А.С. Пушкин Рисунок Н.В. Гоголя	Н.В. Гоголь Рисунок А.С. Пушкина

еред нами два портрета: Гоголя и Пушкина. Рисуя друг друга, каждый доходил до самой сути в изображении личности писателя, толковании его творчества. Словесные портреты Пушкина и Гоголя - своего рода комментарии к рисункам - содержатся в их переписке.
          Портретный рисунок Пушкина, сделанный Гоголем, передает внутреннюю сосре-доточенность поэта. Лучшей иллюстрацией к нему могли бы стать известные пушкинские строки:

"И забываю мир - и в сладкой тишине
Я сладко усыплен моим воображеньем,
И пробуждается поэзия во мне:
Душа стесняется лирическим волненьем,
Трепещет и звучит, и ищет, как во сне,
Излиться наконец свободным проявленьем -
И тут ко мне идет незримый рой гостей,
Знакомцы давние, плоды мечты моей.
И мысли в голове волнуются в отваге,
И рифмы легкие навстречу им бегут,
И пальцы просятся к перу, перо к бумаге,
Минута - и стихи свободно потекут".

          Отношение Гоголя к Пушкину было неизменно трепетным и доверительным, он видел в нем гения и ценил его человечность.
          В дошедшем до нас одном из ранних писем к Пушкину Гоголь искренне делился радостью от приема "Вечеров на хуторе близ Диканьки" первыми читателями - на-борщиками. 21 августа 1831 г. Гоголь писал Пушкину: "Любопытнее всего было мое свидание с типографией. Только что я просунулся в двери, наборщики, завидя меня, да-вай каждый фыркать и прыскать себе в руку, отворотившись к стенке. Это меня не-сколько удивило; я к фактору, и он, после некоторых ловких уклонений, наконец, ска-зал, что штучки, которые изволили прислать из Павловска для печатания, оченно до чрезвычайности забавны и наборщикам принесли большую забаву..."
          25 августа Пушкин отвечал Гоголю: "Поздравляю Вас с первым Вашим торжест-вом, с фырканьем наборщиков и изъяснениями фактора. С нетерпением ожидаю и дру-гого - отзывов журналистов..." Последние слова весьма знаменательны. В них заклю-чено зерно дружеской акции, задуманной поэтом.
          В те же августовские дни Пушкин пишет А.Ф. Воейкову - известному журнали-сту, редактору "Литературных прибавлений" к "Русскому инвалиду": "Сейчас прочел "Ве-чера близ Диканьки". Они изумили меня. Вот настоящая веселость, искренняя, неприну-жденная, без жеманства, без чопорности. А местами какая поэзия! Какая чувствитель-ность! Все это так необыкновенно в нашей нынешней литературе, что я доселе не обра-зумился. Мне сказывали, что когда издатель вошел в типографию, где печатались "Вече-ра", то наборщики начали прыскать и фыркать, зажимая рот рукою. Фактор объяснил их веселость, признавшись ему, что наборщики помирали со смеху, набирая его книгу. Мольер и Филдинг, вероятно, были бы рады рассмешить своих наборщиков. Поздравляю публику с истинно веселою книгою, а автору сердечно желаю дальнейших успехов. Ради бога, возьмите его сторону, если журналисты, по своему обыкновению, нападут на непри-личие его выражений, на дурной тон и проч. Пора, пора нам осмеять les pricieuses ridicules (смешных жеманниц - название комедии Мольера.- А.С.) нашей словесности, людей, толкующих вечно о прекрасных читательницах, которых у них не бывало, о высшем об-ществе, куда их не просят, и все это слогом камердинера профессора Тредьяковского".
          Примечательно в этом письме редактору, что Пушкин не указывает источника по-лученной им информации о реакции наборщиков на книгу Гоголя. Слова "мне сказывали" призваны подчеркнуть объективность и публичность ситуации, которую Пушкин исполь-зует как повод, чтобы поставить имя Гоголя рядом с Мольером и Филдингом. Следующее далее в частном письме прямое обращение к публике и автору "Вечеров" раскрывает стратегический замысел поэта - придать своему отзыву форму краткой рецензии, при-емлемой для публикации в газете. Заключительная фраза с просьбой взять сторону автора в случае нападок на него журналистов подтверждает это предположение.
