ее почитатели назвали бы прелестной томностью, - мне это показалось похожим на положение Лизы, на страдание от не совсем счастливой любви, в чем, я, кажется, не ошибся" [2]. Лизой, о которой упоминает Вульф, была его кузина Лиза Полторацкая, на которой он оттачивал технику обольщения. Без труда Вульф догадался и о виновнике страданий - неотразимом "Мефистофеле", т. е. Пушкине.
          В январе 1829 года Пушкин вновь посетил тверские имения Вульфов, и здесь важны воспоминания Е. Е. Синицыной, дочери священника из Берново, об одном из провинциальных обедов, на котором она встретилась с Пушкиным и Евпраксией Вульф: "Когда вслед за этим мы пошли к обеду, Александр Сергеевич предложил одну руку мне, а другую дочери Прасковьи Александровны, Евпраксии Николаевне, бывшей в одних летах со мной; так и отвел нас к столу. За столом он сел между нами и угощал с одинаковой ласковостью как меня, так и ее. Когда вечером начались танцы, то он стал танцевать с нами по очереди, - протанцует с ней, потом со мной и т. д. Осипова рассердилась и уехала. Евпраксия Николаевна почему-то в этот день ходила с заплаканными глазами. Может быть, и потому, что Александр Сергеевич вынес портрет какой-то женщины и восхвалял ее за красоту, все рассматривали его и хвалили. Может быть, и это тронуло ее, - она на него все глаза проглядела" [3].
          Этот рассказ нуждается в пояснениях. Во-первых, Е. Е. Синицына сообщает, что в этот своей приезд Пушкин постоянно вертелся вокруг Катеньки Вельяшевой. Во-вторых, на глазах присутствующих разыгралась во время обеда возмутившая Прасковью Александровну сцена. Юная Е. Е. Синицына так непосредственно обрадовалась поданному на стол клюквенному киселю, что Пушкин, умилившись, попросил разрешения поцеловать ее, что и сделал. Прасковья Александровна тут же стала ворчать, что принимают наравне с ее дочерьми какую-то поповну. Но, как явствует из дальнейшего рассказа, Пушкин демонстративно уравнял в правах "поповну" и Евпраксию Николаевну, усадив их рядом с собой. Вполне понятно, почему уехала в гневе Прасковья Александровна, и почему у Евпраксии на глаза набегали слезы. Поэту словно хотелось подчеркнуть, что прав на него пока никто не имеет. А может быть, всему этому предшествовала какая-то ссора?
          1 мая 1829 года Пушкин сделал предложение Наталье Гончаровой и уехал на Кавказ. Но осенью этого года он вдруг по пути в Петербург свернул в Малинники, где состоялась, может быть, его последняя встреча с Евпраксией перед женитьбой. Поводом для столь неожиданного появления был скорее всего день рождения Евпраксии Николаевны (12 октября). Пушкин приехал в начале октября и застал в доме одну Анну Николаевну, потому что его не ждали и Евпраксия с матерью и со своей сводной сестрой отправились в Старицу. Но, вероятно, через несколько дней путешественницы вернулись, и с этим эпизодом Л. Краваль связывает строки стихотворения "Зима. Что делать нам в деревне?...", написанного в ноябре 1829 года:

Но если под вечер в печальное селенье,
Когда за шашками сижу я в уголке,
Приедет издали в кибитке иль возке
Нежданная семья: старушка, две девицы
(Две белокурые, две стройные сестрицы)
Как оживляется глухая сторона!
Как жизнь, о Боже мой, становится полна!
Сначала косвенно-внимательные взоры,
Потом слов несколько, потом и разговоры,
А там и дружный смех, и песни вечерком,
И вальсы резвые, и шепот за столом,
И взоры томные, и ветреные речи,
На узкой лестнице замедленные встречи;
И дева в сумерки выходит на крыльцо:
Открыта шея, грудь, и вьюга ей в лицо!
Но бури севера не вредны русской розе.
Как жарко поцелуй пылает на морозе!
Как дева русская свежа в пыли снегов!

          Действительно, во всех своих деталях эти строки вписаны в биографический контекст. И "русской розой" поэт мог назвать ту, которой когда-то пожелал сплести торжественный венец из "веселых роз".
          После этого Пушкин и Евпраксия Вульф расстались надолго. В 1830 году поэт был занят предсвадебными хлопотами и осень провел в Болдине. 18 февраля 1831 года состоялась его свадьба.
          Евпраксия Николаевна обо всем этом не знать не могла и тоже приняла решение.
