традно было видеть, как энергично и заинтересованно отреагировали молодые авторы (в "ЛГ - Юг России" № 15) на высказанное мною в "Литгазете" предложение официально регламенти-ровать включение иноязычной лексики в русскую речь ("принятие <…> мер вплоть до законода-тельных актов на правительственном уровне" - цитирую себя же). По-видимому, иным умам такая мысль представляется крамольной уже по той одной причине, что этот пока гипотетический шаг яко-бы ведет к ограничению свобод россиян. В том числе и святой свободы выражаться так, как им, рос-сиянам, вздумается.
          Отнюдь, господа хорошие, отнюдь. Мне и в голову не могло прийти наставлять граждан на-шей державы, как им общаться в быту, в транспорте, с начальством или с членами родного трудового коллектива. Что за фантазии! Да русский человек во все времена, даже в самые мрачные годы (не столь уж былинные, надо заметить) всеобщих унификаций и регламентаций обходился без чьих бы то ни было умных на этот счет указок. Однако была у этого среднестатистического россиянина и од-на любопытная черта: желал он, чтобы с ним говорили ясно. То есть понятно. Не чинясь и ни под кого не рядясь. Он, россиянин, как бы имел на это негласное право, хотя в Основной закон таковое не вписано. На невнятную речь реагировал междусобойным ропотом или молчанием, дальнейшим отка-зом общаться.
          Вспомним нынешнюю нелюбовь народа к тем политикам, экономистам, законникам, которые публично и с упоением артикулируют иноязычную заумь, привезенную ими из "Оксбриджа". Вспом-ним и несостоявшуюся "любовь" масс к главе государства Никите Хрущеву, изо всех сил, в том числе и речевых, старавшегося быть ему, народу, братом родным (надо полагать, в противоположность предшественнику-"отцу"). Ну, не принимают такое люди, ибо - не понимают. И не отсюда ли пошли у нас выражения типа "я тебе русским языком говорю", "скажи-ка то же, только по-русски", "твоя моя не понимай" (последнее с явным намеком на коверканный в устах иностранца язык) и грубоватое "ты что, нерусский" (то есть "простых вещей не понимаешь")?
          Это я и разумел - отстаивать нужно право народа на то, чтоб к нему обращались на его же русском языке. (Литература, кстати, есть также одна из форм обращения к сообществу как носителю национального языка). Отсюда мое желание регламентировать употребление заимствований в том самом русском, на котором к народу взывают по радио, телевидению, в прессе. В СМИ, одним сло-вом.
          Включаю телевизор. Репортаж из Вашингтона: "Вся Америка готовится к ПРАЙМЕРИЗ". А вот из Лондона корреспондент вещает: "За моей спиной возвышается БИЛДИНГ…" Нет желания множить примеры - их легко приведет любой и каждый. Но это все - слова, словечки, наносная пена времени. Нынче они есть, а завтра, как модная одежда, останутся разве что в Словарях иностранных слов устаревших изданий. Так считают многие - ничего, мол, страшного.
          Надо сказать, сама проблема лексических заимствований никогда не оставалась без внима-ния, в том числе и со стороны специалистов. В конце прошлого года мне довелось присутствовать и выступать в Таганрогском пединституте на защите кандидатской диссертации, посвященной пробле-ме освоения русским языком английской лексики конца ХХ века. Среди иных вопросов автор труда отстаивала идею целесообразности того или иного вхождения в язык (в лингвистике это называется ортологией), утверждая, что включение многих иностранных слов, имеющих в нашем языке полные синонимы, сегодня явно нецелесообразно. Соискательница приводила блестящие примеры, говорила грамотно и убедительно, диссертационный совет с нею соглашался, шла интересная дискуссия. А я сидел и думал: "А кому это нужно? Кто это слышит? Кто прочитает? Да и услышали бы, - кто станет оценивать каждое новое иноязычное слово с точки зрения целесообразности его вхождения?" Увы, кажется, я был прав.