          А.Ф. Воейков так и поступил. Пушкинский отзыв был включен в рецензию Л.Якубовича на книгу Гоголя, став первым откликом на "Вечера". В № 79 "Литературных прибавлений" на 1831 г. Л.Якубович процитировал пушкинское письмо к издателю и от себя сказал о важном достоинстве рассказов Гоголя: "В них все просто - потому пре-красно! - ибо первое условие истинно прекрасного - простота". В дальнейшем "Лите-ратурные прибавления" положительно охарактеризовали "Арабески" [1835, № 27], "Реви-зора" [1836, № 59, 60], противопоставив их "фальшивому юмору" и "плоским остротам" Сенковского и взяв под защиту писателя от критики Н.Полевого. Пушкинский замысел поддержать в прессе начинающего талантливого писателя осуществился блестяще.
          Не даром Чернышевский в "Очерках гоголевского периода русской литературы" подметил и одобрил пушкинский жест: "Отрадно вспомнить, что первый оценил Гоголя, первый заговорил о нем печатно тот самый человек, который до Гоголя был величайший из наших писателей. Радушным приветом встретил, благословением своим напутствовал Пушкин двадцатилетнего одинокого юношу, который сделался преемником его славы".
          Эта искренность и теплота чувств воплотились в пушкинском портретном рисунке Гоголя, отмеченном светлостью и чистотой линий.
          Дружеское общение Пушкина с Гоголем стимулировало творческую деятельность последнего. В.А. Соллогуб в "Воспоминаниях" свидетельствовал о пушкинском влиянии на замыслы гоголевских произведений: "Пушкин рассказал ему про случай, бывший в г. Устюжине, Новгородской губернии, о каком-то проезжем господине, выдавшем себя за чиновника министерства и обобравшем всех городских жителей. Кроме того, Пушкин, сам будучи в Оренбурге, узнал, что о нем получена гр. В.А. Перовским секретная бумага, в которой последний предостерегался, чтобы был осторожен, так как история Пугачев-ского бунта была только предлогом, а поездка Пушкина имела целью обревизовать сек-ретно действия оренбургских чиновников. На этих двух данных задуман был "Ревизор", коего Пушкин называл себя всегда крестным отцом. Сюжет "Мертвых душ" тоже сооб-щен Пушкиным".
          Пик дружеских отношений Гоголя и Пушкина приходится на первую половину 1836 г., когда поэт, став издателем "Современника", печатал гоголевские произведения и положительно отзывался о его творчестве.
          Второе издание "Вечеров на хуторе близ Диканьки" Пушкин отметил собственной рецензией: "Читатели наши, конечно, помнят впечатление, произведенное над ними по-явлением "Вечеров на хуторе": все обрадовались этому живому описанию племени по-ющего и пляшущего, этим свежим картинам малороссийской природы, этой веселости, простодушной и вместе лукавой. Как изумились мы русской книге, которая заставляла нас смеяться, мы, не смеявшиеся со времен Фонвизина! Мы так были благодарны моло-дому автору, что охотно простили ему неровность и неправильность его слога, бессвяз-ность и неправдоподобие некоторых рассказов, предоставя сии недостатки на поживу критики. Автор оправдал таковое снисхождение. Он с тех пор непрестанно развивался и совершенствовался. Он издал "Арабески", где находится его "Невский проспект", самое полное из его произведений. Вслед за тем явился и "Миргород", где с жадностью все прочли и "Старосветских помещиков", эту шутливую, трогательную идиллию, которая за-ставляет нас смеяться сквозь слезы грусти и умиления, и "Тараса Бульбу", коего начало достойно Вальтер Скотта. Г.Гоголь идет еще вперед. Желаем и надеемся иметь часто слу-чай говорить о нем в нашем журнале".
