Нина Забабурова, доктор филологических наук, профессор "Умственные затеи" донских парапушкинистов

каждого, как известно, свой Пушкин. Чисто человеческое право любить, читать и понимать Пушкина на свой особенный лад никто оспорить не может, ведь поэт писал не только для академических пушкинистов. Но то, что может заполнить вечерние досуги любителя пушкинской поэзии, не всегда должно становиться достоянием широкой публики. Став врагами цензуры, мы очень легко переступили грань здравого смысла. Ведь ныне, чтобы напечатать любую книгу, даже самую безграмотную, а порой и откровенно клеветническую, необходимо лишь одно - достать деньги на ее издание. Как показывает опыт, чем скандальнее поделка, тем легче ее тиражировать.
          Несколько лет назад российские издательства и библиотеки штурмовали проспектами бестселлера, изготовленного в Америке, - так называемыми "Тайными записками Пушкина 1836-1837 годов". Эта грязная фальшивка - плод эротических фантазий сочинителей - была представлена как публикация пока неведомой рукописи поэта. Реклама авторов не подвела: пресловутые "Записки" были переведены на все основные языки мира. Коммерческий проект реализован с размахом: имя Пушкина магически притягивает. Серьезные исследователи просто отказались комментировать эту в сущности хулиганскую выходку (впрочем, в духе модного релятивизма ее можно трактовать и как броский постмодернистский пастиш). Были ли они правы?
          Поэт действительно в защите не нуждается. Но стоит ли бросать на произвол судьбы легковерную и не очень образованную публику? Она и так читает преимущественно всякую дребедень в глянцевых обложках, которой завален любой книжный рынок.
          Если хранить молчание и не противостоять, то расхожая парапушкинистика обречена на успех. Понятие "парапушкинистики" появилось в критике в последнее десятилетие по аналогии с "парапсихологией", "паранормальными" явлениями и пр. Речь в любом случае идет о разрыве с традиционными научными подходами и представлениями и опоре на постулаты, которые эмпирическим опытом и логическими доказательствами не подтверждаются. В этой сфере, которая по существу смыкается с оккультизмом, многое следует просто принимать на веру. Не случайно парапушкинисты обрушивают на ученых-пушкинистов потоки прямо-таки классовой ненависти.
          Вот уже многие годы я слежу за деятельностью некоего объединения, имеющего все признаки религиозной секты (тайный архив, хранители, посвященные, эзотерические толкования текстов и т. п.), которое торжественно именует себя "Пушкинской наукой". В 1995 году в пушкинской газете "Дар" мы опубликовали материал, связанный с неким мифическим донским архивом А. С. Пушкина, и дали к нему комментарий, где поставлены были вопросы, без ответа на которые разговор о каком-либо архиве становился беспредметным. Ответа на них получено не было. А между тем деятельность "Пушкинской науки" набирала обороты. Одна за другой появлялись публикации. Сначала замелькали жиденькие брошюрки местных издательств, затем авторы получили благословение столичного издательства "Полиграфия", в котором друг за другом вышли сразу два сочинения: Качура Г. Н., Лобов В. М. Русский пророк Пушкин (1999) и Ник Шупса "История Пушкина. Круг 25-й" (2000). Изыскания "архивистов" освещались в центральной прессе, они вещали с экранов телевизоров и давали радиоинтервью. Презентация указанных сочинений недавно состоялась в Ростовской Публичной библиотеке и собрала солидную читательскую аудиторию. Если пушкинисты сидят в кабинетах, то парапушкинисты идут в массы, не дожидаясь приглашения. Так, к примеру, они по собственной инициативе явились на международную пушкинскую конференцию, которая проводилась в Ростове в октябре 1998 года. Уважая традиции научного сообщества, оргкомитет предоставил В. М. Лобову возможность выступить с докладом, уровень которого исключал какую-либо профессиональную дискуссию. Поэтому ученая публика вновь ограничилась недоуменным молчанием, ибо от любых форм массовой культуры она привыкла дистанцироваться.
          А позже я столкнулась с ситуацией, которая заставила меня радикально пересмотреть нашу позицию. Я читала спецкурс по творчеству Пушкина в Академии культуры. Слушателями моими были библиотекари. После лекции ко мне подошла молодая женщина с одной из лобовских брошюрок (с манящим названием "Тайна пиковой дамы") в руках: у ней, как у вдумчивого читателя, накопилось немало вопросов. К примеру, как понять непосвященному следующий глубокомысленный пассаж: "Сам Пушкин зашифровал в "Истории села Горюхина" историю славян за 20 тысяч лет..., ибо он заложил основы Законов Природы еще задолго до Моисея и Христа". Мне пришлось дать необходимые разъяснения, и я поняла, что парапушкинистика - явление не такое уж невинное, а потому заслуживает самого серьезного разговора.
