екоторые авторы, одурев от свалившейся на их головы свободы, решили, что мат - это и есть самое исконно русское, наша национальная гордость. Ну, прям, без "блядь" Россию не понять.
          Писатели, социологи, культурологи пишут серьезные (по форме) статьи, где сквернословие оценивается не как зло, может быть даже неизбежное, а как национальная доблесть, признак народной культуры, в отличие от культуры официальной. Чтобы вы в культурах не запутались, культуролог Лев Пирогов (ЛГ № 4, 2000, "Улица корчится безъязыкая") поясняет: "Официальная культура… это та культура, которую мы имеем в виду, когда говорим "культура". Но помимо официальной, есть культура "народная". Не лаптей и гармошек, а - повседневной жизни. Она незаметна, как воздух, которым дышишь, и ни утратить, ни обрести ее невозможно. Обыденная речь является именно ее компонентом".
          Затем по ходу рассуждений Л.Пирогов незаметно подменяет слова "обыденная речь" словом "мат" и приходит к потрясающему выводу, который следует процитировать полностью: "Но ведь просветительство, неизбежно противопоставляющее себя "очищаемому" объекту, глубоко чуждо народной неофициальной культуре. Выходит, что ругаться матом очень даже патриотично. А бороться "за чистоту" - прожектерство и (вспомним Великую французскую!) - тоталитаризм. Вот ведь какой парадокс..."
          Все статьи, оправдывающие сквернословие, построены по одному шаблону. Там обязательно будет эстетная дама (вариант: студентка Литинститута, "пишущая красивые бродско-мандельштамовские тексты"), которая может так пустить матерком, что мужики балдеют от восторга. Вот интересно, если бы эстетная дама задрала подол своего эстетного платья и смачно в него высморкалась, а литстудентка громогласно и прилюдно испортила бы воздух, это тоже было бы встречено с восторгом?
          Еще в статьях говорится, что русскому человеку без мата и сквернословия ну никак нельзя. Такие уж мы. Испокон веков ругались, и ругаемся, и ругаться будем. И не без гордости говорится, что достигли мы в этом большого совершенства.
          Обязательно будет упомянут кирпич, который, допустим, падает вам на голову/ногу, и не без ехидства спрашивается: "Неужто и тут не матюкнетесь? Нет такого человека!" Вот так и идем под градом кирпичей.
          Еще не забылось: "Крой, Машка, бога нет!" А уже звучит призыв к новому беспределу: "Раз свобода, раз не запрещено, значит, все можно. Валяй, братва, цензуры нет!" Черт с ним с главлитом, сгинул - туда ему и дорога. Но совесть-то у нас должна быть. Должен быть какой-то закон внутри нас, табу, которое нельзя преступать!
          Вот говорят: "Каждый хамит, насколько это ему позволяют". Нет, господа. Каждый хамит, постольку и насколько он хам. И надо признать, что мат и сквернословие - это всего лишь словесное проявление хамства и скудоумия. Примеров, к сожалению, слишком много.
          Подполковник милиции в отставке рассказывает о том, что дочка его не заботится о своем здоровье: "Ну, ты понял, ей врач, это самое, говорит: "Оленька, б.., у тебя же, ё… т… м.., слабые легкие. Ты же, ё… т… м.., это самое, следи, б.., за здоровьем". А она, б.., расп... с голой шеей, хоть говори, б.., хоть не говори!"
          Сколько, б.., отеческой любви, сколько, ё… т… м.., заботы звучит в этом монологе! Ой простите, что это я. Дурные примеры заразительны.
          А этих дурных примеров вокруг - только уши затыкай. Приходит пятилетнее дитя из садика и такое выдает исконно русское, что родители рот от удивления открывают и долго закрыть не могут.
          Стайка тонконогих школьниц лет пятнадцати стрекочет оживленно о чем-то своем. Прислушайтесь: каждое второе слово - мат, сквернословие.
          Юная мама катит перед собой коляску с младенцем и рассказывает что-то подруге, идущей рядом. И опять - что ни слово, то мат. Ребенок удивленно таращит глаза. Погодите года два-три, придет ваше время удивляться, откуда ЭТО у него.
          В ментовском монологе (см. выше) мат является заполнителем пустот, бессмысленной затычкой, такой же бессмысленной, как - "это самое", "ну, вот", "понЯл", "значит", да еще новоявленное "типа" ("я типа ему говорю").
          Не случайно наши военные, выступая перед телекамерой, делают такие затяжные паузы: нельзя произносить привычные "вставки". Не будь телекамеры, речь лилась бы куда как гладко.
          Публичное, тем более паралитературное сквернословие - это садо-мазохистское презрение и к себе, и к окружающим, и ко всему на свете. Все сводится к нехитрой формуле: и я говно, и все говно, и всё говно.
          Некто Фима Жиганец "перевел" Пушкина, Лермонтова, Ахматову, Крылова с русского языка на похабный. Ему пришла в голову мысль соединить чистый родник русской поэзии с канализационным потоком похабщины. То-то потеха пошла!
          Порочна сама идея породить этакого литературного мутанта Пушкин-Жиганец. Если уж непристойные слова так будоражат сознание автора, взял бы и написал что-нибудь свое. Этот жанр имеет свои традиции. Всем приходилось бывать в общественных туалетах - знаем, видели. Если потянуло на крупные поэтические формы (раз уж делать, то делать по-большому!), напиши свою поэму, может быть, превзойдешь самого Баркова. Гладишь, и свои читатели найдутся.