          А ведь тревожных симптомов много. Словесные, лексические заимствования бросаются в гла-за всем. Гораздо менее заметно систематическое калькирование на уровне грамматических структур, размывающее исконный синтаксис русского языка как бы "изнутри". Мы уже стали привыкать и принимать сочетания типа "бизнес-план", "интернет-класс", "веб-дизайн", "прайс-лист", в которых первый элемент-существительное выполняет функцию определения, а второй - определяемого слова. Модель взята из английского, где по закону конверсии одни части речи естественно переходят в дру-гие - например, существительные становятся прилагательными. Для нашего языка такая традиция вообще не органична и в целом не характерна, поскольку в "синтетическом" русском, в отличие от "аналитического" английского, развита мощная система флексий. Убежден, что иноязычная модель не только обедняет русское высказывание, но и затемняет смысл подобных речений. К примерам та-кого же рода относится и название организации "Горбачев-фонд", которое на практике чаще все-таки передается как "Фонд Михаила Горбачева" (в том числе и в российских СМИ, к чести последних на-до отметить).
          На молодежных радиостанциях регулярно приходится слышать, как, прощаясь со слушателя-ми, ведущие небрежно бросают: "Берегите себя". Да это же дословный перевод английской (точнее, американской) "прощальной" формулы "Take care"! Неужели же в русском не существует соответст-вующих ситуации выражений? Ну, не испытываю я восторга от подобных замен.
          И еще: представьте, в тех цивилизованных странах, где законы об ограничении употребления иноязычной лексики в СМИ уже приняты или обсуждаются в качестве законопроектов, все спокойно. В том смысле, что обходится без общенациональных стачек и студенческих волнений, направленных против ограничения свобод граждан. Рядовые граждане - они там, как раз, наоборот, - "за".
          Довольно интересен, с моей точки зрения, вопрос, затронутый в реплике Д.Дазидовой: отчего именно английский столь активно превращается в глобальное, общемировое средство общения? По-чему не французский или испанский, или, например, арабский? И чем плох, скажем, китайский, на котором сегодня говорит большее число людей, чем на каком-либо ином национальном языке?
          Чтобы ответить, нужно вглядеться в некоторые особенности мировой истории последних сто-летий. Вспомним, что во времена Шекспира английский считался родным только для пяти-семи мил-лионов человек, причем все они проживали компактно на Британских островах. С конца правления королевы Елизаветы I (1588 г.) до восшествия на престол Елизаветы II (1952 г.) эта цифра увеличи-лась уже в пятьдесят раз, составив 250 миллионов, и большая часть этой огромной англоговорящей массы обитала теперь за пределами Британии. Речь идет о переселенцах на Американский континент. Уверенное распространение английского языка по земному шару началось именно тогда, когда в 1584 году к берегам Северной Америки отправились первые корабли под командованием Уолтера Рэли - пирата, поэта, драматурга и историка (какое необычное сочетание, не правда ли?).
          В XVII веке английский все более утверждался за океаном, но территория его использования была ограничена в основном двумя крупными поселениями - в Виргинии (этот штат по-русски также называют "Вирджинией") и в Новой Англии. А XVIII век ознаменовался мощной волной эмиграции из северной Ирландии.
          Разумеется, в Америку приезжали не только бывшие обитатели Альбиона, но и испанцы (аме-риканские западные и юго-западные территории), французы (север и центральная часть континента), датчане (основатели Нью-Йорка, именуемого поначалу Нью-Амстердамом), немцы (земли нынешнего штата Пенсильвания). Нельзя забывать и о тысячах черных рабов, которых привозили из Африки. Все эти люди, в быту пользуясь исключительно своим родным языком, оказались перед жестким тре-бованием понимать друг друга, договариваться, вести дела, обучать детей. Еще одним решающим фактором явилось то, что сами отцы-основатели нового государства были людьми англосаксонского происхождения, получившими образование в Британии и, естественно, говорившими на английском.
          Повторяющиеся, часто трудно контролируемые (например, из Мексики) "наплывы" людей в США стойко увеличивали число англофонов в течение двух последующих веков.
          Другим североамериканским государством, куда во времена незапамятные прибыли англича-не, была Канада. Нынче уже мало кто помнит, что на ее территории они оказались раньше, чем в бу-дущих США, - в 1497 году, когда мореход Джон Кэбот достиг берегов Ньюфаундленда.
          В XVIII веке началось распространение английского языка и на южное полушарие. Появление англоговорящих в Австралии и Новой Зеландии связывается с именем капитана Джеймса Кука, при-бывшего в Австралию в 1770, а в Новую Зеландию (Маори) еще раньше - в 1769 году.