          Об ухаживании за нею барона Вревского в семье говорили с лета 1830 года. Но, по-видимому, Евпраксия решилась на этот брак не сразу и не легко. Ее даже терзали дурные предчувствия, а главное, наверное, горькие воспоминания о несбывшемся. Поразительно, что в одном из ее предсвадебных писем брату, с которым она всегда была откровенна, звучат, в неожиданном контексте, посвященные ей пушкинские строки: "Теперь ты можешь наверное приехать в сентябре и вероятно найдешь меня замужем, потому что Борис торопит маменьку и никак долее июля не хочет ждать свадьбы. Маменька хлопочет. Бедная! Ей хотелось бы все мое приданое прежде приготовить, но это будет теперь невозможно. Мне досадно, что моя свадьба ей так много хлопот наделает: я бы желала, чтоб все эти приготовления делали удовольствие, а не огорчали бы ее. Это дурное предвестие моему супружеству! Видно мне не суждено знать, что такое земное счастие... Теперь я прощаюсь с приятными воспоминаниями и верю Пушкину, что все, что пройдет, то будет мило, - теперь я привыкла немного слушать, когда назначают день моей свадьбы, а прежде мне так было грустно об ней слышать, что я насилу могла скрывать свои чувства" [4]. Очевидно, что "полувоздушая дева" Евпраксия совсем не была влюблена в своего будущего супруга и даже совершала над собой некоторое насилие, повинуясь судьбе.
          8 июля 1831 года она вышла замуж за барона Бориса Александровича Вревского, своего тригорского соседа, владельца имения Голубово, в котором и поселились после свадьбы супруги. Но брак оказался неожиданно счастливым, и Евпраксия обрела душевный покой. Невестой она находила в своему муже один главный недостаток: он, с ее точки зрения, был нетерпелив, как избалованный ребенок, т. е. по существу упрям. Но этот житейский порок искупался порядочностью, умом, известной душевной тонкостью, так что и Пушкин впоследствии относился к Борису Вревскому с искренним дружеским расположением и с удовольствием гостил в имении супругов. Это означало и то, что барон Вревский был достаточно умен и тактичен, чтобы не ревновать свою жену к поэту. В мае 1832 году у Пушкина родилась дочь Маша, а у Евпраксии сын Саша (которого она, к несчастью, потеряла в следующем году). В 1833 году у Пушкина родился сын Саша, а у Евпраксии - дочь Маша (в начале июня). С тех пор они с Натальей Николаевной шли, что называется, в ногу.
          Впервые Пушкин увиделся с Евпраксией, уже баронессой Вревской, в начале 1835 года, когда она приехала вместе с матерью и сестрой в Петербург и остановилась у родителей поэта. Евпраксия, как всегда, была беременна (у нее родилось 11 детей). Она писала мужу, что поэт растерялся, увидев ее. Правда, он тут же объяснил причину своего замешательства: "Поэт находит, что я нисколько не изменилась фигурою, и что, несмотря на мою беременность, он меня любит всегда. Он меня спросил, примем ли мы его, если он приедет в Голубово; я ему ответила, что очень на него сердита: какого он об нас мнения, если задает мне подобный вопрос!.." [5]. Нет сомнения, что Евпраксия Николаевна не скрывала от своего мужа, что Пушкин был в нее когда-то влюблен, справедливо полагая, что ревновать к прошлому бессмысленно, скорее есть повод им гордиться. Во всяком случае она всегда писала ему о своих встречах и разговорах с поэтом вполне откровенно. Пушкин, в свою очередь, оценил это доверие и относился к барону Б. Вревскому с явной симпатией.
          Не исключено, что это приглашение тоже повлияло на его решение отправиться, наконец, осенью 1835 года на Псковщину. Поэт остановился у себя в Михайловском, где ему нанес визит барон Б. Вревский, а потом несколько раз был в Голубово. Он, по преданию, принял самое непосредственное участие в планировании и устройстве голубовского парка, помогал рыть пруд, рассаживал деревья и цветы. От Евпраксии он узнал, что она опять беременна, и не удержался от улыбки: "Как это смешно!" Смысл этой странной, на первый взгляд, реплики состоит в том, что дети у Пушкиных и Вревских рождались каждый год и примерно в один и тот же срок. Евпраксия заявила в ответ, что по его возвращении то же будет и с его женой - и не ошиблась.
          Впрочем, Наталью Николаевну Евпраксия открыто недолюбливала. Информация о семейной жизни Пушкина к ней приходила из Петербурга регулярно, и она не могла удержаться от колкостей в адрес бальной красавицы, с каждым годом хорошеющей. Сама она, к сожалению, свою талию-рюмочку, воспетую Пушкиным, утратила. В 1836 году, побывав в Голубово после похорон матери, Пушкин писал Н. Языкову: "Поклон Вам от холмов Михайловского, от сеней Тригорского, от волн голубой Сороти, от Евпраксии Николаевны, некогда полувоздушной девы, ныне дебелой жены, в пятый раз уже брюхатой..." (XVI, 104). Он собирался приехать к Евпраксии Николаевне и осенью 1836 года, но, по вполне понятным причинам, не смог. Но Вревские его ждали и как-то даже совершили прогулку в Михайловское, с грустью отметив, что на всем имении лежит печать запустения...