          Пушкин утверждает место Гоголя в ряду литературных талантов среди имен Фон-визина и В.Скотта и продолжает летопись творческих успехов молодого писателя. Его пожелание часто говорить о Гоголе в журнале заключало по сути деятельный план. Пуш-кинский "Современник" не раз защищал Гоголя от недоброжелательной критики. В ста-тье "О вражде к просвещению, замечаемой в новейшей литературе" В.Одоевский осуждал попытки журналистов уравнивать лучший талант России с Поль де Коком и ставить его в ряд с "грязными" писателями, имея в виду резкие оценки произведений Гоголя в "Биб-лиотеке для чтения". В рецензии на "Ревизора" Вяземский сравнивал гоголевскую коме-дию с "Бригадиром", "Недорослем", "Ябедой", "Горем от ума" и вступал в острую поле-мику с его хулителями.
          Положительную оценку-рекомендацию содержало редакторское примечание к го-голевской повести "Нос": "Н.В. Гоголь долго не соглашался на печатание этой шутки; но мы нашли в ней так много неожиданного, фантастического, веселого, оригинального, что уговорили его позволить нам поделиться с публикою удовольствием, которое доставила нам его рукопись". Нелепая история с пропажей носа, случившаяся с майором Ковале-вым, раскрывала ирреальность уклада российской жизни. Как обычным явлением ею за-нимаются печать, полиция; часть почтенных и благонамеренных людей удивляется, как не обратит на это внимание правительство. Сатирическая заостренность повести напугала редакторов благонамеренного "Московского наблюдателя", и они отказались ее опубли-ковать.
          Пушкин определил гоголевское произведение как шутку, веселую и фантастиче-скую. Возможно, его слова были призваны оградить повесть от придирок цензуры. Неко-торые обличительные эпизоды из произведения Гоголя остались неизвестными читате-лям журнала, например, такая сцена: "Ковалев догадался и, схватив со стола красную ас-сигнацию, сунул в руки надзирателю, который, расшаркавшись, вышел за дверь, и в ту же почти минуту Ковалев слышал уже голос его на улице, где он увещевал по зубам одного глупого мужика, наехавшего со своею телегою как раз на бульвар". Гоголь признавал, что цензоры "в обыкновенных оплеухах, которые раздаются во многих повестях крепостным людям", видят протест "против крепостного права", а значит и основание для запреще-ния.
          Повторяющиеся в пушкинских откликах на гоголевские произведения слова - ве-селое, шутливое, фантастическое, признание доставленного читателю удовольствия - как нельзя более согласуются со взглядом Гоголя на свое творчество, высказанном в письме к матери: "Вы знаете, какой я охотник до всего радостного? Вы одни только ви-дели, что под видом иногда для других холодным, угрюмым таилось кипучее желание ве-селости (разумеется, не буйной) и часто в часы задумчивости, когда другим казался я пе-чальным, когда они видели или хотели видеть во мне признаки сентиментальной мечта-тельности, я разгадывал науку веселой, счастливой жизни, удивлялся, как люди, жадные счастья, немедленно убегают его, встретясь с ним".
          В пушкинском "Современнике" появилась гоголевская пьеса "Утро делового чело-века". Редактор обрадовался, получив для публикации в журнале "Коляску". В письме к П.А. Плетневу он писал: "Спасибо, великое спасибо Гоголю за его "Коляску", в ней Аль-манах далеко может уехать; но мое мнение: даром "Коляски" не брать, а установить ей цену; Гоголю нужны деньги". Гоголь вел в пушкинском журнале отдел "Новые книги".
          Значительный общественный резонанс вызвала гоголевская статья "О движении журнальной литературы в 1834 и 1835 году". Напечатанная в первом номере "Современ-ника", она послужила поводом для разговора в прессе о позиции нового издания. Статья вышла в свет без подписи автора.
          Гоголь отметил бесцветность большей части современных периодических изда-ний. "Северную пчелу" назвал корзинкой, "в которую сбрасывал всякий все, что ему хо-телось". Однако острие его критики было направлено против "Библиотеки для чтения" О.Сенковского. Журнал для редактора "Библиотеки для чтения" был средством извлече-ния доходов, и в этом деле Сенковский добился ощутимых успехов: уже через год после выхода тираж издания превышал пять тысяч экземпляров.