          К концу XVIII века относят заселение англичанами и южноафриканских территорий, но еще раньше - в XVII веке - началась колонизация стран Южной Азии (современные Индия, Пакистан, Непал, Бутан).
          Сегодня лингвисты выделяют три основные группы людей, говорящих на английском, в за-висимости от того, какую роль этот язык играет в их жизни. Центральную группу составляют амери-канцы, британцы, ирландцы, канадцы, австралийцы и новозеландцы (320-380 миллионов), то есть те, для кого английский - родной язык. Вторая группа - это все, кто пользуется английским как нерод-ным, но в чьих государствах этот язык считается вторым официальным: жители Индии, Сингапура и более 50 других стран мира (150-300 миллионов). Третью группу составляют народы тех стран, кото-рые исторически не подвергались физической колонизации, но испытывают мощное культурное влияние английского. Это Китай, Япония, Греция, Польша (от 100 до 1000 миллионов человек). В эту последнюю, стремительно растущую группу входит и Россия.
          Выше приведены экстралингвистические, то есть не собственно языковые причины распро-странения английского по земному шару. Но мне думается, что есть еще одна важная причина, поче-му английский, заимствуя из многих языков мира, с которыми он соприкасался на протяжении своей долгой истории, тем не менее выдержал межъязыковую конкуренцию и не утратил самобытности. На эту "устойчивость" ссылается в своей заметке А.Спиглазова, проводя знак тождества между англий-ским и русским. Думаю, сравнение в данном случае некорректно. Не потому, что английский лучше, чем русский. Категории "лучше - хуже" вообще к национальным языкам неприменимы. Дело в дру-гом.
          Говорящие на английском активно заимствовали всегда, но делали они это (пускай только в последние века) С ЧУВСТВОМ ОГРОМНОГО НАЦИОНАЛЬНОГО ДОСТОИНСТВА. Так, как де-лают это победители. Колонизаторы. Миссионеры. Просветители. Сочинители великой литературы. Авторы грандиозных открытий. Носители мировой культуры. Роли менялись, положение - "всегда сверху" - оставалось неизменным. Заимствуя в английский, англичане (и американцы тоже) этот язык не обедняли, а обогащали.
          Хорошо помню, с какой гордостью один пожилой индиец много лет назад сообщил мне о том, что слово jungle ("джунгли") англичане заимствовали из его родного языка и затем распространили по всему свету. Потому что не растут на Британских островах джунгли. Значит, заимствование оп-равданно. А вот другой пример: вы думаете, в английском нет семантических аналогов понятиям "гласность" и "перестройка"? Есть. Однако эти русские слова не переводились, а именно заимствова-лись как варваризмы, поэтому в английских glasnost и perestroika ясно читается: "ИХ гласность", "ИХ перестройка". Так же, как и "ИХ джунгли". И снова - целесообразность заимствования налицо.
          Теперь зададим себе вопрос: а так ли заимствуем мы из английского, из других иностранных языков? Думаю, ответ очевиден. И ведь в наших интересах, чтобы ответ это был предельно честным, пускай и не самым для нас приятным.
          В связи со всем сказанным мне вспоминается строго научный доклад, который мне довелось услышать в 1990 году на Всемирном конгрессе угрофинноведов в Венгрии. Докладчик, профессор Таллиннского университета г-н Мати Хинт обстоятельно говорил по-английски о проблеме влиянии русского языка на эстонский и, что самое главное, о мерах по скорейшему преодолению этого влия-ния. Вопросы политического характера в докладе не поднимались, но речь настойчиво шла об угрозе утраты национальной идентичности эстонцев в результате языкового воздействия русских (в отличие от двух других прибалтийских республик, Эстония находилась под влиянием своего могущественно-го восточного соседа гораздо дольше). Народ, насчитывающий около миллиона представителей по всему миру, боролся силами своей национальной интеллигенции за свою культурно-историческую самобытность. Вот только один пример из огромного числа ему подобных. Пример для подражания, я хотел сказать.
          Мы тоже, вспоминая сегодня о своем родном языке, называем его, вслед за классиком, "великим и могучим". Да вот только ирония в этом слышится. То ли бесшабашная. То ли злая. То ли циничная.