Нина Забабурова, доктор филологических наук, профессор Как величавая луна... Римская-Корсакова Александра Александровна (1803-1860)

У ночи много звезд прелестных, Красавиц много на Москве. Но ярче всех подруг небесных Луна в воздушной синеве. Но та, которую не смею Тревожить лирою моею, Как величавая луна Средь жен и дев блестит одна. С какою гордостью небесной Земли касается она! Как негой грудь ее полна! Как томен взор ее чудесной!.. Но полно, полно; перестань: Ты заплатил безумству дань.     “Евгений Онегин”. Глава 7. LII.

семьей Римских-Корсаковых Пушкин познакомился осенью 1826 года, когда приехал в Москву из ссылки. Вяземский уверенно говорил, что известные строки седьмой главы “Онегина”, где поэт воспел какую-то таинственную московскую красавицу, были посвящены Александре Александровне Римской-Корсаковой, с которой поэт в 1827-1828 годах (т. е. в ту пору, когда писалась эта глава) часто виделся.
          Семейство Римских-Корсаковых в Москве было очень заметным. В доме Марии Ивановны Римской-Корсаковой, располагавшемся напротив Страстного монастыря, часто бывал Грибоедов, и этот трехэтажный особняк даже стали называть “домом Фамусова”, что должно было подчеркивать его типично московский дух [1]. Кстати, один из сыновей Марии Ивановны, Сергей Александрович, был женат на Софье Алексеевне Грибоедовой, кузине автора знаменитой комедии, которую считали возможным прототипом Софьи Фамусовой. Мария Ивановна, вдова, мать трех сыновей и пяти дочерей, славилась в Москве своим радушием и гостеприимством. Хотя она и располагала значительным состоянием, чрезмерно широкий образ жизни и вечно открытые для гостей двери ее дома вводили ее в значительные расходы, поэтому она вечно была в долгах у “целого города”, за что ее строго судил вездесущий московский почтмейстер А. Я. Булгаков: “... наша Римская все себе позволяет. Здесь должна целому городу, никому не платит, а балы дает да дает.... Жаль детей, коих она разоряет совсем” [2].
          Но Вяземский оценивал это милое и безрассудное московское хлебосольство Марии Ивановны иначе: “Мария Ивановна Римская-Корсакова должна иметь почетное место в преданиях хлебосольной и гостеприимной Москвы. Она жила открытым домом, давала часто обеды, вечера, балы, маскарады, разные увеселения, зимой санные катания за городом, импровизированные завтраки Красавицы-дочери и особенно одна из них, намеками воспетая Пушкиным в “Онегине”, были душою и прелестью этих собраний. Сама Марья Ивановна была тип московской барыни в хорошем и лучшем значении этого слова. Старый век и новый век сливались в ней в разнообразной стройности и придавали личности ее особенное и привлекательное значение” [3].
          Пушкин, еще не будучи знаком с Римскими-Корсаковыми, был о них наслышан и писал в 1823 году П. Вяземскому из ссылки: “... где Мария Ивановна Корсакова, что живет или жила против - какого монастыря (Страстного, что ли), жива ли она, где она; если умерла, чего боже упаси, то где ее дочери, замужем ли и за кем, девствуют ли или вдовствуют и проч. “(XIII, 61).
          В 1826 году он был принят в этом доме со свойственным семье Римских-Корсаковых радушием. 26 октября Мария Ивановна устроила в честь поэта вечер, по поводу которого А. Г. Хомутова, одна из приглашенных, записала в своем дневнике: “К 8 часам я в гостиной у Корсаковой; там собралось уже множество гостей. Дамы разоделись и рассчитывали привлечь внимание Пушкина, так что, когда он вошел, все дамы устремились к нему и окружили его. Каждой хотелось, чтобы он сказал ей хоть слово... Я издали наблюдала это африканское лицо, на котором отпечатлелось его происхождение, это лицо, по которому так и сверкал ум” [4].