          Желая угодить нетребовательным читателям, Сенковский-редактор переделывал произведения русских и зарубежных писателей. К повести Бальзака "Отец Горио" он при-сочинил счастливый финал, будучи уверенным, что в таком виде она больше понравится публике. В своих критических статьях Сенковский превозносил участвовавших в его журнале авторов и бранил неугодных, Гоголя называл русским Поль де Коком.
          В статье "О движении журнальной литературы" Гоголь отметил беспринципность руководителя "Библиотеки", у которого то, что "нравится сегодня, завтра делается пред-метом насмешек", осудил произвол редакто-ра, перекраивающего "даже без всякого отче-та" почти все печатаемые статьи, высмеял легкомыслие Сенковского, который "в сле-дующей статье уже не помнит вовсе написанного в предыдущей". Как убедительно пока-зал В.В. Гиппиус, в этой характеристике "нетрудно заметить не только объективные чер-ты хлестаковщины, приписанные Сенковскому, но и близкое совпадение с гоголевским же автокомментарием к образу Хлестакова" [Гиппиус В.В. От Пушкина до Блока. М.-Л., 1966. С.113].
          Некоторые читатели "Современника" посчитали статью "О движении журнальной литературы" программной и приписали ее авторство Пушкину. Это побудило последнего выступить в третьем номере журнала с "Письмом к издателю" за подписью "А.Б. г.Тверь". Тверской житель удивлен, что "Современник" объявляет своей целью борьбу с "Библио-те-кой для чтения": "Неужто... цель "Современника" следовать по пятам за "Библиоте-кою", нападая на нее врасплох и вооруженной рукою отбивая от нее подписчиков? Наде-юсь, что опасения сии лживы и что "Современник" изберет для себя круг действия более обширный и благородный".
          Используя прием журнальной маски, Пушкин указал в письме из Твери на сметли-вость и аккуратность, с которой издавалась "Библиотека для чтения", признал практиче-скую пользу объявлений в "Северной пчеле", увидел недостаток статьи "О движении журнальной литературы" в том, что ее автор, говоря о "Телескопе", не упомянул о Белин-ском: "Он обличает талант, подающий большую надежду". В примечании издателя к письму Пушкин открыто заявил: "Статья "О движении журнальной литературы" напеча-тана в моем журнале, но из сего еще не следует, чтобы все мнения, в ней выраженные с такою юношескою живостию и прямодушием, были совершенно сходны с моими собст-венными. Во всяком случае она не есть и не могла быть программою "Современника"".
          Закономерен вопрос: почему, очевидно, с ведома Пушкина, статья появилась без подписи автора - Гоголя? Интересные соображения на этот счет высказала В.Г. Березина, разыскавшая экземпляр первого номера "Современника", в оглавлении которого указано имя Гоголя как автора названной статьи. Как пишет исследователь, близилась премьера "Ревизо-ра", и Пушкин опасался, что гоголевская статья, содержавшая отрицательный от-зыв о современной периодике, даст повод к необъективной оценке комедии в прессе [Бе-резина В.Г. Новые данные о статье Гоголя "0 движении журнальной литературы в 1834 и 1835 году"// Гоголь. Статьи и материалы. Изд-во Ленинград. ун-та, 1954. С.70-85].
          Существенным комментарием к письму за подписью А.Б. и примечанию к нему стала пушкинская заметка "От редакции" в третьем номере: "Издатель "Современника" не печатал никакой программы своего журнала, полагая, что слова литературный журнал - уже заключают в себе достаточное объяснение... "Современник", по духу своей крити-ки, по многим именам сотрудников, в нем участвующих, по неизменному образу мнений о предметах, подлежащих его суду, будет продолжением "Литературной газеты"". Цель пушкинского журнала, как в прошлом "Литературной газеты", состояла в защите подлин-но художественных ценностей, популяризации достижений науки и искусства, утвер-ждении гуманистических начал в жизни общества.
