Нина Забабурова, доктор филологических наук, профессор И речи резвые, живые ... Ушакова Екатерина Николаевна (1809-1872)

1827 (Ек. Н. Ушаковой) Когда бывало в старину Являлся дух иль привиденье, То прогоняло сатану Простое это изреченье: “Аминь, аминь, рассыпься!”. В наши дни Гораздо менее бесов и привидений; Бог ведает, куда девалися они. Но ты, мой злой иль добрый гений, Когда я вижу пред собой Твой профиль и глаза, и кудри золотые, Когда я слышу голос твой И речи резвые, живые - Я очарован, я горю И содрогаюсь пред тобою, И сердцу, полному мечтою, “Аминь, аминь, рассыпься!” говорю. (Ек. Н. Ушаковой) В отдалении от вас С вами буду неразлучен, Томных уст и томных глаз Буду памятью размучен; Изнывая в тишине, Не хочу я быть утешен, - Вы ж вздохнете обо мне, Если буду я повешен?

семьей Ушаковых Пушкин познакомился в Москве в конце 1826 года. В Москве Ушаковы жили недавно, с 1821 года, но их дом очень быстро приобрел популярность в московской художественно-артистической среде, потому что здесь царил культ искусства: все зачитывались стихами, музицировали, обсуждали литературные новинки. Глава семьи, Николай Васильевич Ушаков, собственноручно вместе со старшей дочерью переписал запрещенную комедию Грибоедова “Горе от ума”. Сестры Ушаковы, Екатерина и Елизавета, были не только хороши собой, но умны, образованны, артистичны и резко отличались от обычных московских барышень.
          В дом Ушаковых ввел Пушкина его приятель Сергей Александрович Соболевский, их дальний родственник. Екатерине Николаевне в это время было семнадцать лет, а ее младшей сестре Елизавете - шестнадцать. Они обе были прелестны, но Екатерина, по общему признанию, могла считаться настоящей красавицей. По описаниям современников, она была блондинкой, с пепельными густыми косами, ниспадавшими до колен, с темно-голубыми глазами. При этом она отличалась острым умом, находчивостью, пленительной непосредственностью, что составляло ее особое очарование. Жили сестры на самой окраине Москвы, на Средней Пресне, в скромном двухэтажном особнячке, где, однако, все было так мило и уютно, так по-старомосковски гостеприимно, что зимой 1826-1827 г. г. Пушкин ездил к Ушаковым чуть ли не ежедневно. Со слов племянника Е. Ушаковой, поэт порой заезжал в гости по три раза на день, иногда отправлялся даже верхом, потому что район пресненских прудов манил почти сельскими прогулками. Ездил он не только ради Екатерины. Мила была ему вся семья Ушаковых. Софью Андреевну Ушакову, хозяйку дома, он просил диктовать ему тексты русских песен и даже напевать их мелодии. Обе сестры открывали ему страницы своих девичьих альбомов, и сохранившийся альбом Елизаветы испещрен пушкинскими рисунками и автографами. Среди них множество пушкинских портретов Екатерины Ушаковой и поэтическая строчка - “Трудясь над образом прелестной У. (шаковой)”.
          Ему совсем нетрудно было влюбиться в любую из сестер, но он отдал явное предпочтение старшей, Екатерине. Может быть, тому способствовало и нескрываемое восхищение Екатерины его гением. Уже задолго до появления Пушкина в Москве она твердила наизусть его стихи, и встреча с ним стала истинным событием в ее жизни. Зимой 1826-1827 г. г. у ней были все основания мечтать о скором счастье. Поэт ездил в дом постоянно, а подобные визиты в семью, где есть дочери-невесты, принято понимать вполне однозначно. Одна из московских знакомых Ушаковых в это время писала о сестрах: “Меньшая очень, очень хорошенькая, а старшая чрезвычайно интересует меня, потому что, по-видимому, наш поэт, наш знаменитый Пушкин, намерен вручить ей судьбу жизни своей, ибо уже положил оружие свое у ног ее, т. е. сказать просто, влюблен в нее. Это общая молва. Еще не видавши их, я слышала, что Пушкин во все пребывание свое в Москве только и занимался, что (Ушаковою): на балах, на гуляньях он говорил только с нею, а когда случалось, что в собрании (Ушаковой) нет, то Пушкин сидит целый вечер в углу задумавшись, и ничто уже не в силах развлечь его!.. Знакомство же с ними удостоверило меня в справедливости сих слухов. В доме все напоминает о Пушкине: на столе найдете его сочинения, между нотами - “Черную шаль” и “Цыганскую песню”..., в альбоме - несколько листочков картин, стихов и карикатур, а на языке беспрестанно вертится имя Пушкина” [1].
          Почему Пушкин не посватался к Екатерине Ушаковой в эту же зиму? Это тем более странно, что осенью 1826 года он так скоропалительно, после трех встреч, сделал предложение руки и сердца Софье Пушкиной. Л. Н. Майков в свое время предположил, что в доме Ушаковых на Пушкина попросту не смотрели как на подходящего и желанного жениха и потому, дескать, ему удалось общаться с сестрами так запросто и непринужденно. Но подобное предположение ничем не подтверждено. Постоянное присутствие в доме, где есть девушки на выданье, влюбленного молодого человека, не могло не вызывать толков, всегда нежелательных для репутации невест. Если его с радостью принимали, то скорее всего предполагали дальнейшее развитие отношений. Но ничего не произошло: ни объяснения, ни ссоры, ни разрыва. Зима прошла весело, в шутках, разговорах и дурачествах, а 16 мая Пушкин уехал из Москвы, оставив на прощанье стихотворение:

В отдалении от вас
С вами буду неразлучен,
Томных уст и томных глаз
Буду памятью размучен;

          Его отъезд, несомненно, глубоко взволновал Екатерину Ушакову. 26 мая 1827 года сестры написали своему брату Ивану совместное письмо с необычной датировкой: “1827 года мая 26, памятный для Екатерины день - рождение Пушкина”. Сначала слово взяла Елизавета: “По приезде я нашла в Екатерине большую перемену; она ни о чем другом не говорит, как только о Пушкине и о его прославленных сочинениях. Она знает их все наизусть. Прямо совсем одурела” [2]. Екатерина не стала опровергать слов сестры и добавила от себя: “Он уехал в Петербург, может быть, он забудет меня; но нет, нет, будем лелеять надежду, он вернется, он вернется безусловно! Держу пари: читая эти строки, ты думаешь, что твоя дорогая сестра лишилась рассудка; в этом есть доля правды, но утешься: это ненадолго, все со временем проходит, а разлука - самое сильное лекарство от причиненного любовью зла. ...Город почти пустынен, ужасная тоска (любимые слова Пушкина)” [3].
          Но Пушкин вернулся в Москву только через полтора года. До Ушаковой доносились слухи о его романе с Олениной. Но обиды она не таила. Поэт был встречен с той же искренней радостью, хотя вряд ли Екатерина Николаевна питала какие-либо надежды на счастье. Может быть, именно в это время между нею и Пушкиным установился особый тон, который помогал избегать напряжения и исключал какие-либо обиды или упреки - все переводилось в шутку, страдание растворялось в остроумных и порой язвительных выпадах. К примеру, неудачный роман с Олениной в “ушаковском” альбоме облекся в серию карикатур и шутливых стишков. В этот самый альбом Пушкин вписал и свой знаменитый Дон-жуанский список, который все-таки не стоит принимать всерьез, учитывая установившийся стиль общения. Поэт словно намеренно стремился представить себя в глазах Ушаковой непостоянным ветреником и не скрывал от нее своих увлечений. Создается впечатление, что тем самым он как бы защищал себя от возможности серьезного с ней объяснения. Обе сестры приняли условия игры. Любопытно в связи с этим свидетельство А. О. Смирновой-Россет. Как-то во время разговора с Н. Д. Киселевым, братом С. Д. Киселева, ставшего мужем Елизаветы Ушаковой, она вспомнила о барышнях Ушаковых: “Ваш брат женился на хорошенькой барышне Ушаковой, она жила на Пресне, там живет московский дурной тон, и Пушкин мне говорил, что эти барышни говорили такие вещи, что хоть святых вон выноси” [4]. Об этой свободе дружеского общения Пушкин вспомнит и в своем стихотворении 1830 года, адресованном Ушаковой:

Я вас узнал, о мой оракул!
Не по узорной пестроте
Сих неподписанных каракул,
Но по веселой остроте,
Но по приветствиям лукавым,
Но по насмешливости злой...