          Все, кто не оценит "прелесть предлагаемого вам сборника" (Фима Жиганец в обращении к читателю) априори и безоговорочно зачисляются в "занюханные институтки с дипломами лингвистов и пескоструйщики", "лингвистическое быдло", "лингвисты-мастурбаторы", "литературные трупоеды" и т.д., которые "с истерическим визгом и пеной у рта бьют в набат: родной язык засоряют жаргонными словечками!"
          Навряд ли найдется еще предисловие, где бы автор так поносил своих читателей только за то, что им, может быть, не понравится его произведение.
          С тою же страстью, с какой Фима Жиганец осыпает бранью своих возможных критиков, с такой же страстью и восторженностью он говорит о себе и своем детище: это "сборник переводов, аналогичного которому в российской литературе еще не было. Да и быть не могло". (И слава Богу! - Г.П.) "Переводы выполнены на высоком профессиональном уровне". "Настоящее издание с точки зрения соответствий живой жаргонной речи можно считать почти академическим".
          Правда, признает Фима Жиганец, в России вышел ряд словарей и книг о блатном жаргоне, "претендующих на достоверность, но на деле это просто, как говорят, "фуфло". Авторы этих словарей и книг все передрали и переврали. Все настоящее - только у Фимы Жиганца! Говорят же вам: а-ка-де-ми-че-ско-е!!
          Читаешь и удивляешься, сколько можно было нагородить в таком коротком предисловии. К сведению первооткрывателя: еще в 1987 г. в Лондоне вышел "Справочник по ГУЛагу. Исторический словарь советских пенитенциарных институций и терминов, связанных с принудительным трудом". Его автор француз Жак Росси владел десятью языками, сотрудничал в Коминтерне, сражался в Испании, за что и отсидел в сталинских лагерях с 1937 до 1958 года, а с 1961 года был в ссылке в Средней Азии. Лубянка, Бутырки, несколько десятков перевальных тюрем, норильские лагеря, Александровский и Владимирский централы. Это вам не лагерная библиотечка, где творил Фима Жиганец. И все написанное в Словаре Жака Росси настолько достоверно, что читаешь - и мороз по коже. Первооткрывательство Фимы Жиганца не состоялось.
          Да и "переводы" его - вовсе не переводы. Обычно переводом называют передачу содержания, выраженного средствами одного языка, средствами другого языка с сохранением стилистических особенностей оригинала.
          В этом смысле произведения Фимы Жиганца переводами не являются, поскольку содержания не передают, а преднамеренно перевирают. О сохранении же стилистики вообще говорить не приходится: все передано с точностью до наоборот. Программная строчка, ставшая названием сборника: "Мой дядя, падло, вор в законе" никак не передает: "Мой дядя самых честных правил". Правда, "мой дядя" чудом уцелел, но "самых честных правил" т.е. человек честный, добропорядочный "переводится": "падло, вор в законе". Это не перевод, а антиперевод.
          И так везде: "И возбуждать улыбку дам/ Огнем нежданных эпиграмм". В "переводе": "И так любил загнуть матком, что шмары ссали кипятком". Сопоставьте: "огнем нежданных эпиграмм" - "загнуть матком", "дамы" - "шмары", улыбались - "ссали кипятком". Или: "Была бы верная супруга /И добродетельная мать" у Фимы Жиганца: "Найду по сердцу шмаровоза /И стану классной плечевой". Авторские пояснения: "шмаровоз - сутенер, живет за счет шмар - проституток; плечевая - она же дальнобойщица: проститутка, которая обслуживает водителей-дальнорейсовиков". Такую вот судьбу приготовил Пушкинской Татьяне Фима Жиганец. А мы так ее любили, так сострадали.
          Примеры можно множить, но не стоит. В этой книжонке все так. Для того чтобы сделать анализ крови, нужно две-три капли - и сразу станет ясно, каков состав крови, и чем болен пациент, а болен он копролалией (дословно: дерьмословием), патологической склонностью к употреблений непристойных слов (подробнее см. учебники психиатрии).
          Получился не перевод, а похабизация классиков. Простите за неологизм, но новому явлению - новый термин. У Даля: похабный - наглый и бесстыжий в речах, срамо/скверно/словный, ругательский, поносный". И происходит это слово от "похаб" - юродивый, дурень.
          Прочитал праведногневную статью В. Кононыхиной и учено-назидательный ответ В. Сидорова ("ЛГ - Юг России" № 14, 5.04.2000), и представилась мне простая картина: на пьедестал памятника Пушкину взобралась собачка, подняла ножку и сделала свое мокрое дело. Кто рядом был, пинком собачку прогнал. Но тут же на пьедестал взбирается Фима Геростратович Жиганец и делает то же, что собачка. Народ (не только "занюханные институтки с дипломами лингвисток") возмущается и хочет, естественно, поколотить пакостника.
          Но вот возникает рядом маститая фигура В. Сидорова, который этот народ поучает, что у него, дескать, болезненная нетерпимость к литературным играм. "Пожимаю, - говорит, - плечами: недоразумение какое-то. Немотивированностъ, неадекватность". "У Жиганца не только никакого покушения на "солнце русской поэзии", но "пиетет обожествления". Он "своеобразный певец этого сумрачного и дьявольски веселого российского антимира за лагерной колючкой..." "Beдь он автор уникальной книги, он уже в истории русской словесности".
          Подивился народ ученым речам В. Сидорова и разошелся, зная, однако, твердо, что у Фимы Жиганца и его "уникальной книги" такое же место в истории русской словесности, как у вышеупомянутой собачки.