          Полемика вокруг гоголевской статьи развернулась уже после отъезда Гоголя за границу. Представление о причинах отъезда дают его письма к Щепкину, Погодину и на-бросок письма к Пушкину. 29 апреля 1836 г. Гоголь писал М.С. Щепкину: "Действие, произведенное ею (пьесой "Ревизор". - А.С.), было большое и шумное. Все против меня. Чиновники пожилые и почтенные кричат, что для меня нет ничего святого, когда я дерз-нул так говорить о служащих людях. Полицейские против меня, купцы против меня, ли-тераторы против меня. Бранят и ходят на пьесу; на четвертое представление нельзя дос-тать билетов. Если бы не высокое заступничество государя, пьеса моя не была бы ни за что на сцене, и уже находились люди, хлопотавшие о запрещении ее. Теперь я вижу, что значит быть комическим писателем. Малейший признак истины - и против тебя восста-ют, и не один человек, а целые сословия."
          В письме к М.П. Погодину от 10 мая 1836 г. он продолжал начатую тему: "Еду за границу, там размыкаю ту тоску, которую наносят мне ежедневно мои соотечественники. Писатель современный, писатель комический, писатель нравов должен подальше быть от своей родины. Пророку нет славы в отчизне. Что против меня решительно восстали те-перь все сословия, я не смущаюсь этим, но как-то тягостно и грустно, когда видишь про-тив себя несправедливо восстановленных своих же соотечественников, которых от души любишь, когда видишь, как ложно, в каком неверном виде ими все принимается, частное принимается за общее, случай за правило. Чту сказано верно и живо, то уже кажется па-сквилем. Выведи на сцену двух-трех плутов - тысяча честных людей сердится, - гово-рит: мы не плуты. Но бог с ними. Я не оттого еду за границу, чтобы не умел перенести этих неудовольствий. Мне хочется поправиться в своем здоровье, рассеяться, развлечься и потом, избравши несколько постояннее пребывание, обдумать хорошенько труды бу-дущие. Пора уже мне творить с большим размышлением".
          Гоголь не был удовлетворен постановкой "Ревизора" и особенно исполнением ро-ли Хлестакова. Свои переживания он изложил в набросках письма к Пушкину, который находился в это время в Михайловском по случаю кончины матери. Впоследствии Гоголь переработал текст письма и под заглавием "Отрывки из письма, писанного автором вско-ре после представления "Ревизора" к одному литератору" поместил в качестве приложе-ния ко второму изданию своей комедии. Гоголь, помимо замечаний об образе Хлестакова и его сценическом воплощении, высказался о пережитом им духовном потрясении: "Внутри себя я слышал упреки и ропот против моей же пьесы, которые заглушали все другие... Еще раз повторяю, - тоска! тоска!... Клянусь, никто не знает и не слышит моих страданий. Бог с ними со всеми! мне опротивела моя пьеса. Я хотел бы убежать теперь бог знает куда, и предстоящее мое путешествие, пароход, море и другие, далекие небеса могут одни только освежить меня. Я жажду их, как бог знает чего. Ради бога, приезжайте скорее. Я не поеду, не простившись с вами. Мне еще нужно много сказать вам того, что не в силах сказать несносное, холодное письмо".
          Не простившись с Пушкиным, Гоголь уехал за границу 6 июня 1836 г. Весть о тра-гической гибели Пушкина дошла до него в конце февраля в Париже. Глубоко переживая утрату, Гоголь размышляет о месте Пушкина в собственной судьбе. Примечательно в этом отношении его письмо к М.П. Погодину от 30 марта 1837 г. из Рима: "Ничего не го-ворю о великости этой утраты. Моя утрата всех больше... Моя жизнь, мое высшее насла-ждение умерло с ним. Мои светлые минуты моей жизни были минуты, в которые я тво-рил. Когда я творил, я видел перед собою только Пушкина. Ничто мне были все толки, я плевал на презренную чернь, известную под именем публики, мне дорого было его веч-ное и непреложное слово. Ничего не предпринимал, ничего не писал я без его совета. Все, что есть у меня хорошего, всем этим я обязан ему. И теперешний труд мой есть его создание. Он взял с меня клятву, чтобы я писал, и ни одна строка его не писалась без то-го, чтобы он не явился в то время очам моим. Я тешил себя мыслью, как будет доволен он, угадывал, что будет нравиться ему. И это было моею высшею и первою наградою".