          Но в этой свободе таилась и известная опасность. Дружеские вольности скорее охлаждают любовь. В 1829 году Пушкин подарил Екатерине Ушаковой свой сборник стихотворений с несколько странной дарственной надписью: “ Всякое даяние благо - всякий дар совершен свыше есть. Катерине Николаевне Ушаковой от А. П. 31 сент. 1829. Москва. Nec femina, nec puer”. Латинская фраза заключает своего рода формулу характера и одновременно формулу отношений: “ни женщина, ни мальчик”. Конечно, ее можно понимать, просто как намек на резвый и шаловливый характер Екатерины Ушаковой [5]. Но это и своего рода приговор, ибо здесь выражена вся неопределенность установившихся отношений, неуловимая зыбкость границ, отделяющую дружескую фамильярность от любви. В эту пору Пушкин уже был знаком с Натальей Николаевной Гончаровой, к которой успел впервые посвататься. И хотя ничего пока не было решено, встреча с чистой, первозданной женской прелестью, может быть, заставила его более остро ощутить неженственность шаловливой дерзости.
          Однако и в 1830 году в Москве продолжали судачить о возможном браке Пушкина и Екатерины Ушаковой. Значит, поводы для подобных предположений были.
          В январе 1830 года поэт писал Вяземскому: “Правда ли, что моя Гончарова выходит за архивного Мещерского? Что делает Ушакова, моя же?” (XIV, 62). Очевидно, что окончательного решения Пушкин пока не принял. А Вяземский сообщал жене из Петербурга 20 марта 1830 года: “Из Москвы уже сюда пишут, что он женится на старшей Ушаковой. Почему же нет? А шутки в сторону, из несбыточных дел это еще самое сбыточное” [6].
          П. Бартенев на основании свидетельств современников предложил любопытную, но, к сожалению, ничем не подтвержденную версию: “Между Ек. Ник. Ушаковой и Пушкиным завязывается тесная сердечная дружба, и, наконец, после продолжительной переписки, Екатерина Ушакова соглашается выйти за него замуж. В это время в Москве жила известная гадальщица, у которой некогда был или бывал даже государь Александр Павлович. Пушкин не раз высказывал желание побывать у этой гадальщицы; но Е. Н. Ушакова постоянно отговаривала его. Однажды Пушкин пришел к Ушаковым и в разговоре сообщил, что он был у гадальщицы, которая предсказала ему, что он “умрет от своей жены”. Хотя это сказано было как бы в шутку, как нелепое вранье гадальщицы, однако Е. Н. Ушакова взглянула на это предсказание заботливо и объявила Пушкину, что, так как он не послушался ее и был у гадальщицы, то она сомневается в силе его любви к ней; а с другой стороны, предвещание, хотя и несбыточное, все-таки заставило бы ее постоянно думать и опасаться за себя и за жизнь человека, которого она безгранично полюбит, если сделается его женою; поэтому она и решается отказать ему для него же самого. Дело разошлось...” [7].
          Как бы то ни было Екатерина Ушакова не таила никакой обиды на поэта и оставалась его другом. В 1830 году она продолжала следить не только за его творчеством, но и за журнальной полемикой вокруг него. В июне 1830 года она гневно писала брату о публикации в “Вестнике Европы” (№8 1830 года), где была помещена ответная эпиграмма на “Собранье насекомых” Пушкина. В этом письме упоминается и о том, что поэт, “спровадя свою невесту в деревню”, был в гостях у Ушаковых [8].
          Весь роман Пушкина с Натальей Гончаровой развивался, что называется, на глазах у Екатерины Ушаковой. После возвращения из Арзрума Пушкин стал именовать сию пока недоступную “крепость” Карсом, по названию той крепости, которую атаковали русские войска на турецкой границе. О Карсе много раз упоминалось в “ушаковском” альбоме, как всегда в шутливый рисунках и стихах.
          Екатерина Николаевна откровенно невзлюбила новую избранницу поэта, что понять нетрудно, и поначалу его увлечение всерьез не принимала. “Скажу тебе про нашего самодержавного поэта, писала она брату в апреле 1830 года, что он влюблен (наверное, притворяется по привычке) без памяти в Гончарову меньшую, здесь говорят, что он и женится, другие даже, что женат, но он сегодня обедал у нас, и кажется, что не имеет сего благого намерения, но ни за что поручиться нельзя” [9]. В это время она с особой ревностью к Наталье Николаевне присматривалась и писала брату с отменной злостью: “Карс все так же красива, как и была, и очень с нами предупредительна, но глазки ее в большом действии, ее А. А. Ушаков прозвал Царство Небесное, но боюсь, чтобы не ошибся, для меня это сущее Чистилище. Карсы в вожделенном здравии. Алексей Давыдов был с нами в собрании и нашел, что Карс должна быть глупенька, он по крайней мере стоял за ее стулом в мазурке более часу и подслушивал ее разговор с кавалером, но только и слышал из ее прелестных уст: да-с и нет-с. Может быть, она много думает или представляет роль невинности...” [10].
          Но роковое событие свершилось: семья Гончаровых приняла предложение поэта, и 23 мая 1830 года Екатерина Ушакова послала брату удивительно печальное и горькое письмо, в котором отражен происшедший в ней психологический слом, хотя и ни словом не упоминается о причине охватившей ее тоски: “Скажу про себя, что я глупею, старею и дурнею; что еще годика четыре, и я сделаюсь спелое дополнение старым московским невестам. ... На мой взгляд нет ничего более отвратительного, чем старая дева - этот бич человеческого рода...” [11]. Горечь усиливалась и оттого, что только что вышла замуж младшая сестра Екатерины, та самая, в альбом которой Пушкин вписал в 1829 году, когда она была невестой, поэтический мадригал:

Вы избалованы природой;
Она пристрастна к вам была,
И наша вечная хвала
Вам кажется докучной одой.
Вы сами знаете давно,
Что вас любить немудрено,
Что нежным взором вы Армида,
Что легким станом вы Сильфида,
Что ваши алые уста,
Как гармоническая роза...
И наши рифмы, наша проза
Пред вами шум и суета.
Но красоты воспоминанье
Нам сердце трогает тайком -
И строк небрежных начертанье
Вношу смиренно в ваш альбом.
Авось на память поневоле
Придет вам тот, кто вас певал
В те дни, как Пресненское поле
Еще забор не заграждал.

          Мужем Елизаветы Николаевны Ушаковой стал один из знакомых Пушкина, Сергей Дмитриевич Киселев. Брак был заключен по взаимной любви, и счастье молодых, хоть и искренне радовало Екатерину, не могло не заставить ее задуматься о собственной судьбе.
          О безответной любви Екатерины Николаевны к Пушкину в ее семье все знали.
          Любопытно письмо С. Д. Киселева, мужа Елизаветы Николаевны, посланное ей из Петербурга 19 мая 1833 года: “Под моими окошками на Фонтанке проходят беспрерывно барки и разного рода лодки, народ копышится, как муравьи, и между ими завидел Пушкина (при сем имени вижу, как вспыхнула Катя). Я закричал, он обрадовался, удивился и просидел у меня два часа. - Много поговорили о новом и о б с т а р и н к е, вспомнили к о й-ч т о и окончили тем, что я зван в семейственный круг, где на-днях буду обедать; мне велено поторопиться избранием дня, ибо барыня обещает на-днях другого орангутанца произвесть на свет” [12]. Мы не знаем вспыхнула ли Катя, Екатерина Николаевна, но скорее всего С. Д. Киселев угадал правильно.
          Замуж Екатерина Николаевна вышла только после гибели Пушкина. Ее муж, Д. Н. Наумов, который встречался с поэтом в Москве в 1829 году, потребовал, чтобы перед свадьбой она уничтожила два альбома, заполненные пушкинскими рисунками и стихами. Он ревновал и к умершему поэту. Она подчинилась. А перед смертью, как гласит молва, она позвала свою дочь, попросила ее принести заветную шкатулку, где хранились письма Пушкина, и собственноручно все их сожгла. Ее письма к Пушкину тоже не сохранились, хотя они были, о чем свидетельствует его стихотворение “Ответ”. Может быть, он не сохранил их по ее воле? Со слов ее племянника известно, что она собиралась написать воспоминания о Пушкине, где, в частности, хотела изложить и любопытные обстоятельства его женитьбы, но почему-то этого намерения не исполнила, а предпочла унести тайну своей любви к поэту в могилу.

1.	Вересаев В. Пушкин в жизни. Т. 1-2. М. 1932. Т. 1. С. 233.
2.	Друзья Пушкина. Т. 1-2. М. 1984. Т. 2. С. 384.
3.	Там же. С. 384-385.
4.	Смирнова-Россет А. О. Дневник. Воспоминания. М. 1989. С. 481.
5.	Друзья Пушкина. Т. 2. С. 379.
6.	Литературное наследство. Т. 16-18. М. 1934. С. 804.
7.	Друзья Пушкина. Т. 2. С. 390.
8.	Литературное наследство. Т. 58. М. 1952. С. 97.
9.	Друзья Пушкина. Т. 2. С. 387.
10.	Там же. С. 386-387.
11.	Там же. С. 388.
12.	Литературное наследство. Т. 58. М. 1952. С. 112.