          В эти дни Пушкин и познакомился с дочерью Марии Ивановны Александрой Александровной - по-домашнему Сашенькой, или Алиной. В эту пору ей было уже 23 года, и по понятиям той эпохи, она могла считаться старой девой. Все сестры Римские-Корсаковы считались в Москве красавицами, но Алина выделялась особо. По описанию одной из современниц, она была высока, стройна и особенно пленяла прекрасными бархатными глазами. Отличала Алину и истинно романтическая бледность и некоторая томность, придававшие ей особенное очарование. Мария Ивановна любила говорить, что у Сашеньки есть характер. Когда ей было 14 лет, она во все дни поста упрямо питалась только постными щами и кашей, не притрагиваясь к рыбе, которую подавали на стол. Как-то она заявила, что уедет на моление в Иерусалим, и мать считала, что девочка могла бы настоять на своем, если бы захотела. Однажды, когда Корсаковы отдыхали в деревне, шестнадцатилетняя Саша на спор решила ночью сходить на церковное кладбище - разумеется, в полном одиночестве. Эта отчаянная смелость поразила ее мать, и она подробно описала это приключение в письме к сыну Грише. В начале 1820-х годов у Сашеньки был печально закончившийся роман с блестящим молодым человеком, исключительно красивым (его называли “Алкивиадом своего времени”) и знатным - графом Николаем Александровичем Самойловым. Дело уже шло к свадьбе, но в последний момент Н. А. Самойлов покорился воле своей матери, выбравшей ему другую невесту, с гораздо более заманчивым приданым. Впрочем, он, видимо, так и не смирился с утратой Сашеньки: семейная его жизнь оказалась несчастливой, через год он разъехался с молодой женой и в 1842 году умер бездетным, после чего род Самойловых угас. Нетрудно представить, как тяжело перенесла Сашенька такое предательство. От горя она тяжело заболела “нервической горячкой” и вынуждена была лечиться на Кавказских водах. В Москве вся эта история получила, как и следовало ожидать, нежелательную огласку, и женихи на время от Сашеньки отступили.
          Пушкин, неизменно обращавший внимание на всех хорошеньких женщин, сразу же особо отметил Сашеньку. Он, естественно, был в нее влюблен, хотя неглубоко и недолго. Об их отношениях нам ничего неизвестно. В 1827 году Мария Ивановна с дочерьми вновь уехала на Кавказские воды для лечения, где пробыла целый год, и Пушкин 18 мая передал с ней письмо брату Льву, служившему в тех краях: “Письмо мое доставит тебе М. И. Корсакова, чрезвычайно милая представительница Москвы. Приезжай на Кавказ (имеется в виду из Грузии, где служил Лев. - Н. З.) и познакомься с нею - да прошу не влюбиться в дочь” (XIII, 329). Очевидно, что расстался поэт с семьей Корсаковых в самых дружеских отношениях.
          А на Кавказе славную Марию Ивановну поджидало воистину романтическое приключение. Сначала по Москве и Петербургу разнеслись самые фантастические слухи. Как всегда, главным источником информации был почтмейстер А. Я. Булгаков, который писал брату в июле 1828 года: “Слышал ли ты, что горцы сделали набег на всех ехавших от теплых вод на кислые. Тут попалась и М. И. Корсакова, которая была ограблена до рубашки, а какого-то полковника убили. У Корсаковой ни минуты без авантюров” 5[]. А у его адресата, петербургского почтмейстера К. Я. Булгакова, информация была еще более впечатляющей: из нее следовало, что не только Корсакову ограбили, но похитили у нее дочь и всех слуг. История эта вовсе не казалась невероятной современникам, привыкшим слышать о похищении людей на Кавказе.
          Позже, когда домыслы были отделены от фактов, “авантюра” Римских-Корсаковых на кавказских дорогах предстала в несколько ином виде. Тот же А. Я. Булгаков сообщал, что в Александрину Римскую-Корсакову страстно влюбился какой-то мусульманский князь с каспийских берегов, который сначала пожелал купить ее, предлагая сразу же 300 тысяч рублей задатка, затем, не получив согласия, пожелал ее просто увезти, т. е. похитить, и в конце концов с явным опозданием посватался. Все это приключение, к счастью, завершилось без последствий, а не в меру пылким поклонником красавицы Алины оказался Шахмал Тарковский Мехти (1797-1833), дагестанский князь и генерал русской службы.
          Вся эта история бурно обсуждалась современниками, и лучше всех смысл поразившего всех сюжета выразила Е. Н. Мещерская, дочь Е. А. Карамзиной - человек, духовно Пушкину близкий. 12 июля 1828 года она писала П. Вяземскому: “Слыхали ли Вы о похищении г-жи Корсаковой каким-то черкесским князем? Об этом здесь рассказывают, но не думаю, чтобы этот слух стоил доверия. Вы об этом должны знать больше, находясь ближе к Кавказу. - Если б это была правда, какой прекрасный сюжет для Пушкина как поэта и как поклонника...” [6].
          Екатерина Николаевна Мещерская угадала верно. История эта действительно поразила Пушкина и легла в основу задуманного им “Романа на Кавказских водах” (1831). Замысел этого романа подробно исследован Н. И. Измайловым [7]. В черновых набросках пушкинская героиня именуется Алиной Корс-вой (Корсаковой), а похитителем ее становится уже не мусульманский князь, а персонаж, ассоциировавшийся у Пушкина с небезызвестным А. Якубовичем и названный в черновиках также его именем. Похищение это совершается из-за любовного соперничества с помощью верных герою горцев. Есть в пушкинском незавершенном романе и описание внешности Алины-Александрины: “... девушка лет 18-ти, стройная, высокая, с бледным прекрасным лицом и черными огненными глазами” (VIII, 413).