          Мы переживаем время расцвета своеобразного бытового оккультизма. Влечение к эзотерическим сферам знания - явление типичное для всех переходных эпох. А нам выпало перейти грань тысячелетий - так что удивляться нечему. Популярная оккультная литература идет нарасхват: астрологические прогнозы, учебники магии, гадательные книги всех веков и народов. Каждый стремится на свой лад толковать мистические тайны, ритмы Вселенной и энергетические потоки, исходящие от соседей и сослуживцев. Множатся суеверия, людям повсюду чудятся порча, сглаз, кармические проклятья. В такие времена всякое тайное знание охотно принимается на веру.
          То, что легенда о некоем таганрогском Архиве Пушкина с самого начала была окутана атмосферой непроницаемой тайны, обеспечило ей статус сенсации, а это ход безошибочный. Впрочем, изложим всю предысторию словами авторов книги "Русский пророк Пушкин": " Пушкин занимался большой научной работой, но жил во враждебном окружении. ... Пушкин не мог оставить прозападной Академии наук своих научных работ, опережавших развитие общественного сознания на 200 лет. Чтобы сохранить научные сведения для русских XXI века, Пушкин собрал научный архив (около 200 рукописных листов зашифрованного текста на французском языке) и привез в 1829 году на Дон, Кутейникову Дмитрию Ефимовичу, бывшему в то время наказным атаманом Войска Донского. С тех пор несколько поколений Кутейниковых хранили, переводили на русский язык, расшифровывали, изучали и проверяли научные работы А. С. Пушкина".
          Почему Пушкин решил оставить некий тайный архив на Дону, имея столько верных друзей и единомышленников? Почему он так настойчиво стремился передать его атаману Д. Е. Кутейникову, доблестному воину, но человеку, по отзывам современников, недалекому и необразованному (после его смерти в доме не оказалось ни одной книги), с которым к тому же он наверняка не был знаком? На этот вопрос ответ, естественно, получить невозможно. Проще сразить скептиков подобными этимологическими доказательствами: "Много имен связано с Доном: Дадон, Селадон, Купидон, Гвидон, Дон-Гуан, Дона Анна, Мадонна, Дон заветный" (с. 153). Что тут возразить?
          По версии "хранителей" (главным из них считался недавно скончавшийся И. М. Рыбкин), тайный архив должно было вскрыть, якобы по завещанию поэта, в день его дуэли - 27 января 1979 года. Сие, как они говорят, свершилось, с тех пор немногие посвященные доносят до потомков сокрытые временем научные идеи великого поэта. Впрочем, им уже не до поэта, потому что все его творчество они воспринимают как зашифрованное пророчество о судьбах мира и России и во славу русской идеи. Мыслил ли Пушкин, что его ждет ореол русского Нострадамуса - отличного врача, но весьма посредственного поэта? Любой здравомыслящий человек спросит: простите, а где же сам Архив? Как-то мы в редакции газеты "Дар" задали такой же наивный вопрос: "А нельзя ли взглянуть хоть на один листок?". Нас просто не поняли: запрещено показывать то, что не положено. Действительно, позволено ли так бесцеремонно обращаться с тайной? Поэтому от попыток познакомиться с пресловутым архивом мы отказались. Название известной русской сказки точно определяет ситуацию - "Поди туда не знаю куда, принеси то не знаю что...".
          Кто же видел эти таинственные зашифрованные листы? В упомянутой книге В. Лобова и Г. Качуры приводятся фрагменты писем И. М. Рыбкина в Пушкинский дом, редакции газет и другие официальные инстанции. Правда, ответы адресатов опущены, так что складывается картина довольно односторонняя: Пушкинский дом, к примеру, просто отказался принять бесценные рукописи Пушкина. Не пожелали, по неведомым причинам, знакомиться с ним и прочие организации. "А был ли мальчик"?... Особо любопытным и настойчивым намекают, что, поскольку Архив отвергли "злейшие враги народа" (к ним, по логике, следует отнести и Д. С. Лихачева, к которому И. М. Рыбкин обращался с письмами), то его надежно и неведомо где спрятали, а по другой версии - продали враждебному Западу. Короче - нет его!
          Во время пушкинской конференции 1998 года я спросила В. М. Лобова, с каким документами Архива он лично знакомился. Он ответил, что видел лист, написанный на старофранцузском языке (к слову сказать, старофранцузский язык существовал только до XIII века и никто в эпоху Пушкина на нем не писал, в том числе и сам поэт, превосходно владевший современным французским языком). Впрочем, Лобов честно признался, что ни старого, ни нового французского языка он не знает, поэтому от дальнейших вопросов пришлось воздержаться.