          В гоголевских словах скорби по поводу горькой утраты вырисовывается мысль о "священном завещании" поэта продолжать начатый труд - "Мертвые души", звучит обет выполнить данную ему клятву. Гоголь говорит о причинах гибели поэта и рассматривает в этой связи собственную участь: "Ты приглашаешь меня ехать к вам. Для чего? не для того ли, чтоб повторить вечную участь поэтов на родине?... Для чего я приеду? Не видал я разве дорогого сборища наших просвещенных невежд? Или я не знаю, что такое совет-ники, начиная от титулярных до действительных тайных? Ты пишешь, что все люди, даже холодные, были тронуты этой потерей. А что эти люди готовы были делать ему при жиз-ни? Разве я не был свидетелем горьких, горьких минут, которые приходилось чувствовать Пушкину... О, когда я вспомню наших судей, меценатов, ученых, умников, благородное наше аристократство, сердце мое содрогается при одной мысли... Должны быть сильные причины, когда они меня заставили решиться на то, на что бы я не хотел решиться. Или ты думаешь, мне ничего, что мои друзья, что вы отделены от меня горами? Или я не люб-лю нашей неизмеримой, нашей родной русской земли?"
          В портретных рисунках Пушкина и Гоголя примечательно не столько внешнее сходство с оригиналом, сколько авторское восприятие личности, мельчайшие детали, ко-торые передают характер, образ мыслей художника и его творения. На гоголевском ри-сунке изображены два профиля Пушкина, причем оба составляют нечто единое, завер-шенное. Легко предположить, что первый профиль был своеобразной пробой пера, поис-ком жанра, после чего Гоголь уверенно воплотил свой замысел в новом окончательном варианте. Однако же он посчитал нужным соединить их. На пушкинском рисунке Гоголь изображен в профиль и в очках так, что его глаз не обозначен. Возможно, это сделано ненароком, случайно, в пушкинских рисунках изредка встречается подобное. В том и дру-гом рисунках есть нечто общее: стремление художников подчеркнуть творческую погру-женность в себя их героев.
          Своего рода раздвоенность образа поэта в гоголевском рисунке сопоставима с примечательной особенностью пушкинского творчества, недостаточно показанной в пушкиноведении, - склонностью к мистификации, многозначности авторского "я", ис-кусному использованию литературной маски.
          Одно из ранних произведений Пушкина, посмертно опубликованное под названи-ем "Воображаемый разговор с Александром I", написано в тяжелые дни михайловской ссылки, сохранилось в черновом виде и двух редакциях. Поводом к переводу поэта из одесской ссылки в михайловскую послужило личное письмо, распечатанное полицией, в котором прозвучали атеистические ноты.
          Пушкин с иронией выслушивает царскую похвалу, с которой начинается беседа: "Когда б я был царь, то позвал бы Александра Пушкина и сказал ему: "Александр Сергее-вич, вы прекрасно сочиняете стихи". Александр Пушкин поклонился бы мне с некоторым скромным замешательством..."
          Вопросы, задаваемые Пушкиным-царем, содержат обвинительный подтекст, на который остро реагирует Пушкин-поэт, отстаивая свой образ мыслей, нравственные по-зиции. Упрек в атеизме вызывает с его стороны протест против полицейского вмеша-тельства в личную жизнь, в чем фактически признается царь: "Но вы же афей? Вот уж ни-куда не годится". - "Ваше величество, как можно судить человека по письму, писанному товарищу, можно ли школьную шутку взвешивать как преступление, а две пустые фразы судить как бы всенародную проповедь?"