          С Александрой Римской-Корсаковой Пушкин увиделся вновь только после возвращения семьи с Кавказа. Пережитое приключение, может быть, придало в его глазах еще более блеска ее красоте, и строки в “Евгении Онегине”, ей посвященные создают “ночной”, “лунный” образ недоступной красавицы, которую поэт не смеет тревожить своей лирой. И может быть, своей любовью...
          12 декабря 1828 года Вяземский писал А. И. Тургеневу: “ Здесь Александр Пушкин, - я его совсем не ожидал... Приехал он недели на три, как сказывает; еще ни в кого не влюбился, и старые любви его немного отшатнулись. Вчера должен он был быть у Корсаковой; не знаю еще, как была встреча” [8].
          Судя по этому письму, некоторые осложнения в отношениях поэта с семьей Корсаковых, или может быть, только с Сашенькой, имелись. Впрочем, если Александра Александровна могла всерьез принять восторженные комплименты поэта, то поводов для обид у ней было достаточно.
          Но опасения Вяземского оказались напрасными. 19 декабря 1828 года, т. е. через неделю, он писал жене: “ Мы вчера ужинали у Василия Львовича (Пушкина. - Н. З.) с Ушаковыми, пресненскими красавицами, но не подумай, что это был ужин для помолвки Александра. Он хотя и влюбляется на старые дрожжи, но тут сидит Долгорукий горчаковский (Долгорукий А. И. - 1783-1868 - Н. З.) и дело на свадьбу похоже. Он начал также таскаться и по Корсаковым, но там я с ним не был и не знаю, как идет там его дело. По словам его, он опять привлюбляется...” [9]. “Привлюбиться” Пушкину, может быть, и удалось, но это никак не способствовало его душевному спокойствию, и в доме Марии Ивановны Римской-Корсаковой он только ненадолго забывал терзавшую его неудовлетворенность и тревогу. 9 января 1829 года Вяземский, сообщив жене, что Пушкин только что уехал в Петербург, заметил при этом: “Он что-то во все время был не совсем по себе. Не умею объяснить, ни угадать, что с ним было или чего не было, mais il n’etait pas en verve (фр.: но он не был в ударе). Постояннейшие его посещения были у Корсаковых и у цыганок; и в том и в другом месте видел я его редко, но видел с теми и другими, и все не узнавал прежнего Пушкина..” [10].
          Охватившая поэта “русская хандра” скорее всего никакого отношения к Александрине Римской-Корсаковой не имела, и дом Корсаковых не случайно в письме Вяземского упомянут наравне с “цыганками”, т. е. как место, где Пушкин стремился отвлечься от печальных дум.
          А Александра Александровна в 1832 году вышла, наконец, замуж за князя Александра Николаевича Вяземского (1804-1865), который в этом же году вышел в отставку с военной службы. Отец жениха долго противился этому браку, помня о нашумевшей истории со сватовством Н. А. Самойлова, и называл Сашеньку “болезненной старой девкой, привередницей, каких мало” [11]. Но в конце концов все уладилось. 8 декабря 1831 года Пушкин написал жене из Москвы, в числе прочих новостей, что А. Корсакова выходит за князя Вяземского.
          После этого отношения Пушкина с семьей Римских-Корсаковых в общем прерываются, тем более что в Москве поэт бывал в 1830-е годы редко, в основном проездом.
          А к своему великолепному замыслу - “Роману на кавказских водах” - поэт так и не успел вернуться. Он увековечил Александру Александровну Римскую-Корсакову всем памятными строками из “Евгения Онегина” и графическим портретом - кстати, единственным из нам известных портретов московской красавицы. Т. Цявловская обнаружила его в рукописи одного из планов так и не написанного романа - рисунок, где изображена “стройная молодая девушка с тонкими чертами прекрасного лица и “черными огненными глазами” [12].

1.	См. об этом подробнее: Гершензон М. Грибоедовская Москва. М. 1916.
2.	Русский архив. 1901. Кн. 3. С. 401.
3.	Вяземский П. А. Полн. собр. соч. 1878-1887. Т. 7. С. 170-171.
4.	Русский архив. 1867. Ст. 1067.
5.	Русский архив. 1901. Кн. III. С. 173.
6.	Литературное наследство. Т. 58. М. 1952. С. 81
7.	Измайлов Н. И. Очерки творчества Пушкина. Л. 1976.
8.	Русский архив. 1884. Кн. 2. С. 408.
9.	Литературное наследство. Т. 58. М. 1952. С. 85.
10.	Там же. С. 86.
11.	Измайлов Н. И. Указ соч. С. 199.
12.	Цявловская Т. Рисунки Пушкина. М. 1983. С. 269.