          Жрецы "Пушкинской науки" до подобных текстологических тонкостей не унижаются. Они мыслят себя толкователями и интерпретаторами тайного пушкинского знания, которое они постигли, видимо, из самого Космоса. Исходят они из теории цикличности всех совершающихся в мире процессов, основы которой сложились еще в античности. Для циклов выведены соответствующие математические схемы и модели, числовые коэффициенты. Не беру на себя смелость вторгаться в эту область, так как, в отличие от "хранителей", не мыслю себя специалистом во всех областях знания. Сфера математики, несомненно, ближе Г. Качуре и В. Лобову (говорят, что это люди с инженерным образованием). Проблему циклов изучают во всем мире, и изыскания таганрогских авторов никого бы не шокировали, если бы они оставили в покое Пушкина. Но все дело в том, что материалом для своих штудий они взяли именно его творчество. И вот что из этого получается.
          Передо мной большеформатная книга с обложкой, которая не может не шокировать человека православного. Богоматерь держит на руках отрока- Пушкина с нимбом вокруг чела, ниже - перефразированная строка поэта с многозначительно выделенными крупным шрифтом словами: "Рисуй МАРИЮ нам другую/ С другим ПРОРОКОМ на руках. Переворачиваю книгу. На задней стороне обложки Пушкин представлен уже в виде вознесшегося Христа.
          Автор сего труда именуется Ник Шупса. Впрочем, этот не очень благозвучный псевдоним весьма прозрачен, ибо объемистое сочинение развивает уже озвученную сокровенную идею В. М. Лобова (Дон Жуанский список и Донской Архив Пушкина 1829 г. Ростов-на-Дону. Пушкинская наука. 1996) о том, что всем известный Дон-Жуанский список есть зашифрованная хроника (график) передачи пресловутого пушкинского архива на Дон: "Поскольку Пушкин принял ритм, равный одной неделе, то образ имени или его начертание отражало самое яркое событие за неделю" (с. 69). Невольно вспоминается персонаж известной комедии - маклер, во имя конспирации называвший комнаты и кухни тетями и племянницами.
          Жизнь поэта автор разделил на 31 круг на 64 недели в каждом. Соответственно в данном сочинении на трехстах страницах исследуется 25-й круг, охватывающий период с 1828 по 1830 год. Автор обещает: "Остальные круги от 1-го до 31-го готовятся к печати". И разве можно его остановить?
          Методика, избранная таинственным Шупсой, весьма проста. Он страница за страницей переписывает пушкинские тексты (например, целиком поэму "Полтава"), воспоминания современников, фрагменты писем. Авторское присутствие выдают только многозначительные курсивы и подчеркивания в тексте (признаться, смысл их большей частью непонятен) да глубокомысленные комментарии, которые и призваны суммировать предложенную концепцию.
          Начнем с того, что, по версии автора, какие-то мудрецы-волхвы еще в 1813 году дали отроку Пушкину "сафьяновую тетрадь", которая и открыла ему пророческое призвание. Он-де сам об этом написал: "1813. Лицей. Открытие". (Только невежды-пушкинисты могут увидеть в этой записи всего лишь информацию об открытии Лицея.) Вот и первое стихотворение Пушкина "Наталье" тоже повествует о "радости открытия Законов развития Природы и общества, или иначе Закона божьего" (с. 69). "Тогда отрок Пушкин, познав прелесть Науки, решил посвятить всю свою жизнь ей, став ее служителем: "Знай, Наталья, я монах!" (с. 69) Доказательства налицо, если отбросить от имени героини совсем лишнее "На": "Талья по-французски означает круг или цикл (!?), а в мифологии - Талья это жрица Гармонии" (с. 69). Не будем вновь уличать автора в незнании французского языка (в наше время, может быть, грех и невелик!), но Талия-то всегда была музой Комедии.
          С того самого времени Пушкин только и готовился к исполнению призвания. Поэтому все его стихотворные строки, в том числе и любовные, нужно читать по законам Космоса.
          Например, о поэме "Гавриилиада" все до сих пор, даже сам автор, судили превратно. На самом деле все очень просто: "Мы знаем, что Дева Мария - это Наука, а святая Троица - это особь, включающая в себя две противоположности. Поэтому никакого кощунства там не было. Это был научный труд, но не ко времени" (с. 55).
          Стихотворение "Песнь о вещем Олеге" тоже закодировано "и гласило, что "ныне сбирается вещий" Пушкин в поход на Дон с пророчествами" (с. 76).
          Поскольку, по логике автора, в 25-м круге Пушкин готовит свой Архив к отправке на Дон и осуществляет, наконец, заветную задачу, постольку с завидной смелостью он прорывается сквозь завесы пушкинского слова. С особой дерзновенностью автор препарирует пушкинскую поэму "Полтава", ибо она расшифровывается на основе циклической науки "как история передачи Архива на Дон" (с. 105).
          Помните? Безумная Мария в "Полтаве" не узнает Мазепу:

Я принимала за другого
Тебя, старик...

          Вот исчерпывающее объяснение данной сцены: "Ведь Пушкин передал свою Науку (а этот образ отражен Пушкиным в именах НаТалья, Татьяна, Дева Мария) 63-летнему "старику" - наказному атаману Войска Донского, генералу Д. Е. Кутейникову" (с. 36). Только непонятно, кто кого не узнал: Наука - Кутейникова или Кутейников - Науку.
          В свете предложенной автором концепции и выстраивается Дон-Жуанский список-график. Наталья I - это, как мы уже знаем, Наука, или точнее НАУКА О ЦИКЛАХ (с. 70). Правда, с Натальей Гончаровой получается неувязка, но автор легко находит выход: " В Москве Пушкин заметил красоту Натальи Гончаровой и подметил, что это имя физическое, и является противоположным его циклической науке "Наталье" (с. 70). Сложнее со всеми Катеринами, с Евпраксией (этимологические способности автора подвели), но проблема снимается легко: "... Пушкина-монаха не соблазнить 16-ю женщинами. Тем более - это не женщины, а образы недель, которые уже почти все за плечами" (с. 108).
          А вот таинственная NN, безымянная любовь, по поводу которой сломано столько копий, - это генерал Николай Николаевич Раевский. На той самой неделе Пушкин с ним встречался. А неделя была трудная: "... в который раз Пушкин проверил свой Архив, хорошо ли скрыт, укреплен в обозе. Ведь ему надо по пути передать по экземпляру на Украину и в Сибирь, а один довезти до Дона" (с. 78). Смело проникнув в тайные мысли Пушкина, автор высказал сенсационную версию: оказывается, Архив существовал в трех экземплярах! При этом автор почему-то считает, что Пушкин вез его в шляпной коробке, на дамский манер (с. 99). Совершенно непродуманная конспирация. Правда, он вычитал в "Полтаве" еще одну версию, подтверждающую бдительность поэта. Для пущей убедительности пришлось чуть-чуть подправить пушкинский текст, но чего не сделаешь во имя истины:

Зачем он шапкой дорожит?
За тем, что в ней... (Архив лежит - Н. Ш.) (с. 114)

          Вот это шапка! В архиве-то, как говорят, было 200 листов!
          Следующее имя в списке - княгиня Авдотья. Здесь надо напрячь мысль. Я лично поняла, что самое главное - это дуб из лицейского стихотворения "К Лицинию": "Пушкин часто упоминает дуб как образ 628-летнего ведущего положения в мире России" (с. 80). Доказательство налицо, ибо и слово "княгиня" и название стихотворения начинаются с буквы "к".
          Не очень повезло автору со следующим именем-неделей - Настасья. Он уверен, что слово "наст" по-русски обозначает путь, дорогу - Пушкину в это время был дан вид на получение лошадей. Но "наст" - это просто "наст", снежная корка - и только. К тому же ни у Пушкина, ни у Даля это слово ни разу не встречается. Так что chercher la femme!
          Впрочем, автор отважно берется за толкование 7-й главы "Онегина", призванной подтвердить его гипотезу о скором пути.
          Отважимся воспроизвести некоторые ошеломляющие комментарии (с. 83).

Ей нравился порядок стройный
Олигархических бесед

          "Пушкинская математика состоит из СТРОЕНИЯ и ДВИЖЕНИЯ"

К хозяйке дама приближалась,
За нею важный генерал

          "Наука, которую Пушкин часто называл АННОЙ, АНГЕЛОМ, ДАМОЙ. Генерал - это АТАМАН Кутейников"

Кто там, в малиновом берете
... жена моя..

           "Архив написан Малиновым Пророком и выдан "замуж" хранителю".
          Итак, вывод ясен : "под образом Татьяны выводится образ Науки (ТАтьЯНА - ТАйнаЯ Наука) (с. 83). Кстати, Кутейников, предполагаемый хранитель Архива, предстает уже в новом обличье - как муж Татьяны Лариной (с. 116).
          С Калипсо Полихрони, так удачно упомянутой Пушкиным в списке, связан целый сюжет. Во-первых, на "языке невнятном" был написан сам Архив (на строфранцузском, как указывает автор, с использованием шифра. Правда, при случае автор уточняет, что 200 листов Архива написаны на старофранцузском с включением других языков. Так еще таинственнее. - с. 119). Во-вторых, Калипсо самым естественным образом ассоциируется у автора со словом "колесо", а фамилия бедной девушки - Полихрони - почему-то с "Пол-Хроно". Получается "половина времени колеса (или круга)" (с. 89). И вообще имя Калипсо намекает еще и на то, что, отдав тайный Архив, Пушкин мог "скрыть следы в Турции": "Ведь Калипсо пела турецкие песни" (с. 89).
          Меньше повезло Амалии Ризнич. Ее имя звучит для автора как "аномалия" - только. Дело в том, что Пушкин вдруг получил от П. Чаадаева не очень любезное, т. е. "аномальное" письмо (с. 101).
          Анна везде и неизменно обозначает АРМИЮ и Арзрум, причем Анне этой отведено целых три недели. Буква "А" поистине обладает магической широтой смысла.
          С Варварой же все наглядно, никаких аллегорий: это "просто варварство турок и наших татар на этой неделе" (с. 151).
          Елизавета - это намек на Лизу, барышню, переодевшуюся в крестьянку: "Пушкин как ученый тоже не был узнаваем в то время" (с. 174).
          Имя Аграфены, за которым автор не отказывается все-таки угадать Аграфену Закревскую, подвергается сложной этимологической экзекуции и приобретает новое прочтение - "Полномочный посол Бога у царя" (с. 175). Теперь оно обозначает смысл гражданской миссии поэта.
          Когда Архив был, в конце концов, свезен на Дон и сдан по назначению, поэт попрощался с ним в стихотворении "На холмах Грузии" (с. 124):

Я твой по-прежнему, тебя люблю я вновь
И без надежд и без желаний...