          Общая шутливая форма беседы, продиктованная сюжетной ситуацией произведе-ния, не означает сама по себе миролюбия в вопросах царя, так же как и раскаяния в отве-тах поэта. Счастливая развязка в первой редакции соответствует сказочной фабуле "Раз-говора", с первых строк выдержанного в этом стиле. В новой редакции "Разговор" закан-чивается решением царя сослать поэта в Сибирь, которое хотя и написано в той же шут-ливой форме, подготовлено логикой всей беседы и не противоречит жизненной реально-сти. "Воображаемый разговор" явился гениальным предвидением состоявшейся вскоре встречи нового царя Николая 1 с поэтом. Царь избрал миролюбивый финал беседы.
          Вслед за воображаемым разговором с царем Пушкин сочинил отчет с воображае-мого заседания общества московских литераторов. Он выставил на осмеяние как направ-ление "Вестника Европы", не отвечавшего задачам, провозглашенным в названии журна-ла (поэт иронически переиначивает его в "Азиатского рака"), так и деятельности сотруд-ников, известных "трудами бессмертными, бесспорно, но совершенно недостаточными". Пушкин прибегнул к мистификации, напечатав в "Литературной газете" "Собрание насе-комых" и объявив следующее: "В непродолжительном времени выйдет оно особою кни-гой - с предисловием, примечаниями и биографическими объяснениями, с присовокуп-лением всех критик, коим оно подало повод, и с опровержением оных. Издание сие ук-рашено будет искусно литохромированным изображением насекомых. Цена с пересыл-кою 25 руб." Тем самым поэт заставил трепетать своих недругов.
          Каскад мистификаций содержится в пушкинских фельетонах, подписанных псев-донимом Феофилакт Косичкин, - "Торжество дружбы, или Оправданный Александр Анфимович Орлов", "Несколько слов о мизинце г. Булгарина и о прочем". Комизм реаль-ной ситуации он исчерпывает в них до дна.
          Издатель "Северной пчелы", агент Тайной полиции Ф.Булгарин начал публикацию сериала авантюрных романов о Выжигиных - "Иван Выжигин", "Петр Иванович Выжи-гин". Бульварный московский литератор А.А. Орлов, убедившись в коммерческом успехе этих произведений, стал издавать свои романы о Выжигиных: "Хлыновские степняки Игнат и Сидор, или Дети Ивана Выжигина", "Хлыновские свадьбы Игната и Сидора, де-тей Ивана Выжигина", "Смерть Ивана Выжигина". Издатель "Телескопа" Надеждин по-местил в своем журнале критическую статью, в которой не без умысла разобрал всех Вы-жигиных - и Булгарина, и Орлова. В защиту Булгарина выступил его друг Греч. Он счел оскорбительным для Булгарина объединение его романов с "глупейшими книжонками" Орлова и бросил упрек в адрес всех критиков Булгарина, заявив, что у последнего "в од-ном мизинце более ума и таланта, нежели во многих головах рецензентов".
          От имени Ф.Косичкина Пушкин берет на себя обязанности защитника как Орлова, так и Булгарина. Простодушный Косичкин восторженно характеризует "сии два блиста-тельные солнца нашей словесности" и объявляет читателям, что сам написал роман "На-стоящий Выжигин, историко-нравственно-сатирический роман XIX века", который будет опубликован или останется в рукописи, "смотря по обстоятельствам". "Настоящий Выжи-гин", гротескно воспроизводящий в названиях восемнадцати глав биографию Булгарина, представляет последнего как полицейского агента в литературе, продажного журналиста.
          Под пером Пушкина Булгарин сделался литературным типом, олицетворением ко-рыстолюбия и доносительства. Образ журналиста-взяточника Задарина, прототипом ко-торого служил Булгарин, присутствовал в водевиле Ф.Кони "Петербургские квартиры", в пьесе Некрасова "Утро в редакции". Тема продажности прессы интересовала Гоголя и нашла косвенное отражение в его повести "Портрет".