          Вероятно, в эти последние годы Пушкин открыл для себя новую Евпраксию Николаевну, и это только укрепило их взаимную дружескую привязанность. Она не случайно оказалась ему ближе, чем кто-либо другой из семейства Вульфов, потому что только ей незадолго до дуэли Пушкин доверил свои тайные муки. Несмотря на постоянные труды материнства, Евпраксия Николаевна вовсе не склонна была замыкаться исключительно в домашних хлопотах. Скорее наоборот. Петербургские родственники ее мужа, в особенности барон П. А. Вревскмй, занимавший в столице довольно высокое положение, постоянно передавали в Голубово все литературные новинки. "Что до меня, - писала дочери Надежда Осиповна Пушкина в 1834 году, - то барон Вревский доставляет нам все новинки. Его братья посылают их Эфрозине (франц. произношение имени Евпраксии. - Н. З.), которая так образовалась, что ты ее и не узнаешь. - Она очень хорошо говорит по-французски, так же пишет и много читает. Это превосходный человек, как и Аннет, я бесконечно люблю их обеих [6].
          Евпраксия Николаевна Вревская в очередной раз приехала в Петербург 16 января 1837 года, за десять дней до роковой дуэли. Она остановилась в доме брата своего мужа, Степана Александровича Вревского, на Васильевском острове. Пушкин явился к ней, как только узнал о ее приезде, что ее очень тронуло. Разговор шел в основном о судьбе Михайловского, которое волновало всех соседей Пушкина. Евпраксия Николаевна, понимая, что поэт сам не сможет выкупить имения, решила вместе с мужем в случае необходимости купить Михайловское. Поэт рассчитывал оставить за собой дом и усадьбу и заранее горячо благодарил своих друзей. В этот момент Евпраксия Николаевна уже знала о полученном им дипломе рогоносца, о скандальной женитьбе Дантеса (все эти новости сообщала ей из Петербурга Анна Вульф), но, естественно, никаких вопросов не задавала. 22 января Пушкин вновь навестил Евпраксию Вревскую и обещал появиться 25 января, чтобы проводить ее в Эрмитаж. За эти несколько дней ситуация стала катастрофической, о чем баронесса Вревская, естественно, не ведала.
          В назначенный день, 25 января, Пушкин с утра сочинял письмо Геккерну и по дороге на Васильевский остров, к Вревской, сдал его на городскую почту. Неизвестно, отправились ли они в тот день в Эрмитаж, но она оказалась единственным человеком, которому он рассказал все - "открыл свое сердце". Никто так и не узнал, что именно рассказал Пушкин Евпраксии в тот день. Вернувшись в Тригорское уже после дуэли, она поделилась с матерью, и Прасковья Александровна позже писала А. Тургеневу: "Я почти рада, что вы не слыхали того, что говорил он перед роковым днем моей Евпраксии, которую он любил, как нежной брат, и открыл ей свое сердце. - Мое замирает при воспоминании всего услышанного. - Она знала, что он будет стреляться! И не умела его от того отвлечь!" [7]. Евпраксия Николаевна пыталась напомнить Пушкину о детях, на что он ответил, что надеется на обещание императора позаботиться о них.
          26 января, накануне дуэли, Пушкин вышел из дома в шесть часов вечера и направился к Евпраксии Николаевне. В его доме готовились к обеду, и ему было, видимо, невыносимо трудно сесть за стол вместе с семьей, как ни в чем не бывало. С ней же он мог говорить обо всем свободно.
          Пушкин взял с Евпраксии Николаевны слово никому не говорить об услышанном. И она его сдержала. Никто так и не узнал, что именно рассказал ей поэт за день до дуэли. Неизвестно, что именно она рассказала Прасковье Александровне, никаких записок или воспоминаний по этому поводу они обе не оставили. Но она не могла подавить в себе антипатии к Наталье Николаевне, считая, что в случившемся жена поэта играла "не очень приятную роль". Она писала брату Алексею в апреле 1837 года: "Она просит у маменьки разрешения приехать отдать последний долг бедному Пушкину. Какова?" [8]. Правда, со временем, особенно после приезда Натальи Николаевны в Михайловское, она, как и вся семья Осиповых-Вульфов, смягчилась. Время примиряет...
          До конца жизни в семье Вревских память о Пушкине сохранялась свято. Сестра Евпраксии Николаевны Анна Вульф, умершая бездетной, завещала семье Вревских все принадлежащие ей пушкинские реликвии. Существовала ли та толстая пачка писем, которую сожгла по распоряжению матери после ее смерти дочь - Софья Борисовна Вревская? Какую тайну Пушкина унесла с собой навеки Зизи - единственная, которой он ее доверил? Увы, нам уже об этом не узнать...

1.	Краваль Л. Рисунки Пушкина как графический дневник. М. 1997. С. 179.
2.	Вульф А. Н. Дневники. М. 1929. С. 190.
3.	Пушкин в воспоминаниях современников. Т. 1-2. М. 1985. Т. 2. С. 94.
4.	Пушкин и его современники. Т. XXI-XXII. Петроград. 1915. С. 289.
5.	Вересаев В. Пушкин в жизни. Т. 1-2. М. 1932. Т. 1. С. 150-151.
6.	Дневники-письма Н. О. и С. Л. Пушкиных. С.-Петербург. 1993. С. 237.
7.	Абрамович С. Пушкин. Последний год. М. 1991. С. 541.
8.	Друзья Пушкина. Т. 2. С. 212.