          "Хорошую оболочку для выражения своей любви к Науке" он нашел и в стихотворении "Я вас любил". Идея его, выраженная в последний строчке (Помните - Как дай вам бог любимой быть другим), ясна: "Пушкин желал, чтобы его знания были также любимы нами" (с. 127).
          Об Архиве Пушкин тосковал и в стихотворении "Для берегов отчизны дальней". Последние его строки о загробном поцелуе, которого жаждет лирический герой, почему-то были приняты В. Лобовым на свой счет, и он решил откликнуться на призыв и закончить это стихотворение по законам Космоса, что и совершил в соответствии с циклическим ритмами (с. 135). Получился впечатляющий поэтический диалог. Пушкин, как известно, заключил свое стихотворение строками, обращенными к умершей возлюбленной:

Твоя краса, твои страданья
Исчезли в урне гробовой -
А с ними поцелуй свиданья...
Но жду его; он за тобой...

          И дождался. Над могильной урной появился Лобов, и свершилось заветное:

Приник губами к урне хладной...
И углей жар меня проник -
Твой поцелуй ответный, жадный,
Сказал, что губы не гранит,
Что наступил тот день свиданья
Под небом вечно голубым,
Где слезы радости, лобзанья...
Мой друг, я знаю, что любим!

          Как явствует из этого космического и циклического стихотворения, загробный поцелуй был подарен Лобову то ли самим Пушкиным, то ли "пушкинской наукой", но, во всяком случае, получен с полным правом. Еще бы:

Теперь и мой настал черед:
Небес я обладаю силой...