          Литературовед Ю.Г. Оксман охарактеризовал пушкинский псевдоним Феофилакт Косичкин как литературную маску: "После создания образа Феофилакта Косичкина из творческой лаборатории Пушкина начинают выходить один за другим сатирические об-разы-маски бесхитростного выразителя консервативно-помещичьей идеологии, который то пытается полемизировать с Радищевым (московский барин, член "английского клоба", едущий из Москвы в Петербург), то негодует на "Историю Пугачева" (образ престарело-го провинциального "критика" в ответе Пушкина на рецензию Броневского), то громит всю современную мировую литературу с позиции мракобесов Российской академии, не замечая комического эффекта своих претензий ("Мнение М.Е. Лобанова о духе словесно-сти как иностранной, так и отечественной")". По справедливому замечанию исследовате-ля, это "открытие большой творческой значимости, с широкой проекцией в будущее, до "Козьмы Пруткова" включительно" [Оксман Ю.Г. Пушкин - литературный критик и публицист// Пушкин А.С. Собр. соч.: В 10-ти т. М., 1962. Т.VI. С.452].
          Это существенное наблюдение ученого может быть дополнено. В раннем пушкин-ском наброске "Если звание любителя отечественной словесности..." приводится авто-биография сочинителя (имярек), сопоставление которого с Ф.Косичкиным показывает их сходство и позволяет говорить о первом как истоке родословной литературных масок в ряду с Ф.Косичкиным и К.Прутковым [Станько А.И. А.С.Пушкин-журналист, его раз-мышления и разборы. Изд-во Ростов. ун-та, 1999. С.67-69].
          Пушкинский пастиш "Последний из свойственников Иоанны Д'Арк" был опубли-кован в "Современнике" после смерти поэта. Мистифицируя читателей, Пушкин расска-зывает об автографе Вольтера, обнаруженном в Лондоне среди бумаг скончавшегося по-томка родного брата Иоанны Д'Арк г.Дюлиса. Он полностью приводит письмо Дюлиса к Вольтеру, ответное письмо Вольтера к Дюлису и комментарий к ним журналиста из "Morning Chronicle".
          Дюлис возмущен "нелепою клеветою" на Орлеанскую девственницу в поэме Воль-тера и требует от автора удовлетворения. В ответном письме Вольтер, испугавшийся "шуму, который мог бы из того произойти, а может быть и шпаги щекотливого дворяни-на", отрицает свое авторство: "Кажется, вы не изволите знать, что я бедный старик, удру-ченный болезнями и горестями, а не один из тех храбрых рыцарей, от которых вы про-изошли. Могу вас уверить, что я никоим образом не участвовал в составлении глупой рифмованной хроники (l'impertinante chronique rimй), о которой вы изволите мне писать. Европа наводнена печатными глупостями, которые публика великодушно мне приписы-вает". В комментарии английского журналиста к письмам, пародийно воспроизводящем высказывания о Вольтере в прессе, отрицательно оценивается вольтеровская поэма.
          История отречения Вольтера от своей рукописи, изложенная в пастише, намекает не только на имевшее место публичное отречение французского писателя от "Орлеанской девственницы" после осуждения поэмы папой Бенедиктом XIV, но и на известный случай вынужденного отказа самого Пушкина от авторства "Гаврилиады", вызвавшей недоволь-ство служителей церкви и царя.
          К мистификации прибегнул поэт, помещая в "Современнике" "Скупого рыцаря". В подзаголовке к нему сказано: "Сцены из Ченстоновой трагикомедии The covetous Knight". Иные читатели поддавались мистификациям: запрашивали Британский музей, пытаясь обнаружить несуществующую трагикомедию, осведомлялись в "Morning Chronicle" о пе-реписке Вольтера с Дюлисом. После опубликования фельетонов за подписью Ф.Косичкина А.А. Орлов пришел в восторг от заступничества поэта и послал ему благо-дарственное письмо.
          Пушкинская приверженность к искусству мистификации не могла ускользнуть от внимания Гоголя, который сам охотно обращался к нему. Он являлся читателям в образе Пасичника Рудого Панька и, по свидетельству современников, любил мистифицировать окружающих.
          Гоголевское восприятие пушкинского гения в портретном рисунке поэта имеет глубинные личные и творческие основы и связи с пушкинским пророческим видением таланта Гоголя в его портретном рисунке молодого писателя. После смерти Пушкина русская критика поставила имя автора поэмы "Мертвые души" рядом с именем "слепого Гомера" (А.Пушкин) - творца поэм "Илиада" и "Одиссея".