          Вообще Пушкин все время искушает В. Лобова, который вдохновился дополнить и "Евгения Онегина" неизданными строфами (с. 141). От цитирования воздержимся.
          Вернемся к Пушкину. "Полюби меня, девица" - это тоже о разлуке с архивом. Похоже, открыт неизвестный лейтмотив пушкинской лирики 1829-1830 г. г.: "Наука-девица обручена с другим в станице - Кутейниковым, а Пушкин-жених далеко. Подобная судьба прослеживается и с Онегиным, которому Татьяна сказала: "Нет! Но я другому отдана и буду век ему верна" (с. 186). Кутейников на глазах преображается в соперника Александра Сергеевича.
          Естественно, что в историю архивных страданий включен и пушкинский шедевр "Что в имени тебе моем?". Посвящение Соб-ой - это для отвода глаз и Бенкендорфа. Не Собаньской, а Соб(ственной) науке посвятил поэт этот лирическую исповедь (с. 250). И вот состоялось окончательное прощание - в стихотворении "В последний раз твой образ милый..."
          Итак, архив воплощен во всех дамах и девицах - сначала они просто недели, а потом персонификации отвезенных в дальние края рукописей: "Как же надо было любить науку, чтобы так красиво ее отображать в своих стихотворениях" (с. 207). Кутейникову же отведены самые причудливые и не всегда выгодные роли - Мазепы, мужа Татьяны Лариной, скупого рыцаря. Кстати, предлагаю автору воспользоваться еще одной идеей: атаману вполне подошла бы и роль Кащея Бессмертного. Царь Кащей, как и скупой рыцарь, чахнет над златом (архивом) - только дух вокруг него не европейский, с каким-то герцогами и турнирами, а самый что ни на есть русский, что для "хранителей", убежденных врагов капиталистического Запада и частнособственнической цивилизации, принципиально важно.
          Культурно-исторические комментарии автора к пушкинским текстам смелы и неожиданны, и здесь немало своих открытий, рожденных безудержным полетом фантазии. К примеру, Армида, героиня поэмы Тассо "Освобожденный Иерусалим", почему-то превратилась у Шупсы в Артемиду. Кельтские духи воздуха - сильфы и сильфиды - неожиданно ассоциируются с античным Сильваном - богом лесов (с. 57). А Феокрит предстал как "реалистический поэт", родившийся, страшно сказать, около 2597 г. до н. э., т. е. поистине в допотопные времена (с. 142). Отсюда сенсационный вывод: его творчество предшествовало крито-микенской культуре. Ничего удивительного: раз он Феокрит - значит, с острова Крита (неважно, что он родился в Сиракузах, в творил в Александрии в 3-м веке до н. э.), а Фео - значит Тео, т. е. Бог. Почему-то нашему Шупсе кажется, что с этим Феокритом, затерявшимся в тумане времен, Пушкин особенно сопряжен некими циклическим ритмами. Отсюда эффектное предложение: почему бы не именовать нашего национального гения на тот же манер Феорусом?
          Особенно влекут представителей "Пушкинской науки" политические пророчества поэта, которые они вычитывают с завидной ловкостью. Читаем: "Пушкин написал стихотворение "Стамбул гяуры нынче славят" якобы в подражание "сатирической поэмы, сочиненной янычаром Амином-Оглу", но главным образом - сказать о причине взрывов в городах России через 170 лет после того, как он предал свое пророчество на Дон" (с. 168).
          Самым перспективным источником оказалась для них поэма "Руслан и Людмила": что ни строчка - то закодированная формула. Кот ученый, ступая по цепи кругом, воплощает цикличность. Дуб зеленый - символ знания, цепь златая - пушкинская наука, неведомые дорожки - пути исследования, "о заре" - 1979 год, год открытия заветного Архива, тридцать витязей прекрасных - 30 математических моделей, дядька морской - математическая наука о временных закономерностях, "пленяет грозного царя" - падение дома Романовых, царевна - Россия, волк - капитализм., баба-яга - "незаметная наука" (хорошая или плохая - непонятно), Кащей - слабый донской капитализм (то-то и чахнет), сказки кота - научные основы мировоззрения социалистической цивилизации ("Русский пророк Пушкин", с. 114-118). Вдохновение для подобных обобщений они черпают и в "Сказке о царе Салтане". Здесь все так же наглядно. Царь Салтан - старая Россия. Князь Гвидон - советский народ. Царевна Лебедь - среднеазиатские народности, входящие в советский народ. "Первым Пушкин ставит продовольственный вопрос - повариха, вторым, более важным, промышленный - ткачиха, третьим, решающим, политический - богатырь (с. 154-155). А дальше, как сказал Гамлет, молчание...Потому что уже не смешно.
          Собственно, подобные интерпретации окончательно убедили меня в том, что нет никакой "пушкинской науки", а есть некие модели и схемы, сочиненные самими парапушкинистами, и они безжалостно, с радостью неофитов, препарируют пушкинскую поэзию вычитывая в ней то, что им хочется, и навязывая ей свои самые пошлые фантазии.
          На Руси издавна говорили, что бумага все стерпит. Стерпел бы и Пушкин - скорее всего, посмеялся бы. Его Моцарт хохотал, слушая трактирного скрипача, "бесчестящего пародией" его великие творения. И стоило бы этим успокоиться, если бы значительная часть нашей читающей публики не воспринимала подобное глумление над Пушкиным как научное откровение. Сразу хочу оговориться, что с писателями, подобными В. Лобову и Г. Качуре, я в дискуссии вступать бы не стала. Они поистине не ведают, что творят. Но их опусы проникают в школьные библиотеки, туманят головы наших бедных учителей, у которых сейчас нет никакой возможности читать свежие научные издания. А это "последнее слово" "Пушкинской науки" ломится в двери само, навязывает глупость, невежество и неуважение к подлинной пушкинской мысли.
          Закончив сей скорбный труд, потребовавший от меня чтения подобных текстов, я вдруг представила на книжных полках (естественно, не на моих) весь комплект готовящихся к изданию "кругов" пушкинской жизни - 31 том! Мрачно. Но я верю, что у русской культуры есть спасительный иммунитет. Приятно, например, было подержать в руках великолепно изданный к юбилею поэта историко-литературный альманах "Вехи Таганрога" (1999. № 1). Он весь посвящен Пушкину, но в нем ни слова нет о пресловутом архиве. Редколлегия этого таганрогского издания поступила мудро: подготовив обширную библиографию, отражающую донские реалии пушкинской биографии и творчества, она отвела "архивистам" особый раздел - "Таганрогское наследие А. С. Пушкина (версии)". Дескать, читайте и судите сами.
          Ведь и сам поэт неизменно верил в победу разума и таланта:

Пускай беседуют отверженные Феба;
Им прозы, ни стихов не послан дар от неба.
Их слава - им же стыд; творенья - смех уму;
И в тьме возникшие низвергнутся во тьму.